Страница 42 из 123
Александр переложил нарезанные овощи в горшок с вином, перемешал все, затем притащил свою дощечку и разложил принадлежности для письма.
Продолжая шить, Манди смотрела на него, и острая боль пронзила ее, из какой-то части, которая была более глубокой и дикой, и она даже не знала, как это назвать. Она только знала, что для нее — радость быть с Александром и что ее дыхание начинало частить, а щеки гореть всякий раз, когда он смотрел на нее. Однако, сейчас он не смотрел, а сосредоточенно нагнулся и выписывал изящные буквы коричнево-черными чернилами из дубовой золы.
Восхитительный аромат смешивающегося в тумане на золотом вечернем воздухе пара и дыма начал доноситься от кипящего котла.
«Мы могли быть хорошей семейной парой», — подумала Манди и на мгновение почувствовала удовольствие от мечтаний. Но даже сейчас, приукрашивая этот момент подобно писцу, рисующему буквицу, она знала, что этого не может, не должно быть. Никакая пара не была больше преданной, чем ее родители, — и посмотрите, что случилось с ними. На совместном жизненном пути они погубили друг друга…
У Александра подвижный, беспокойный характер. Сейчас он, в сущности, просто взял короткую отсрочку перед новым жизненным броском — а ей хотелось большего, чем холщовая палатка, соломенная подстилка и отсутствующий муж. Ее фантазии приняли другой оборот, и она вообразила себя нарядно одетой, важной и избалованной леди, свободной от мирских забот. Но и этого было слишком мало для нее. Знатных дам и так немного, и за свои пышные наряды они расплачиваются почти полной утратой свободы. Все, что остается, вероятно, мелкое тщеславие да маленькие заботы, разрушающие душу.
Пока Манди шила, она пришла к выводу, что источник свободы должен черпать силу в ее собственной жизни. Но нужно понимать себя и сей мир — и это понимание станет как зерно, прорастающее в достижения. Источник оросит зерно… Если о первом не заботиться как следует, последний никогда не сможет расти.
Манди нахмурилась, поскольку она боролась с мыслями. Ее взгляд еще раз упал на Александра, который только что закончил письмо и посыпал песком чернила, чтобы высушить их. Вот он-то направил свои мысли, мечты и идеи в дела и шагает по избранному пути с неиссякаемой энергией.
— Не мог бы ты научить меня этому? — спросила Манди, повинуясь импульсу, рожденному ее мыслями.
— Чему? — Он оглянулся.
— Читать и писать, как ты.
Она ожидала, что он скажет, как это трудно, что это вовсе не дело для женщины или что у него нет времени.
Александр осторожно свернул лист пергамента в цилиндр и перевязал его узкой полосой ленты.
— Могу, если ты хочешь, — сказал он. — Но этому нельзя научиться за один вечер.
— Я готова упорно заниматься.
Александр поджал губы и провел по ним указательным пальцем в обычном жесте замешательства и подумал, откуда такой внезапный интерес.
Манди покраснела.
— Я хочу научиться, — сказала она воинственно. — Ничто не появляется из ничего. Я наблюдаю, как ты размалываешь чернила, точишь перо и пишешь красивые письма. Я хочу научиться делать то же самое.
Он слушал ее объяснение очень внимательно, и медленная улыбка загорелась в глубине его глаз.
— Очень хорошо, я все тебе покажу, — сказал он. — И надеюсь, что ты окажешься лучшим писцом, чем я — портным!
Следующие две недели между прочими делами Манди занялась обучением письму. Она сама объясняла Александру, как просто шить, но он обнаружил другое, когда взял иглу. Теперь, в свою очередь, она поняла, что легкая непринужденность, с которой он владел своей иглой обманчива, все было более трудней, чем это выглядело со стороны. Она начала обучение с восковой дощечки и острого деревянного стилоса. Когда же она выучила все буквы алфавита, в их прописной и строчной формах, он приступил к обучению пользования пером и пергаментом.
Перо иглы должно быть срезано точно, чтобы обеспечивать ровный край и толщину чернилам, которые в свою очередь должны быть смешанными в правильной пропорции — ни слишком густые, ни слишком жидкие.
