Страница 94 из 100
И всё же, скорее всего, здесь мы имеем дело с опиской, поскольку никакого ощутимого «рубежа 1087 г.» в тексте ПВЛ не прослеживается (скорее, подобный «рубеж» можно увидеть по вокняжении Изяслава Ярославича в Клеве в 1055 г., т. е. за отмеченной расчетами смертью Ярослава, после чего в тексте начинают встречаться фактографические дополнения), тогда как рассказ о смерти Ярополка и даже посвященный ему панегирик не выходят за рамки панегириков другим князьям, пользовавшимся симпатиями «ученика Феодосия». Всё это с неизбежностью приводит к главному вопросу, который ставят перед исследователями тексты ПВЛ, — вопросу об ее авторах, о возможности отождествления «ученика Феодосия» с «летописцем Никоном», а теперь еще и с Сильвестром, как то наиболее обстоятельно представил в одной из своих работ А. Г. Кузьмин[792], хотя его аргументация строилась не столько на анализе имеющегося материала, сколько на общих от него впечатлениях. Многое им было подмечено правильно: принадлежность автора ПВЛ к киевской аристократии, симпатии к дому Всеволода и неприязнь к Святополку, внимательное отношение к культу Бориса и Глеба, безусловная симпатия к Владимиру Всеволодовичу и сдержанное отношение к Ольговичам. Примеров можно привести много, однако, как мне представляется, главная ошибка Кузьмина состоит в том, что он ограничился «тенденциями» и «сюжетами», не попытавшись рассмотреть проблему также на лексическом и структурном уровнях хотя бы в ее первом приближении.
Вероятно, окончательно разрешить этот вопрос на лексическом уровне станет возможным только после компьютерного анализа всех лексем и синтагм, составляющих ПВЛ и включающие ее своды Ипатьевского и Лаврентьевского изводов. В этом плане обнадеживают уже первые шаги по выделению примет «краеведа-киевлянина», который одинаково может оказаться alter ego Нестера/Нестора, Сильвестра и даже неизвестной нам по имени личностью. Что же касается структурного уровня, то здесь главным препятствием принять ту или иную точку зрения оказывается «наложение» текста, условно названного мною «хроникой княжения Святополка» (описания первых, самых трагических лет его княжения — войны с половцами, «охота» на Олега, история ослепления Василька, — сюжетно, композиционно и стилистически связанные друг с другом), который получил свое завершение не ранее смерти Давыда Игоревича в 1112 г., т. е. спустя 13–14 лет после описываемых событий, на уже имевшийся летописный текст, проступающий в дополнении к ст. 6604/1096 г. («в се же веремя воева Куря с половце Переяславля и Оустье пожьжемесяца маия 24; Олегъ же выде исо Стародуба вонъ и прииде къ Смоленьску, и не прияша его смоляне, и иде к Разаню[793]; а Святополкъ и Володимеръ идоста оу свояси» [Ип., 221]) и сохранившийся в ст. 6606/1098 и 6607/1099 гг., поскольку в них содержится краткая фиксация части этих же событий в форме заметок. Но кому принадлежали эти краткие годовые заметки? Судя по лексеме «веремя» в дополнении к рассказу 6604/1096 г. — сводчику, работавшему в середине и третьей четверти XII в.
Другой интерполяцией в ПВЛ, которая имела место после 1116 г., является рассказ о победоносном походе на половцев Владимира Всеволодовича и Святополка в 1111 г., представленный под 6618/1110 и 6619/1111 гг., однако являющийся вполне самостоятельным сочинением, т. е. существовавшем первоначально вне летописного текста. Это видно из того, что, во-первых, рассказ имеет законченную форму, включая различные отступления, во-вторых, начинается в качестве дополнения к ст. 6618/1110 г., в третьих, представляет не документальное повествование о действительном событии, а публицистическое произведение, основанием которому (кроме возможного факта похода) послужили ст. 6611/1103 о походе на половцев (свидание на Долобске) и дополнение к ст. 6624/1116 г., сообщавшее о походе сыновей Владимира и Давыда на Дон («В се же лето посла Володимеръ сына своего Ярополка а Давыдъ сына своего Всеволода на Донъ, и взяша три грады Сугровъ, Шаруканъ, Балинъ» [Ип., 284]) и в данном случае выступающее в качестве terminus post quem. Именно это произведение, представляющее собой одновременно рассказ, поучение, проповедь и краткий богословский трактат о явлениях ангелов, которые впервые выступили в рядах русских войск («и посла Господь Богъ ангела в помощь руськымъ княземъ… и падаху половци предъ полкомъ Воладимеровымъ, невидимо бьеми ангеломъ» [Ип., 267]), создав прецедент для дальнейшего привлечения небесных сил против иноплеменных («Житие Александра Невского», «Сказание о Мамаевом побоище»), могло принадлежать Сильвестру, в то время уже епископу Переяславля Русского или Южного.
