Страница 49 из 123
Он увидел вспышку любопытства на непроницаемом лице.
— Тогда что же так изменило ваше мнение?
Радульфус начал высвобождать плечи из сутаны, и Александр отпрыгнул назад. Его рука потянулась к кинжалу, и в расширяющихся глазах мелькнуло опасение.
— Нет, — сказал монах быстро. — Не волнуйтесь, я не потерял мой разум. Я хочу показать вам первое изменение в моей жизни. — Он указал на длинный серебристый шрам, бегущий от основания его горла к пупку. — Некто попытался разрубить меня, как свиную тушу, и почти смог это сделать. Меня принесли сюда, чтобы позаботиться обо мне — подобно вашему брату, — и впервые в моей жизни я получил возможность слушать пока еще тихий голос Бога. Я выздоровел, я остался, и, наконец, я принял мои обеты. И при этом я никогда не сожалел, что делал так. — Он натянул сутану обратно на плечи. — Ваш брат будет в безопасности с нами, я обещаю вам, имеет ли он серебро или нет.
Радульфус задумчиво посмотрел на Александра и сказал:
— Вы не доверяете мне.
Александр выдохнул, и его правая рука отпустила ножны.
— Меня отдали церкви, когда мне было одиннадцать. Мой отец умер, и старший брат захотел избавиться от меня.
— Ага, — кивнул Радульфус, — так что вы не проходили новообращенно по собственной доброй воле?
Молодой человек пожал плечами.
— Я стерпел бы это. Они научили меня читать и писать, и я имею кое-какие способности. Если бы они оставили меня среди бумаг при принятии сана, я мог бы однажды присоединиться к их монастырю.
— Но не смогли? — Радульфус изучал Александра. — Множество детей были отправлены в монашескую жизнь их родителями и старшими детьми тех же родителей. Часто мальчики были несчастными и изнеженными. Многие из них были полностью непригодными к жизни в монастыре. Некоторые приспосабливались в горькой тишине. Другие восставали.
— Нет, — сказал Александр мрачно, — не смог. Но у меня больше шрамов на теле осталось со времени послуха, чем я заработал как наемник на поле боя. — Он сглотнул и отмахнулся. — Ладно, это — в прошлом. Пусть все так и остается.
— Сожалею. По вашему лицу видно, что вы не готовы простить или забыть, но я обещаю вам, что сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь вашему брату. Однажды я лежал здесь. То, что нам дано в страдании, у нас есть священная обязанность преодолеть.
Александр все еще не доверял ему: его собственный опыт требовал осторожности, но атмосфера спокойной доверительности Радульфуса ободряла, так же как и его рассказ о том, что он когда-то был солдатом. Отец Амброз вернулся, пыхтя под весом плетеной корзины, заполненной кусками древесного угля.
Александр представил себе, насколько другой была бы его собственная жизнь, если бы он вошел в послушничество в месте, подобном этому, вместо Кранвелла. Возможно, он бы уже принял постриг, выбрил волосы в аккуратной тонзуре, и на руках не было бы отметин от зажима ремня щита, от меча и поводьев. А теперь он бродил по миру, а его якорь болтался в безвестности, напрочь оторвавшись от дна. Из сумки на поясе Александр вытащил небольшой зашнурованный кошелек.
— Здесь деньги, — сказал он. — Это поможет оплатить заботу о нем. Я оставлю его вьючную лошадь тоже для вашего использования, как вы посчитаете нужным. Когда он проснется, сообщите ему, что я отправился искать Манди. Он поймет, о чем это.
Брат Радульфус взял деньги с достоинством и наклонил свою голову.
— Я так и сделаю, — сказал он. — Бог да пребудет с вами и облегчит ваше бремя.
— Пусть Бог остается здесь и направляет ваши целительные руки, — ответил Александр и, бросив прощальный взгляд на Харви, шагнул из комнаты прежде, чем был побежден избытком заполонившего его чувства, сдержать которое не могли слишком маленькие стены аббатства.
Когда Александр и Амброз возвращались в Водрей, было уже совершенно темно и огни лагеря армии анжуйцев были разбросаны перед замком подобно цветам на весеннем лугу. Импровизированный поединок между норманнами и французами происходил на ристалище за пределами спорных стен замка, и крики одобрения, стук копий и грохот копыт эхом отдавались в сознании Александра.