Пергамент должен быть заранее подготовлен для каллиграфического письма и размечен шилом, чтобы определить каждой букве ее место. Манди пришлось научиться подчищать свои постоянные поначалу ошибки, не повреждая поверхность листа. Хотя она делала много ошибок, ей помогал править и красиво выводить буквы ее глаз швеи. Александр был как расплавленное олово: то нетерпеливо хватался за голову, то быстро нахваливал, но, кажется, оставался доволен своей ученицей. Он заставил ее писать один из его текстов и затем читать это ему. Затем заставил ее написать короткое письмо воображаемому другу.
Ее понимание росло, и она впитывала знания с такой энергией, о которой даже не подозревала до сих пор. Александр был удивлен, восхищен и очень гордился и ее успехами, и ее старанием настолько, что сократил свои посиделки с другими рыцарями, чтобы выделять дополнительное время для занятий.
Харви, однако, был против полного обучения.
— Это — не женское дело, набивать голову такими знаниями, — протестовал он, когда с Александром как-то утром ухаживали за лошадьми. — Я и то не нуждаюсь в этих навыках. Зачем это ей?
Александр улыбнулся с сожалением, продолжая поглаживать тянущегося к яслям Самсона.
Харви, подобно большинству неграмотных людей его положения, воспринимал умение читать и писать с глубоким подозрением. Но знания медленно, но окончательно становились необходимыми для дальнейшего продвижения человека, и те рыцари, которые цеплялись упрямо за старое, оставались позади. Хуже всего было то, что они оставались позади торговцев и ремесленников, богатых крестьян и женщин.
— Я не вижу ничего плохого в ее обучении, — мягко ответил Александр. — По крайней мере, она никогда не будет в зависимости от какого-нибудь писца.
Лицо Харви потемнело.
— Ничего, кроме печали, эти знания не принесут, — сказал он. — Ты забьешь ей голову всякими странными понятиями, которые разрушат ее, а ведь она уже на выданье. Ты показываешь ей мир, где она никогда не будет жить.
— О, не будь таким твердолобым, Харви. Есть много женщин, которые грамотны, и их мужья не бьют их за это. Посмотрите хоть на мать Ричарда, королеву Элеонору. Разве он не обязан своей свободой ей? Если бы не ее способности, он все еще томился бы в немецком плену.
— Да, и сама она вертела в течение шестнадцати лет собственным мужем, разжигая смуту, — парировал Харви. — Смуту, которая никогда не случилась бы, знай она свое место.
Братья впились взглядом друг в друга.
— Тогда ты сообщи Манди, — сказал Александр сквозь зубы с презрением. — Сообщи ей, что она не может продолжать учиться и именно из-за твоего свинского невежества.
Харви немедленно замахнулся на брата.
— Да, — сказал молодой человек высокомерно, — поставь меня на место тоже.
Харви посмотрел на Александра, затем на свои сжатые в кулак пальцы, а затем неразборчиво выругался, повернулся на пятке и бросился вон. Александр выдохнул наконец и бросил щетку на землю. Причина была не только в чтении и письме, подумал он. Что-то еще грызло Харви. Он был какой-то кислый и рассеянный эти последние несколько недель, но не находил ничего лучше, чем выражать свое беспокойство вспышками злости. Возможно, так и должно было быть, но Александр не имел ни малейшего желания послушно играть козла отпущения.
Он уже нарядил Самсона в новую сине-желтую попону, когда Харви вновь появился одетым для рыцарского поединка, в полных рыцарских доспехах — готовый к бою на час раньше, чем было намечено сражение. Александр с интересом отнесся к этому предзнаменованию, но не сказал ничего вслух и снова вернулся к заботам о жеребце.
Харви прокашлялся.
— Он напоминает рыцарского коня, — прокомментировал он. — Жаль, что нет рыцаря, а есть только кавалер, ездящий на нем.
Александр сверкнул глазами.
Харви ответил ему с деланным негодованием, но его губы чуть изогнулись в улыбке.
— Всей-то разницы между рыцарем и валетом — что успели нацепить, чем задница прикрыта, — парировал Александр с поклоном к наряду Харви.