Гудериан

По мнению американцев, на роль координаторов в этой работе лучше всего подошли бы такие неординарные личности, как Гальдер и Гудериан, однако это было сочтено неосуществимым, ведь Гудериан именно в этот период замкнулся в себе и не желал сотрудничать и, кроме того, был не в самых лучших отношениях с Гальдером. Они даже не разговаривали друг с другом. И вот координатором одного из самых интересных военно-исторических научно-исследовательских проектов, какие когда-либо существовали, стал Гальдер. Когда Гудериан решил, что находится в безопасности, и в его же интересах – помочь (18 июня 1947 года, в его день рождения, ему сообщили, что все обвинения с него сняты), он начал сотрудничать и внес некоторый вклад в эти исследования, особенно в те разделы, где ему, как специалисту, не было равных. Его наблюдения отличаются не только глубиной, но дают представление о его образе мышления и характере вклада, внесенного им в решение проблем, с которыми он имел дело. С этой точки зрения, его комментарии представляют собой большую ценность: предубеждение и гордость перемешаны здесь с резкими выпадами, завоевавшими Гудериану особое признание американцев. Однако Гудериан был не одинок в выражении уязвленного самолюбия: вокруг Гальдера собрались традиционалисты, а в оппозиции оказались прогрессисты, к которым принадлежал и Гудериан. Таким образом, генерал-фельдмаршалы фон Бломберг и Эрхард Мильх (создатель люфтваффе при Геринге) страдали от остракизма, как и Гудериан. Например, Гальдер отказался пожать руку Мильху, когда тот ее ему протянул, и постоянно отказывался даже обсуждать ссору с Гудерианом. В этом своего рода военном университете члены соперничающих академических фракций в процессе внесения разнообразия в скуку плена метали друг в друга словесные дротики, вновь разыгрывая на бумаге прошлые битвы. Стычка с генералом пехоты Эдгаром Роэрихтом, в ходе которой Гудериан дал последнему резкую отповедь с использованием крепких словечек, показала – генерала танковых войск лучше не трогать. Роэрихт, по памяти описывая организацию боевой подготовки в ОКХ, допустил неточности и счел нужным покритиковать методы командования танковыми войсками, возрождая тем самым исконную неприязнь пехоты к танкистам. Гудериан написал: «Детальное изучение боевой подготовки войск в мирное время столь же малоэффективно, насколько мало боевого опыта в военное время». Это звучало как оскорбление, ибо Гудериан не мог не знать, что Роэрихту опыта, как одного, так и другого, не занимать. Возражения Гудериана вызывали замечания вроде следующего: «Своевольный образ действий бронетанковых сил с самого начала…» К удовольствию американских редакторов, вычеркнувших обидные абзацы из труда Роэрихта, Гудериан так подытожил свои взгляды: «Соавтор… также не имеет никакого представления о деятельности генерал-инспектора бронетанковых войск. Кому «создавал помехи» генерал-инспектор? Работа генерал-инспектора не приводила к какому-либо «дублированию усилий» и не являлась причиной раздоров по тактическим вопросам. Она никак не имела «фатальных последствий».

Вклад Гудериана в американский проект выразился в большом докладе, где описывалась подготовка офицеров генерального штаба, и исследовании, где он изложил свою концепцию структуры объединенного командования. В последнем труде Гудериан развил противоречивые взгляды, подходя к этой проблеме с точки зрения вооруженных сил в целом в противовес более узкой трактовке с точки зрения главного командования сухопутных сил. Он продемонстрировал понимание насущной необходимости такой концепции, обосновав свои убеждения, касавшиеся унификации. По мнению Гальдера, этот документ был пропитан желчью, в то же время он не называл его неконструктивным и несостоятельным. Среди сторонников Гальдера распространилось убеждение, что Гудериан – недалекий человек, причем и сам Гальдер приложил к этому руку. Гудериан же, со своей стороны, не оставался в долгу и всячески принижал масштаб личности Гальдера, что, конечно же, не соответствовало действительности. Такое поведение было недостойно как Гальдера, хладнокровного интеллектуала с манерами школьного учителя, так и Гудериана, динамичного человека, способного не только рождать новые идеи, но и реализовывать их.

