Страница 20 из 90
— Ушел в деревню! — ответил ему Лопарев. — Кажется, во-он на плотине что-то делает, отсюда не видать толком…
Вершинин открыл футляр, вскинул к глазам бинокль. Смотрел долго и внимательно.
— Там!.. И не один. Толстяк какой-то рядом, в белых штанах, и еще кто-то третий.
Про себя решил: «С районным начальством Рязанцев знакомство сводит. Прыткий, оказывается!»
Но вот наконец вышел из палатки Андрей.
— Здоро̀во, батя!
— Здравствуй! — Вершинин протянул руку. — Значит, в форме?
— Вроде бы… — Андрей был загорелый, сильный, уверенный. Рюкзак за плечи — и пойдет шагать по горам без устали, и пойдет…
— С кем же ты в палатке живешь? С Рязанцевым?
— С Реутским гнездовался, а нынче — с Лопаревым. С Михаилом Михайловичем…
— Так, так…
Андрей спросил о матери, о сестре, есть ли письма от брата. Вершинин-старший отвечал односложно: «Здоровы. Все в порядке».
Ответил, прошелся вдоль палаток раз-другой. Андрей же все стоял в позе, очень похожей на лопаревскую: руки за спину, шляпа на лбу. Ждал, что еще скажет отец.
Вершинин-старший поравнялся с сыном, остановился, качнулся взад-вперед на каблуках, махнул палкой.
— Ну, Андрюха, а твой батька, твой старый Тарас Бульба, очень может быть, члена-корреспондента заработает. Шансы возросли. И еще возрастут, пока он тут по Алтаю лазает. — Жестом пригласил сына продолжать беседу.
— А ты, батя, у краеведов был?
Они внимательно посмотрели друг на друга. Вершинин-старший ответил:
— Был…
— Краеведа Бурцева о возделывании люфы на мочалку слушал?
— Слушал…
— Но планах краеведческого общества сам речь толкнул… Каждый год одно и то же…
— Но ты же бываешь в Н. не каждый год?
— Потому и не бываю, что…
— Чем тебе мешают энские краеведы? Чем, спрашивается? Старики, милые люди. Увлеченные. Ты со своим молодым и жестоким эгоизмом сначала сам достигни чего-нибудь, а тогда поймешь, что и они приносят пользу!
— И результат приносят?
— Так вот и надо им помочь! Должны же мы оказывать помощь неофициальной науке?
— Когда есть время, ну хотя бы на обратном пути из экспедиции…
«Так я и знал! — подумал Вершинин-старший. — Так и предчувствовал: говорит точь-в-точь как Лопарев. Его словами. Значит, нашли общий язык!»
— Слушай, Андрей, а ты будешь рад за отца, если ему присвоят члена-корреспондента? Если — вдруг?
— Нет. Не буду.
— Д-да… — сказал Вершинин-старший. — Ну, не беспокойся: мне его и не присвоят, этого звания.
Не беспокойся!
Вершинин-старший несколько раз прошелся вдоль палаток, все убыстряя и убыстряя шаг. Подбежал к «газику», дернул шофера за рукав.
— Едем сейчас же в луговой отряд! К Свиридовой! Сначала туда! Дней на пять едем!
Вершинин-старший вернулся в отряд Лопарева через два дня.
Глава шестая
Жизнь в экспедиции шла своим собственным, присущим ей порядком.
Вершинин-старший делил время между двумя отрядами — луговым, который обследовал нижнюю границу леса, и высокогорным, но всякий раз, как высокогорный отряд, закончив работу в одном месте, переезжал на другое, он обязательно был с ним. Любил двигаться, перемещаться. Очень любил выбирать места стоянки.
Где-нибудь метров за двести-триста до верхней границы леса, на поляне, становился в позу, вытягивал руку в белой брезентовой рукавице, с огромной дубиной и произносил:
— Здесь!
— Здесь будет город заложен! — вполголоса говорил Андрей, оглядывался кругом, потягивал носом воздух и определял: — Палатки лицом сюда.
Четыре палатки разбивали в ряд, входом в ту сторону, куда показывал Андрей.
Все было чужим кругом и незнакомым всего лишь час или два, не больше. А потом каждый кустик, каждый камень вблизи лагеря приобретал свое назначение.
