Страница 8 из 12
6
Наступило воскресенье. И, естественно, идти никуда не хотелось.
Но мне не везло.
Не было ни срочных вызовов, ни срочных дел. Не было звонков от Фила. Даже обычной простуды — и той не было. Так что, за отсутствием уважительных причин, я обнаружил себя с большим букетом в руке на перекрёстке Риверсайд и Девяносто четвёртой. Рядом с домом Луиса Стейна.
— Ого, — выдохнул хозяин, когда узрел цветочное сооружение, — не стоило.
И уже к миссис Стейн:
— Это Оливер — он принёс мне цветы!
Она выскочила навстречу и чмокнула меня в щёку.
— Заходите и знакомьтесь с нашей музыкальной мафией, — скомандовал мистер Стейн, похлопав меня по плечу.
В комнате оказалось человек десять. Все болтали и настраивали инструменты. Настраивали и болтали. Настроение у них было приподнятым, а звуки, ими производимые — ещё выше. Единственной мебелью, которую мне удалось заметить, было большое сверкающее пианино. Сквозь огромное окно виднелась река Гудзон.
Я пожал всем руки. Большинство было чем-то вроде повзрослевших хиппи. Кроме нескольких тех же хиппи, но помоложе. Какого чёрта я нацепил галстук?
— А где Джо? — поинтересовался я больше из вежливости.
— Будет к восьми, — ответил мистер Стейн, — вы можете пока познакомиться с её братьями. Марти играет на трубе, а Давид на флейте. Обратите внимание, это ведь бунт против родителей. Изо всех троих только Джо хотя бы берёт в руки скрипку.
Оба брата были долговязыми парнями застенчивого вида. Давид вообще оказался настолько стеснительным, что только помахал мне кларнетом. Марти протянул руку:
— Добро пожаловать в музыкальный зоопарк!
— Марти, я ни черта не смыслю в этом, — признался я, — спроси меня, что такое «пиццикато», и я отвечу, что это — телятина с сыром.
— Так и есть, — сказал мистер Стейн, — так оно и есть. И кончай извиняться, парень. Ты совсем не первый, кто приходит сюда просто слушать.
— Нет? — переспросил я.
— Конечно нет. Мой покойный отец вообще не знал ни единой ноты.
— Оливер, пожалуйста, либо скажите ему, что все ждут, — обратилась ко мне миссис Стейн, — либо садитесь сами и берите скрипку.
— Терпение, дорогая, — отозвался хозяин, — я хочу быть уверен, что он чувствует себя, как дома.
— Я чувствую себя, как дома, — вежливо ответил я. Он усадил меня на стул и поспешно присоединился к оркестру.
Это было потрясающе. Я сидел и смотрел, как ребята, которых мои приятели-преппи назвали бы чокнутыми извращенцами, создавали фантастическую музыку.
Моцарт, потом Вивальди, потом парень по имени Люлли, о котором я вообще никогда не слышал.
После Люлли был Монтеверди и лучшая пастрама, которую я когда-либо пробовал. В антракте ко мне подошёл длинный застенчивый брат Давид и таинственным шепотом спросил:
— Это правда, что вы хоккеист?
— Был, — кивнул я.
— Мог бы я спросить у вас одну вещь?
— Конечно.
— Как сыграли сегодня «Рэйнджеры»?
— М-м... Не помню, — он был ужасно разочарован. А как объяснить ему, что Оливер Бэрретт, бывший фанат хоккея, в настоящее время так погрузился в юридические джунгли, что забыл посмотреть, выиграют или проиграют «Рэйнджеры» его обожаемым «Бостон Брюинс».
Потом появилась Джоанна и поцеловала меня. Кажется, это было чем-то вроде ритуала. Она целовала всех.
— Они ещё не свели тебя с ума?
— Нет, — ответил я, — это здорово.
И вдруг до меня дошло, что я вроде как и не вру. Гармония этого вечера была не только в музыке. Она чувствовалась во всём. В их беседах. В комплиментах по поводу особенно закрученного прохода.
Из того, с чем я мог сравнивать, это немного напоминало то, как заводят друг друга хоккеисты Гарварда перед тем как пойти и порвать соперника.
Только здесь они заводились просто от того, что играли — все вместе. Тут чувствовалось до чёрта этого... сопереживания.
Я никогда не был в таком мире.
Кроме как с Дженни.
— Доставай скрипку, Джо, — скомандовал мистер Стейн.
— Ты сошёл с ума, — выразила она протест, — Я абсолютно не в форме.
— Ты тратишь слишком много времени на медицину. Стоит хоть столько же заниматься и музыкой. Кроме того, Баха я оставил специально для тебя.
— Нет, — твёрдо ответила Джоанна.
— Ну же. Оливер просидел тут три часа, чтоб услышать тебя.
Она покраснела. Я попытался протестовать, но без шансов быть услышанным.
Мистер Стейн повернулся ко мне:
— Может попросишь свою подругу сходить наконец за скрипкой?
Не успел я среагировать, как Джоанна — теперь совершенно пунцовая — прекратила протестовать.
— О'кэй, папочка, будь по-твоему. Но предупреждаю, что ничего хорошего из этого не получится.
— Получится, непременно получится, уверил он. Когда Джоанна вышла, он обернулся ко мне, — Бранденбургские концерты нравятся?
Я напрягся. Эти концерты Баха были среди немногих, которые я знал.
Именно после Пятого я сделал Дженни предложение, после того, как она играла в этом концерте, а потом мы возвращались вдоль берега реки в Гарвард . Именно эта музыка в некотором смысле была прелюдией нашего брака. Сама мысль снова услышать её уже причиняла боль.
— Так как? — переспросил мистер Стейн. Тут я сообразил, что от меня всё ещё ждут ответа.
— Да, — сказал я, — нравятся. Который из них вы будете играть?
— Все! Зачем выбирать?
— Я играю только один, — возмущённо заявила его дочь. Она уже заняла место среди других скрипок и о чём-то говорила пожилому джентльмену, сидевшему рядом. Группа снова начала настраивать инструменты. Но поскольку в перерыве каждый хоть чуточку промочил горло, делалось всё это намного громче.
Теперь мистер Стейн вознамерился дирижировать: «Чем Ленни Бернстайн лучше меня? Причёской?». Он постучал по пульту (обычный телевизор).
— Сейчас, — произнёс он с неизвестно откуда взявшимся немецким акцентом, — я хотеть резкий атака. Вы слышать меня? Резкий!
Группа приготовилась. Он занёс свой дирижёрский карандаш.
Я задержал дыхание и от души понадеялся, что выдержу.
И в этот момент ударила канонада.
Кто-то с пушечным грохотом стучал в дверь. Слишком громко, и, насколько я могу судить, безо всякого ритма.