Впрочем, вопрос о хронологической подчиненности заимствований от «Повести о победе на Сальнице» (она же — «поток Дегея» [Ип., 267]) более поздними текстами осложняется наличием в ее тексте завершающего фрагмента, который содержит сообщение, что «възвратишася русьстии князи въ свояси съ славою великою къ своимъ людемъ, и ко всимъ странамъ далнимъ рекоуще: къ грекомъ, и оугромъ, и ляхомъ, и чехомъ, дондеже и до Рима проиде» [Ип., 273]. Этот перечень, сразу приводящий на память перечень народов в «Слове о полку Игореве» («ту немци и венедици, ту греци и морава») и в «Слове о погибели Рускыя земли» («до угоръ и до ляховъ, до чаховъ»), вместе с приведенными выше параллелями с неизбежностью ставить вопрос о возможности редакторской переработки данного текста во второй половине XIII в., и соответственно, о времени его возникновения и принадлежности Сильвестру.
Сложность заключается еще и в том, что о Сильвестре нам практически ничего неизвестно, кроме того, что он говорит о себе в цитированном колофоне и краткого упоминания о нем в «Сказании о нашествии Едигея» по поводу нелицеприятности летописца: «Но и первии наши властодръжци без гнева повелевающе вся добрая и недобрая прилучившаяся написовати, да и прочим по них образы явлени будуть, яко же при Володимере Монамасе оного великаго Селивестра Выдобыжскаго, не украшая пишущаго, почет почиеши»[794]. Однако русское церковное предание не связывает с именем Сильвестра ни одного сочинения[795], а косвенные аргументы, позволившие А. Г. Кузьмину выдвинуть гипотезу о его тождестве с «учеником Феодосия»[796], при всей их привлекательности разбиваются о то обстоятельство, что Сильвестр не значится ни среди иноков Печерской обители, ни тем более среди вышедших из нее епископов, о чем никак не могла бы умолчать традиция.
Гипотезу о возможном авторстве Сильвестра не поддерживают и наблюдения над освещением роли Михайлова Выдубицкого монастыря и событий его жизни на страницах ПВЛ. Их крайне мало, и все они представляют собой фактографические заметки: дополнительное сообщение под 6578/1070 г. о заложении «церквы святаго Михаила в манастыре Вьсеволожи на Выдобычи» [Ип., 164], участие его игумена Софрония в переносе мощей Бориса и Глеба в 6580/1072 г. [Ип., 171], сообщение об освящении церкви св. Михаила в 6596/1088 г. «митрополитомь Иоаномь и епископы Лукою и Исаиемь, игуменьство тогда держащу того манастыря Лазореви» [Ип., 199], упоминание, что в 6601/1093 г. Владимир, Святополк и Ростислав «совокупися оу святого Михаила» [Ип., 210], упоминание под 6604/1096 г., что половцы «тогда же зажгоша и дворъ Красныи, его же поставишьблаговерный князь Всеволодъ на холму иже есть над Выдобычь» [Ип., 223], упоминание в «Повести об ослеплении Василька те-ребовльского», что, придя к Киеву 4 ноября 6605/1097 г., тот «перевезеся на Выдобичь, иде поклонитися къ святому Михаилу в ма-настырь, и ужина ту, а товары свои постави на Рудици» [Ип., 232], наконец, под 6623/1115 г. в рассказе о переносе и канонизации Бориса и Глеба среди игуменов на втором месте после печерского Прохора назван «Селивестр святаго Михаила» [Ип., 280]. Более того, в этом скудном перечне внимание останавливает формулировка «того манастыря» (под 6596/1088 г.), похоже, исключающая возможность даже редакторской работы Сильвестра над этим текстом, в лучшем случае позволяя считать его таким же переписчиком ПВЛ, каким был впоследствии монах Лаврентий.
792
Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 161–166.
793
На этом примере, использованным М. Х. Алешковским для доказательства правоты «Нестора» (которому он усваивает данное сообщение), против «Василия» (которому он усваивает рассказ о Гюряте Роговиче и последующее сообщение об Олеге, что тот «пришедь къ Смоленьску и поемъ воя и поиде Мурому» [Ип., 226]), опираясь на свидетельство НПЛ, что именно в это время Давыд находился в Новгороде на княжении (Алешковский М. Х. Повесть временных лет…, с. 36–37), можно видеть коренную ошибку историка, предопределившую многие из его выводов: поверка текстов Лаврентьевского и Ипатьевского списков ПВЛ хронологией НПЛ, о ненадежности которой в свое время предупреждал еще Н. Г. Бережков (Бережков Н. Г. Хронология русского летописания. М., 1963). Между тем, основной рассказ об Олеге, помещенный под 6604/1096 г. (мартовским), полностью согласуется с сообщением дополнения к ст. 6603/1095 г., что «сего же лета исходяча (т. е. во второй половине февраля 1096 г.) иде Давыдъ Святославичь из Новагорода къ Смоленьску» [Ип., 219], подтверждая правильность относительной (внутренней) хронологии всего повествования.
794
Сказание о нашествии Едигея. // ПЛДР, XIV — середина XV века. М., 1981, с. 254.
795
[Творогов О. В.] Сильвестр. // СККДР, XI — первая половина XIV в. Л., 1987, с. 390–391.
796
Кузьмин А. Г. Начальные этапы…, с. 161–165.