Гудериан

Политическая позиция, которую занял Гудериан в момент политического брожения, характеризовалась двойственностью. Вкратце это можно выразить так – лишь бы было лучше для Германии и армии. В душе Гудериан оставался приверженцем принципа непричастности к политике, выдвинутого Сек-том, и одновременно одобрял действия таких генералов, как Шлейхер, Бломберг и Рейхенау, увязших в политике, потому что изо всех сил стремились к экспансии, что как нельзя лучше соответствовало интересам армии. Гудериан поддерживал контакты (как и многие армейские офицеры) со старыми товарищами по Добровольческому корпусу, такими как Адольф Хюнлейн, входивший в руководство штурмовых отрядов СА, и с течением времени смог мысленно отделить Гитлера от остальных членов нацистской партии.

Гудериан, похоже, никак не реагировал, когда Шлейхер в 1932 году наложил на деятельность СА запрет, впрочем, совершенно неэффективный. Одна: ко в 1933 году Гудериан был простым подполковником, как и подавляющее большинство армейских офицеров, не имеющим никаких личных контактов с Гитлером. Откуда им было знать тайны этого человека, если даже ближайшим соратникам по партии доступ в его сокровенные мысли был заказан. Да и на совещания высшей армейской иерархии их тоже, естественно, не приглашали.

И все же эволюция чувств Гудериана к Гитлеру имеет немаловажное значение. Этот процесс можно проследить по письмам его жены, отражающим также настроения в семье Гернов, ее родителей. Изначально Герны, как показывают выдержки из писем, не испытывали к нацистам никаких симпатий, однако Гретель не оставляет никаких сомнений относительно их взглядов на роль Гитлера. 23 марта 1933 года, после того, как Гитлер получил диктаторские полномочия, она описывала матери свой восторг: «…наконец-то, после всей этой ужасной неразберихи последних лет, у нас возникло ощущение благоговейного трепета и величия». Гретель расхваливала также его «…великолепные манеры речи, железную волю, энергию и добрые слова в адрес армии». Поклонник Бисмарка едва ли мог бы сказать лучше о своем кумире. А на следующий день ее отец пишет, как прекрасно, что новое правительство навело порядок: «Все будет достигнуто безболезненно». Годом позже, 3 июня 1934 года, Гретель в письмах к матери все еще продолжала, как почти все немцы, петь дифирамбы: «Я так рада, что Гейнц с энтузиазмом писал тебе о Гитлере. На всех, кто имел случай познакомиться, его личность производит большое впечатление. А главное – его глаза и взгляд. Мысли, которые в них читаешь, доходят до самого сердца… Не думаю, что нам удалось бы найти более мужественного и лучшего вождя, чем этот».

Конечно, к тому времени Гудериан уже поверил, что Гитлер поможет ему создать командование танковыми войсками, и потому его энтузиазм был обусловлен честолюбием и надеждой. В 1945 году он напишет: «…политику определяли не солдаты, а политики, и армия должна была принимать политическую и военную ситуацию такой, какой та являлась на самом деле». Затем следует довольно обыденное добавление, подтверждающее антипатию Гудериана ко всем партийным функционерам: «В этом и была наша беда, потому что политики редко подвергали себя опасностям войны, обычно оставаясь дома, в тылу». Но тогда Германия уже лежала в руинах.

Легко критиковать немцев задним числом и забыть, что в то отчаянное время в фашистских партиях по всему миру состояло немало уважаемых и известных людей, и почти все они были одурачены Гитлером. В момент жесточайшего экономического кризиса Германия избрала своим спасителем неразборчивого в средствах диктатора. Франция пребывала в смятении, англичане сформировали так называемое национальное правительство, а американцы наделили президента Рузвельта беспрецедентными полномочиями. В конечном счете, выбраться из глубин экономического кризиса каждой европейской державе помогла программа перевооружения. После разгрома Франции в 1940 году Британия висела на волоске, оборваться которому не давала лишь властная рука Черчилля, ставшего на время фактическим диктатором. Американцы своим процветанием в годы войны были обязаны конституции, которую использовали для того, чтобы ограничить, но не ликвидировать вовсе чрезвычайные полномочия Рузвельта.

Гудериан говорил как за себя, так и за других, когда писал об этом периоде: «Литературная продукция не достигла по качеству довоенного [до Первой мировой войны] уровня из-за быстрого расширения армии, что вело к исключительной загруженности работой генерального штаба и не оставляло времени для неофициальных сочинений». Высшие армейские чины, сжигаемые честолюбием и стремившиеся как можно быстрее нарастить рейхсвер, чего требовали задачи обороны границ, в особенности восточных, настолько увлеклись, что потеряли чувство реальности и позволили преступникам пробраться к власти и творить черные дела. И лишь затем, когда было уже поздно, они осознали все последствия. Нейтрализовав армию как политическую силу и имея ее на своей стороне, Гитлер мог совершенно не опасаться интеллектуалов и промышленников, а народ радовался и благодарил его за создание новых рабочих мест.

