Страница 11 из 30
Через несколько десятилетий, вспоминая об этом случае, я сожалел, что не было у меня тогда возможности найти нужных для вечного двигателя миниатюрных подшипников, строго калиброванных по размеру и весу шариков… Их не было ни в Нижней Моховой, ни в Воронихе! Попадись они мне в ту пору, может, судьба моя сложилась бы несколько иначе. Вечного двигателя, конечно, не получилось бы, но механизм, близкий к нему, вполне мог быть изобретен и где-нибудь применен…
Прошло несколько лет после смерти нашего отца. Несколько очень трудных лет. Изо всех сил старалась мама быть сильной рядом с нами, своими сыновьями. Жила лишь одной надеждой – вдруг правда восторжествует, и можно будет возвратиться в родную Курью, в свой дом. Но годы шли, а той правды все не было…
Трудно нам тогда жилось, безысходно! Хотя, в эти самые годы нашей маме Александре Фроловне суждено было снова испытать счастье, встретив человека, ставшего хорошим для нее мужем, для ее детей – отцом. Это был наш сосед-украинец, такой же, как и мы – спецпереселенец. Ефрем Никитович Косач отбывал ссылку со своими двумя детьми – девочкой и мальчиком. Жена его умерла несколько лет тому назад, и он посватался к Александре Калашниковой, несмотря на ее большое «приданое» – пятерых ребятишек.
Косач был хорошим человеком – мягким, заботливым, трудолюбивым. По своей природной доброте он сразу же начал входить в роль отца, чем вызывал наше недовольство и сопротивление. Лично я воспринял появление отчима в семье так нервозно, что иногда даже вынашивал ужасные планы избавления от него…
Но со временем Ефрем Никитович своим бесконечным терпением и добродушием покорил нас всех. Мы постоянно работали вместе с ним: то гнали деготь в лесу, то заготавливали бревна и рубили новый дом, то пилили доски для потолка и пола. Да мало ли еще какой работы в крестьянском хозяйстве? И все это делалось под руководством нашего неутомимого отчима весело и дружно.
К маме Косач всегда относился с какой-то трепетной заботой, жалея ее и любя. Да и с нами со всеми он был таким же. Все наши шалости воспринимал с терпением и выдержкой.
Иногда приходила в голову мысль, что в некоторых ситуациях наш отец был бы круче – быстро бы «дал ремня».
Помню, был случай с младшим братом Николаем, который в то время учился в воронихинской школе…
Ребята нашего села всегда ходили в Ворониху пешком. Большая часть пути – по таежному лесу. Иногда случалось так, что школьникам приходилось оставаться в Воронихе на неделю, а в холодное время – и на две. И потому родители старались дать им с собой продуктов на несколько дней – на «всякий случай».
И вот однажды осенью мама, собрав моего брата на неделю, проводила его в школу. Но вскоре он прибежал обратно домой в страшном возбуждении. Вид его был жалок: одежда разодрана, царапины на руках и на лице. Николай с гордостью заявил маме и отчиму, что по дороге в лесу на него напал огромный медведь, отобрал продукты – «вон как поцарапал», и лишь по счастливой случайности удалось вырваться из лап разъяренного зверя…
Перепуганная мать, сочувствуя сыну, удачно ускользнувшему от медведя, разрешила ему не ходить пока в школу. На что мой брат с радостью согласился. Его цель была достигнута: он был герой!
Но вот как-то зимой наш сосед поехал в лес. Видит, на дереве висит мешок. Сняв его, он обнаружил там старые продукты и краюху засохшего хлеба, на которой грызуны оставили отпечатки своих острых зубов. Памятуя случай «нападения огромного медведя» на моего брата, сосед принес этот мешок нам домой. Как же был смущен брат, когда мама дрожащей рукой доставала из мешка все то, что осталось от продуктов, сложенных ею несколько недель назад!
Этот случай стал известен односельчанам. И многие родители, отправляя своих сыновей в школу, еще долго подшучивали: «Смотри, сынок, чтобы и тебя не поцарапал медведь!»