Проводя этот академический отпуск за решеткой в непривычном для себя бездействии, или, вернее, посвятив себя своего рода уединенной интеллектуальной деятельности, чем не приходилось заниматься с конца двадцатых, Гудериан смог, наконец, обрести успокоение, о котором раньше мечтать не приходилось. Его старший сын, будучи офицером генерального штаба, находившийся в плену в том же лагере, увидел своего отца с другой стороны. Впервые в жизни Гудериан начал играть в бридж и стал заядлым игроком. Кроме того, он с энтузиазмом принялся возделывать огород на территории лагеря. Гейнц-Гюнтер вспоминает те дни с чувством неподдельной радости. В 1948 году и американцы отзывались о его отце как об «очень добром и жизнерадостном человеке… с великолепным чувством юмора», но к тому времени Гудериан наверняка уже знал, что его не выдадут ни полякам, ни какому-либо другому суду. «В конечном счете, – писал он Гретель, – прямая дорога оказалась правильной». В июне 1948 года Гудериану исполнилось шестьдесят лет, и он был последним узником, освобожденным из лагеря в Нейштадте (следует упомянуть, что в течение последних шести месяцев плена его жене позволили жить с ним). Гудерианы решили поселиться в маленьком домике в Швангау. Там он начал работать над мемуарами, основы которых заложил еще в лагере, и одновременно заниматься садоводством с характерным для него энтузиазмом, проявляя удивительные познания в этом деле. Подобно многим пожилым людям, он сажал деревья. Сегодня сад возле дома, купленного позднее в Вюрнбурге, представляет собой лес-в миниатюре.

Однако сражения еще не были закончены. В 1948 году Гудериан узнал, что в одной мюнхенской газете начинают печатать отрывки из книги Шлабрендорфа «Офицеры против Гитлера», уже опубликованной в Швейцарии. В этой книге против Гудериана было выдвинуто обвинение, что тот предал участников заговора 20 июля, чтобы стать начальником генерального штаба. Это обвинение, несомненно, подлежало опровержению. Началась внесудебная борьба, закончившаяся тем, что в некоторых отношениях может быть названо пирровой победой. Тем не менее, документы и показания под присягой, данные Гудерианом и Томале, явились значительным вкладом в историю антигитлеровского сопротивления. Шлабрендорф публично признал свою ошибку на страницах «Мюнхенер Абендцайтунг», заявив: «…обнаружилось много нового материала. По этой причине началась переработка текста книги… Я попросил редактора «Мюнхенер Абендцайтунг» прекратить публикации старого издания». Его письмо появилось под заголовком «Конец легенды». Газета также добавила от себя, что в ходе слушания в суде дела Гальдера выяснилось – о серьезном политическом сопротивлении Гитлеру в стенах генерального штаба не могло быть и речи.

Гудериан так и не предстал перед судом, потому что обвинение не смогло предъявить ему ничего существенного. Остаток жизни он провел в тиши и спокойствии, хотя постоянно переписывался с журналистами со всего мира. Много времени у него отнимали заботы о своих старых боевых товарищах всех рангов. Иногда его фамилия звучала как выстрел в холодной войне между Востоком и Западом. В октябре 1950 года он написал эссе об обороне Европы под названием «Можно ли защитить Западную Европу?» Это эссе появилось в тот момент, когда оборона Запада казалась слабой, и НАТО искало новые средства, чтобы выполнение этой задачи выглядело реальным. Выступление Гудериана наделало переполох. Лондонская «Таймс» писала, что властные нотки голоса из чудовищного прошлого Германии вызвали у людей замешательство. Генерал оценил мощь русских в 175 готовых к бою дивизий и заявил, что их число может быть увеличено до 500. Эти данные словно холодным душем окатили западноевропейцев. В 1951 году по предложению своего издателя Гудериан написал еще одно, сразу не привлекшее внимания широкой публики, эссе «Так не пойдет», в котором без обиняков изложил взгляды, разделявшиеся многими людьми: Германия не может оставаться разделенной, существует опасность, что НАТО, перевооружая немцев, намеревается использовать их в роли главных защитников объединенной Европы от угрозы с Востока. Вглядываясь в будущее, Гудериан добавил страха, предсказав, что, ввязавшись, в войну на Дальнем Востоке, западные державы истощат свои силы в ущерб обороне Европы. В том же году поляки, без сомнения, в политических целях использовали имя Гудериана как символ неприкрытой германской агрессии – заявили США, что Гудериан якобы стоит во главе разведывательной организации, создавшей «так называемую группу Гудериана для заброски в Польшу американских агентов». Однако обвинению недоставало веских доказательств.