Глава 5

СОЗДАНИЕ ТАНКОВЫХ ВОЙСК

Когда события колоссальной важности, происходящие в ходе столкновения революционных по своему характеру причин, отбрасывают тень на дипломатическую и политическую сцену, привлекая к себе всеобщее внимание, это симптом того, что происходят и другие события, хотя часто остающиеся незамеченными в силу своей тривиальности и эндемичности, но, тем не менее, имеющие немалое значение.

Наряду с яркими проявлениями борьбы Гитлера за абсолютную власть в Германии, окрашенными в тона расовых предрассудков, выходом Германии из Лиги Нации, расправой над диссидентствующими элементами, убийством нацистами австрийского канцлера в июле 1934 года и снятием секретности с существования люфтваффе в марте 1935 года (всего за несколько дней до объявления о введении всеобщей воинской обязанности и о восстановлении генштаба) происходили также значительные, хотя и менее заметные сдвиги в распределении власти и влияния. Например, упадок СА привел к росту значения гиммлеровских СС, ставших инструментом реализации внутренней политики нацистской партии, причем СС уже начали создавать свое военное крыло – Ваффен СС, – которым в будущем предстояло сыграть огромную роль. Одновременно с этим деятельность Бломберга и Рейхенау вела к снижению роли сухопутных сил. Оба стремились к созданию центральной оборонительной организации, позднее ставшей именоваться вермахтом. Сухопутные войска, флот и авиация должны были стать зависимыми структурами, подчиняющимися новому центральному штабу. Гитлер начал проявлять завуалированные признаки враждебности по отношению к сухопутным силам; впрочем, и некоторые армейские офицеры также выражали недовольство порядками, существовавшими в их структурах. Таким образом усилия Лутца, всего лишь генерал-лейтенанта, и его начальника штаба, Гудериана, 1 апреля 1930 года ставшего полковником, создать новое командование (армию внутри армии, как полагали некоторые, поскольку это командование объединяло подразделения всех существовавших тогда родов войск) являлись небольшой частью кардинальной ломки, хотя и имели больше шансов на успех, поскольку внимание их потенциальных противников было отвлечено другими делами. Пользуясь этим, Лутц и Гудериан на заседаниях комитета могли вести дебаты в относительно спокойной обстановке и рациональными аргументами набирать очки.

Однако тешиться надеждами и временными преимуществами не в характере неугомонного Гудериана. Ему нужна была немедленная и позитивная поддержка на самом высоком уровне. Бломберг, как военный министр, сочувственно относился к его планам, но был далек от интриг в главном командовании армией. Гудериан почувствовал, что Гитлер будет для него более доступен. В «Воспоминаниях солдата» он писал: «Я был убежден, что глава правительства одобрит мои предложения по организации современных вооруженных сил [вермахта], если мне только удастся изложить ему свои взгляды». Это замечание явилось результатом первого смотра новой техники в Куммерсдорфе в начале 1934 года, на котором присутствовал Гитлер. Тогда Гудериану позволили в течение получаса продемонстрировать основные элементы танковой дивизии – мотоциклетный взвод, взвод противотанковых орудий, взвод первых экспериментальных легких танков (T-I, конструкции Виккерса, замаскированных под названием «Сельскохозяйственный Трактор»), и несколько разведывательных бронемашин; в этом заключалась радикальная концепция Гудериана, предусматривающая создание сил обороны с иной структурой, в которой объединенное командование танковыми войсками стало бы такой же доминантой, как пехотное и артиллерийское. В то же время, часто цитируемое замечание Гитлера: «Это то, что мне нужно! Это то, что я хочу иметь», может быть неправильно истолковано в том отношении, что Гитлер не обязательно сказал «почему» или в каком количестве ему нужны танки. Рядом с ним в тот день стоял Герман Геринг, министр, облеченный огромными полномочиями, создавший люфтваффе. Последние, разумеется, имели приоритет над всеми остальными родами войск в отношении выделяемых ассигнований и ресурсов. Хотя в Куммерсдорфе Гитлер увидел кое-что современное, быстрое и сенсационное, то, что должно было повысить престиж германских вооруженных сил, но не произнес ничего, что свидетельствовало бы о том, что у него сложилось цельное представление о революционных изменениях в способах ведения наземных боевых действий. Наиболее вероятно, что он увидел силу, которая поможет ему драматизировать угрозы при розыгрыше карт в европейской геополитике. В результате танковые войска не получили никакого приоритета, и Гудериану пришлось и дальше бороться за их признание5.

5

В одном из своих показаний союзникам в 1945 году, генерал пехоты Георг Томас, прекрасно зарекомендовавший себя на посту начальника Управления вооружения Главного командования вермахта – OKW (Oberkommando der Wehrmacht), созданного в 1934 году, высказал мнение, что «вплоть до 1937 года Гитлер не имел намерения начать войну. Он считал, что может блефовать, начав программу быстрого перевооружения, и достигнет своей цели мирными средствами… Гитлер придавал большое значение обладанию большим количеством тяжелой артиллерии, механического оружия и противотанковых средств. Танки получили признание только после успеха в польской кампании». Уж Томас знал, о чем говорил.