Амброз попрощался с ним и возвратился на свой пост, на котором отсутствовал достаточно долго, оставив утомленного Александра раздеваться самому около своей палатки. Все, чего он хотел, — ввалиться внутрь и броситься на постель, но прежде всего ему надо было позаботиться о лошади. Неуклюжими пальцами он начал расседлывать Самсона. Ему казалось, что его разум окоченел, а сознание пребывало в тупом истощении, и когда Удо ле Буше вышел из тени, он был воспринят с полной неожиданностью.
— Я ждал вашего возвращения, — сказал ле Буше. — На самом деле я начинал думать, что вы струсили и сбежали.
Александр повернулся к ле Буше, его сердце забилось твердо и быстро, сильными толчками, онемение сменилось смесью ярости и страха.
— Если вы ждали для того, чтобы искупить то, что вы сделали моему брату, тогда я поговорю с вами. Если нет, мне нечего сказать, — ответил он сквозь зубы.
— Искупить? — Челюсть ле Буше отвисла. Его удивление выглядело бы почти комичным, если бы не было абсолютно никакого юмора в ситуации. — Вы хотите, чтобы я искупил? — спросил он, и в его голосе послышалась ярость.
— Харви ничего вам не обещал. Любое пренебрежение — всего лишь плод вашего воображения, — сказал Александр, тяжело дыша. — И для удовлетворения вашего болезненного самомнения вы почти убили его!
— Ха! И это говорите вы, который лишил невинности женщину, о которой я вел брачные переговоры? — Решительный удар кулаком опрокинул Александра на землю. — Это тоже мое воображение, вы, монах-отщепенец!
Сапог достал до ребер Александра, и он скорчился, защищая голову руками и живот согнутыми коленями.
— Где она, где вы ее прячете? — требовательно ревел ле Буше между каждым ударом и пинком.
— Я не знаю! — Александр задыхался и, выпрямив ноги во внезапном ударе, попытался подставить ногу ле Буше и опрокинуть его наземь. Один башмак попал в кость и вызвал непроизвольный вскрик мужчины. Александр моментально вывернулся, вскочил на ноги и вырвался из досягаемости ле Буше. Он знал, что его преимущество заключалось только в быстроте и способности прыгать и уклоняться, пока рыцарь не устанет.
Ле Буше тоже это понимал, и после пары пропущенных тумаков он остановился и посмотрел на Александра, уставив руки на бедрах.
— Вы не знаете или вы не скажете? — потребовал он, стоя на приличном расстоянии.
— Я не знаю, и это — правда, — сказал сквозь зубы Александр. — На самом деле, если вы не будете загораживать мне дорогу, я прямо сейчас отправлюсь на ее поиски.
Ле Буше прищурил глаза.
— Мы решим все в поединке, — сказал он твердо. — Один на один, без свидетелей. Победитель получает все, что проигравший имеет или говорит, что имеет.
В глубине души Александр знал, что ему следовало бы отказаться, но возмущение насмешками ле Буше и собственная раненая гордость были слишком сильными, чтобы оставаться благоразумным. Он обнаружил, что сам кивает согласно, с насмешкой, застывшей на его губах.
— Да, пусть будет так, и победитель получит все.
— Полсвечи на сборы, — проговорил ле Буше. — Встретимся на поле. Если нет, я приду за вами. — И он шагнул прочь.
Руки Александра дрожали, когда он оседлал Самсона и отправился в свой шатер надеть кольчугу и взять оружие. Его пальцы были такими неуклюжими от потрясения и ярости, что он едва смог застегнуть перевязь меча и подтянуть ремни щита, и не было никого, чтобы попросить о помощи. Никакой сероглазой девушки с проворными, умелыми пальцами, никакого мускулистого человека с неуклюжим юмором и мудростью опыта. Их отсутствие было его виной, и единственным присутствующим, составляющим ему компанию, была укоризненная тень Арнауда де Серизэ.
Когда он выбрался из шатра и сел верхом, перед стенами Водрея на плоской земляной площадке звучал треск копий. Крики мужчин, увлеченных бранной потехой, доносились до него, но на этот раз у него не было никакого ответного веселья, только страх.