Страница 2 из 13
– Ага, – ответила Софья, не зная, что еще сказать.
– Меня Лялькой звать.
– Софья.
– Я тут давно живу, – она махнула в сторону дома. – Вот как выродилась, так и живу. Я тут все знаю! Хочешь, покажу тебе кошку? У нее котята! Маленькие совсем! Она их в подвале прячет…
В подвал соваться было нельзя, но посмотреть на котят очень хотелось, и Софья, оглянувшись на дом, решила, что если она быстренько сходит, глянет одним глазочком, то ничего страшного не произойдет. Она вернется…
…Тогда еще Софья не знала, что с Лялькой подобное невозможно.
Из подвала их извлекли поздним вечером. Мама причитала, папа взялся за ремень… но потом, уже в кровати, Софья про себя решила, что прогулка того стоила. В конце концов, она и вправду видела котят, троих рыжих, а одного – угольно-черного… вдруг да родители разрешат его взять?
Если очень-очень попросить…
…Не разрешили, потому что квартира новая, ремонт и обои дефицитные, и вообще в доме не должно кошатиной пахнуть.
– Чушь, – сказала Лялькина мама, ставя очередную латку – у Ляльки вечно одежда рвалась на коленях и локтях, как будто бы эти колени и локти были неоправданно остры. – В доме должно пахнуть живым…
…Например, пирогами. Или булками. Или кашей гречневой, невероятно вкусной, потому как Лялькина мама гречневую крупу на сале обжаривала, а потом уже варила.
Она разливала чай в глиняные кружки, разрисованные Лялькой, и чай оттого становился вкусней.
– Не надо бояться жить, – говорила она. И Ляльку никогда не ругала, даже тогда, когда Лялька в новом, только-только купленном платье полезла лягушек ловить… – А то ведь жизнь пройдет, и что тогда?
Софья сама стала бояться, что да, пройдет и… Но, наверное, она была изначально другой.
Боязливой.
И родители Лялькину маму не одобряли.
Разведенка. И продавщица в местном гастрономе. Что с нее взять-то? Софье надлежало дружить с детьми людей приличных, но с ними было невыносимо скучно, и Софья снова и снова нарушала запрет и попадала с Лялькой в очередную историю.
– Мы ведь не нарочно, – сказала как-то Лялька, когда Софьин отец, не выдержав, за ремень взялся. – Нам просто интересно!
Время шло.
Одни связи рвались, другие – становились прочней. Лялька поступила в театральный, на что Софьины родители лишь головой покачали, мол, актриса – это не профессия… Благо сама Софья родительские надежды оправдала, выбрав себе стезю экономиста…
Была учеба.
И был выпускной, к которому родители приобрели подержанную иномарку.
На ней они и разбились. Потом сказали, отец с управлением не справился: сердце остановилось. У него сердце пошаливало, а он терпел, боясь показаться слабым. И дотерпелся.
Софья все никак не могла понять, как это может быть. Вот он утром собирается на дачу, а «Москвич» опять не заводится. Его давно надо на металлолом сдать, но разве отец послушается? Он к машине привязан и пытается доказать, что поломка – ерундовая, а мама торопится.
И Софья предлагает свой «Форд», потому как выходной, и она все равно никуда не поедет. На дачу надо бы, но она обещала Ляльке, что поможет ей… Мать ворчит, и отец тоже ворчит, потому как семья – она важней подруг, но сумки грузятся в багажник, мать садится на переднее сиденье и долго возится с ремнем безопасности.
Требует, чтобы вечером Софья непременно позвонила. И чтобы не вздумала на дискотеку пойти. Маме невдомек, что Софье уже двадцать четыре и для дискотек она старовата…
Она так и не позвонила. Позвонили ей…
И хорошо, что Лялька была рядом. Без Ляльки Софья, наверное, сошла бы с ума. Она плохо помнила и похороны, и первые дни после них. Пустота квартиры давила. И Софья переходила из комнаты в комнату… Мамин халат и ее же тапочки. Папина большая кружка. Он пил чай только из нее… Газета, забытая на подоконнике. Очки. И томик Пушкина с банкнотой вместо закладки.