Среди камней на берегу ручья появлялся один такой, с которого неизменно черпали воду; ниже по течению каждый выбирал себе камень, чтобы с него можно было удобно умываться, чтобы была на нем ложбинка для мыла и зубной щетки.
Деревья и кусты так же быстро становились предметами «домашнего» обихода: на одном развешивали после стирки свои вещички девушки, на другом — мужчины, под ветвями ' какой-нибудь старой большой лиственницы устраивался «склад» рабочего инструмента — лопат, пил, топоров.
Разводили костер, размещались вокруг него один раз, и вот уже каждый знал свое место «за столом».
Лопарев — Михмих упорно называл лагерь станом. Это встречало бурю протестов со стороны Вершинина-старшего.
— Долго ли еще я должен объяснять, — горячился Вершинин и вздымал кверху одну, а то и обе руки, — что стан — это нечто стационарное, постоянное. Стан предполагает наличие пусть небольшой, но постоянной избушки, землянки или хотя бы постоянных кольев для натягивания палаток! Нельзя, неправильно, ошибочно называть наш лагерь станом! Недопустимо! У нас кочующий лагерь, мы никогда не возвращаемся и не возвратимся на прежнее место второй раз, мы живем лагерем на одном месте не более шести-семи дней, и все это, вместе взятое, заставляет называть наш лагерь табором. Та-бор! Неужели непонятно? Поражаюсь!
— Правильно, правильно! — кивал головой невозмутимый Михмих. — Где остановились, там и стан! Точно!
Если Вершинин-старший был в отряде, он просыпался раньше всех и объявлял подъем, оглашая лес скрипучим, но очень громким голосом.
Завтракали, а потом выходили на работу — тоже по команде Вершинина. Вершинин утверждал, что весь личный состав экспедиции — полевые работники, поэтому выход на работу — это выход в поле.
Лопарев же назло говорил: «Выходим в лес!»
Перерывы на обед тоже обозначались по-разному: Рязанцев так и говорил — «перерыв», Вершинин объявлял «шабаш», Лопарев — «перекур», «заправка».
Эклиметром и рулеткой в лесу разбивали две делянки, сто на сто метров каждая, — одну на верхней границе леса, другую в самом лесу, метров на двести ниже, — а потом в течение нескольких дней на этих делянках проводилось детальное обследование. Полученные данные сравнивались, и тогда возникала картина всех тех изменений, которые лес претерпевал на верхней границе.
В своей «Карте растительных ресурсов Горного Алтая» Вершинин обязательно хотел учесть так называемую вертикальную зональность — изменение растительного покрова с высотой. Ему нужно было получить не только данные по распространению различных древесных пород, но и качественную их оценку.
Лопарев при этом больше всего обращал внимание на лиственницу, самую распространенную древесную породу на Алтае, — что с ней происходит, как она переносит суровые условия. Ползучий кедр обычно взбирался по склонам выше. Это было правилом, но иногда встречались исключения — кедр отступал раньше, а лиственница еще продолжала ползти вверх.
Лопарев тогда радовался.
В лесу Лопарев работал шумно, по-медвежьи, его издали было слышно: все вокруг него трещало и гудело. Стоило ему каким-нибудь деревом заинтересоваться, он его не задумываясь срубал, будь то трехсотлетний кряж — все равно. Он всегда носил за поясом топор — тяжелый, остро-остро отточенный; топор этот никому больше чем на минуту не уступал, называл его «рабочим», все же остальные топоры были для него «кухонными».
Андрюша составлял геоботаническое описание, используя почвенную карту академика Корабельникова; собирая гербарий, работал сосредоточенно, никого не замечая, так, как если бы на всем Алтае он был совершенно один.
«Доктор» ставил капканы, в которых десятками набивались мыши, и палил по ним из двух своих великолепных ружей — «зауэра» и «тулки». Мыши были его главной добычей. Он так и говорил: «Вот добыл трех!» — и торжественно протягивал собеседнику руку, на которой покоились три пестреньках трупика с тонкими, как нити, хвостиками.
Потом под микроскопом он рассматривал содержимое мышиных желудков — ему нужно было установить, что мыши едят, много ли они съедают семян деревьев и какой ущерб наносят лесу. Еще он палил по хищным птицам и тех тоже потрошил: много ли хищники уничтожали мышей? Одним словом, Доктор был занят вопросом: кто, кого и в каком количестве ест?