Трудно сказать, что могло побудить брата на такой поступок: охотничьи байки взрослых, желание быть героем или возможность увильнуть от этой учебы вдали от дома? Но только отчим даже тогда не «дал ремня» Николаю. Ныколке, как он его называл.
Меня же отчим всегда звал Мыша-большой, а своего сына, который был на три года моложе меня, – Мыша-маленький. На тяжелой работе отчим никогда не делал скидку на молодость своего сына. Все это как бы и сплачивало нашу новую семью, но иногда в ней бывали невыносимые для меня минуты.
Обедали мы, как правило, все вместе, и вот тут начинались мои страдания: я замечал, как мама пытается меня подкормить. Чего только она для этого ни делала, как только ни исхитрялась! То вроде бы случайно и раз, и два, и три все переставляла сковородку: та вдруг оказывалась напротив меня тем самым краем, где кусок был побольше да пожирней. То она так долго и так тщательно перемешивала кашу, что последний крошечный островок оплывающего масла все равно дотаивал как раз напротив меня.
Это выводило меня из равновесия, я бросал еду, если это было за столом, и уходил, сказав, что я сыт. Как будто я был самым слабым или маленьким в семье?.. Мама очень переживала такие моменты, но никогда ничего об этом не говорила.
Так долго это продолжаться не могло, и я стал вынашивать идею возвращения на родину – к сестрам. Я считал, что там жить мне будет спокойнее. Мне было почти 15 лет, и я считал себя способным к самостоятельной жизни.
Мама и отчим противились моим планам, сколько могли, но в конце концов поняли, что останавливать меня бесполезно. Собрали то, что могло мне пригодиться в дороге, приготовили еды на весь неблизкий путь. Отчим положил в мой карман листок бумаги с названием населенных пунктов, через которые мне предстояло идти: плод его долгих перекуров и с мужиками из чалдонов, и с теми, кто уже мало-мальски знал не только округу, но имел представление и о дальних местах.
Ранним утром жаркого летнего дня, простившись с родными, я отправился в дальнюю дорогу. С опаской шел по угрюмой тайге, радостно бежал по степи от сенокоса к сенокосу: все ближе и ближе к родной алтайской стороне.
Поначалу мне везло. Бывало, встретишь своих ровесников, мальчишек чуть помоложе или чуть старше, поговоришь с ними, почитаешь, какие любишь и какие помнишь, стихи – и ты уже свой в избе у кого-нибудь из этих ребят, где продолжается наш «литературный вечер». Как это напоминало мне наши давние курьинские посиделки! И так же, как когда-то дома, меня кормили и так же укладывали спать… Откуда была такая доверчивость? Осталась ли она сегодня у россиян? Или как раз она-то нас нынче и губит: никак не можем понять, кто нам друг, а кто – недруг…
Утром следующего дня или через день – дальше в путь-дорогу. Увидев на краю деревни мальчишку, приветливо здоровался и запросто начинал:
– А я и не Петя, – улыбался тот. – Я – Пашка!
– Тогда – пожалуйста:
– Откуда ты знаешь? – искренне удивлялся местный мальчишка.
– Все знаю! – говорю уверенно. – Сам такой!
Однажды таким же образом я попал в семью к украинцам. Они меня долго слушали, умилялись, а потом хозяйка сказала: «Може, изучишь украинский стих – про школяра Миколу? Наш Иванко нэ хоче – такий стих дарма пропадэ!»
Не пропал зря стих – помню его до сих пор. Да и не раз он выручал меня в юношеские годы скитаний…
Как-то моим попутчиком оказался мужчина средних лет с сумкой за плечами и с толстой палкой в руке. Мы вместе шли весь день, и он все время рассказывал всякие занятные истории, чем расположил меня к себе. Я сразу же проникся к нему доверием, бессознательно предполагая в нем такую же искренность, с какой я сам обращался к моим доверчивым слушателям.