Наверное, она, Софья, не умела жить одна. И впала бы в депрессию… или без «бы», потому что то время – череда дней, где каждый новый повторял предыдущий. Софья заполняла их вымышленными ритуалами и работой. Тогда она очень много работала, и начальник, пребывавший в стадии очередного развода, неожиданно это оценил повышением.
– Тебе нужно сделать ремонт, – заявила Лялька, которая появлялась часто.
– Зачем?
– Затем, что твоя квартира теперь на мавзолей походит. И еще затем, что ремонт отвлекает от дурных мыслей. Поверь мне.
Софья поверила.
Деньги имелись: ей неплохо платили, а тратить она не умела совершенно, обходясь малым. Да и от родителей остался счет в банке. Ремонт, как и предрекала Лялька, захватил, закружил Софью, обеспечив ее ворохом мелких и крупных проблем, среди которых места горю почти не осталось.
Ремонт закончился.
Горе осталось за чертой. Софья не то чтобы смирилась с одиночеством, скорее приспособилась к нему. А теперь Лялька заговорила о замужестве.
– Сонька, ну сама подумай, – она взяла Софью за руку, – ну когда еще тебе такой шанс выпадет? Тебе и делать-то ничего не надо!
Это и было подозрительно, но…
Сонька со вздохом протянула оставшиеся бигуди.
– Хорошо.
– Ты чудо! – взвизгнула Лялька. – Значит, завтра идем, да?
Идем. Чего уж теперь.
Современная сваха обреталась в центре города, в двенадцатиэтажном, только года два как выстроенном доме, о котором говорили, что будто бы квартиры в нем стоили немереных денег. Слухам Софья не верила, да и не выглядел дом элитным.
Обыкновенный.
И в лифте кто-то успел накорябать матерное слово.
– Ты оделась, как бухгалтерша, – прошипела Лялька, глядя, как на электронном табло сменяются этажи.
– Я и есть бухгалтерша.
Лялька фыркнула. Сама она выбрала бирюзовое платье с пышной юбкой, браслеты нацепила, которые больше кандалы напоминают, и цепочку тяжелую, позолоченную, толщиной с Софьину руку… волосы взбила, губы накрасила.
Яркая.
Рядом с ней Софья теряется, но огорчения по этому поводу не испытывает. Привыкла. Да и, признаться, удобно ей в тени. Спокойно.
– Все равно я тебя из этой скорлупы вытряхну, – пообещала Лялька, когда лифт остановился на двенадцатом этаже.
Софья кивнула: вытащит.
Непременно.
Когда-нибудь, но, по возможности, не скоро, потому что на скорые перемены в собственной жизни она не согласна. Она вообще перемены воспринимает плохо.
На лестничной площадке алым пламенем цвела китайская роза. И Софья, в целом к цветам равнодушная, залюбовалась.
– Энергетика хорошая, – сказала Лялька, окончательно успокаиваясь. Актрисы из нее не вышло, как и предрекали Софьины родители, а вот дизайнер по интерьерам получился успешный.
Их ждали. Дверь открыла сухонькая женщина в синем глухом платье в пол. Окинув Ляльку неприязненным взглядом, она сказала:
– Проходите.
И бахилы выдала.
В квартире пахло ванилью, очень сильно, и от запаха этого у Софьи закружилась голова. Или не от запаха, но… розовые стены с серебряными голубками. Массивная, какая-то излишне вычурная мебель, которой было слишком много, и фотографии в рамочках.
Невеста и жених. Жених и невеста… десятки невест и десятки женихов.
– Благодарные клиенты, – пояснила женщина, глядя исключительно на Софью. – Регина Васильевна многим помогла устроить личную жизнь.
Невесты были красивыми и не слишком. Худыми. Полными. Высокими и низкими. Блондинками, брюнетками, рыжими, но, странное дело, в белых платьях они смотрелись одинаковыми, будто надевшими униформу.
– Входите, – велела женщина, остановившись перед массивной дубовой дверью.
И Софья шагнула.
Лялька собралась было следом, но была остановлена:
– Регина Васильевна с каждым беседует индивидуально.
Комната, против ожиданий, оказалась невелика. Никаких голубков, розовых обоев и чужих свадебных фотографий. Скупая, если не сказать бедная, обстановка.
Стол. Два кресла. Компьютер.
И герань на подоконнике. Женщина в деловом костюме эту герань поливала из желтой пластиковой леечки.