Зуб мудрости

— Но ведь вы не работали эти два часа? — спросил Б.С.

— Ну и что? — сказал еврей. — Он же знает, как я хорошо работаю, как стараюсь. Что значит два часа? Мелкая у него натура. Копеечная. Нет нашей русской широты.

— Наша русская широта, — сказал Б.С., — часто проявляется не за свой счет, а за государственный. А этот американец платит вам из своего кармана. Сами говорите, платит хорошо. За вашу хорошую работу. Кроме того, судя по вашим словам, он человек внимательный и чуткий. Позвонил знакомому профессору, устроил вашего ребенка без очереди. Но эти два часа, что вы провели не на заводе, а у профессора, он не обязан оплачивать. Поймите, он вам платит только за работу. А вы эти два часа не работали. Это настоящий американский деловой подход. Мне очень нравится ваш хозяин. Он — бизнесмен, и у него при этом хорошее сердце.

Кишиневский гость не согласился.

— У нас в России бы так не поступили.

— Чего же вы оттуда уехали?

— Ну, это другой вопрос.

Я — на стороне Б.С. Такую Америку я тоже предпочитаю.

Другая гостья. Из Москвы. Говорит по-русски с украинским акцентом. У нее от переживаний недавно был сердечный приступ. Инфаркт. Еле выжила. Теперь новая беда. Сломался зубной протез, который она сделала еще в России, а сделать здесь — это страшно дорого. За всю челюсть придется уплатить много-много долларов.

— Ну, хорошо, я уплачу, — говорит гостья. — Будут у меня красивые зубы. А если повторится сердечный приступ и я умру, зачем мне эти красивые зубы в могиле? Лучше сохранить эти доллары для моих детей.

— Вы рассуждаете слишком расчетливо, — сказала мама. — Это не по-нашему, а по-американски.

Я согласна с мамой. Такую Америку я не люблю.

Я с удовольствием воспроизвожу на бумаге бранные слова, ругательства. Я их читала на стенах общественных уборных и на заборах в Москве по-русски, а сейчас вижу те же слова по-английски в Нью-Йорке. Ничего не изменилось. Только язык. Здесь на такую заборную литературу я натыкаюсь даже чаще, чем в Москве. А говорят, там — социализм, а здесь — капитализм.

Эти же слова я люблю тихо шептать ночью в постели. Шептать. В темноту. И мне кажется, что я посылаю по невидимым волнам зашифрованный сигнал какому-нибудь своему сверстнику в другой части планеты. Который посылает мне шепотом самые страшные ругательства из своей детской комнаты. А его благопристойные родители похрапывают в соседней, даже не подозревая, какие мерзости срываются с губ их обожаемого отпрыска.

Моя мама называет это нецензурщиной, нецензурными словами. Нелепость. Как она устарела, моя мама! В каждом втором фильме в Америке герои разговаривают сплошными ругательствами и только местоимения и союзы имеют отношение к нормальной грамматике.

Когда посмотришь фильм с этим идеалом для дур Джоном Траволтой, которого Б.С. очень точно сравнил с мужским членом, с которого сняли презерватив, то кажется, что английский язык состоит в основном из двух слов: shit и fuck. Все остальные слова — гарнир.

Моя мама даже слово «жопа» не в состоянии произнести вслух. Она была в Москве учительницей русской литературы и выросла на примерах из классики. И надо же! Ей достался в любовники отчаянный матерщинник. Б.С. — бывший моряк, и его язык украшен ругательствами, как шея светской красавицы бриллиантами. Его ругательства очень сочные и яркие. Произносит он их со вкусом. Глубоким металлическим мужским голосом. И всегда — к месту. Звучит как музыка. Заслушаешься!

Далеко не каждого природа наделила даром красиво произносить непристойности. Некоторым это настолько не к лицу и делают они это так неумело и неуклюже, что за них становится неловко. И даже стыдно.

Мой папа, к примеру, никогда не ругается. А однажды, подвыпив и расхрабрившись, он вдруг выругался на людях, и это прозвучало гадко и непристойно, как будто он звучно испортил воздух в комнате. Это, как говорится, не его амплуа. Произносить вкусно ругательства — удел настоящих мужчин. А какой мой отец мужчина? Это мы знаем.

И вот моя мама-«классик» живет с человеком, изрыгающим ругательства на каждом шагу и по любому поведу. А рядом за стенкой живет созревающая девочка, подросток, с хрупким воображением. С душой, открытой добру и злу в равной степени. Мама имеет в виду меня. Святая простота!

Она даже поссорилась с Б.С. и в припадке благородного негодования предложила, если он не может прикусить свой язык, искать себе другую квартиру.

Мама ляпнула это и — осеклась. Это уже был явный перебор. В ее планы никак не входило остаться одной, в скучной вдовьей постели, чтоб отдаться всецело воспитанию дочери.

За стеной наступила тишина. И я затаила дыхание. А вдруг Б.С. воспользуется этим удобным предлогом и пошлет мою маму к чертовой бабушке и уедет. Как же буду тогда я?

Мне даже захотелось выскочить к ним, броситься к Б.С., обнять его ноги и запричитать:

— Миленький, дорогой! Не слушай ее, дуру с классическим образованием! Не уходи! Ты нужен ей! Без тебя она совсем прокиснет! И меня уморит нравоучениями. Пожалей меня, созревающего подростка с хрупким воображением. Я не смогу без тебя! Я не знаю, что сделаю! Если не хочешь спать с ней, спи со мной!

Я все это выпалила в уме и чуть не захлебнулась от собственной смелости. Выбегать к ним мне не понадобилось. Умный уравновешенный Б.С. великодушно пропустил мимо ушей мамин дерзкий выпад и в знак примирения взял ее за грудь, которая, как у Ахиллеса пята, является ее самым слабым местом. В таких случаях мама сразу теряет контроль над собой. Гнев и самолюбие испаряются. Глаза ее заволакиваются серой пленкой, как у засыпающей курицы, и она начинает возбужденно поскуливать, как щенок.

Я этого не вижу за стеной, но отчетливо представляю. Потому что не раз подглядывала за ними и знаю, что произойдет дальше. Мама однообразна в своей реакции. Она начинает скулить, сладострастно повизгивать, а Б.С. продолжает катать между пальцев соски ее груди, словно заводя мотор. Скулеж все усиливается по звуку, завывания ускоряются, и начинается «Танец с саблями» из балета «Гаянэ», как очень точно определил это мамино состояние жестокий потрошитель дамских сердец Б.С.

Спор исчерпан. Как говорит Б.С., «аргументы исчезли, осталась голая физиология».

Мама, как курица-наседка, хочет прикрыть меня, своего цыпленка, от дурных влияний, от прозы жизни, которая может испепелить «мою нежную неокрепшую душу» (цитата из маминых выкриков в спорах с отцом, и с Б.С.).

Бедная, бедная наседка! Если тебе попадутся когда-нибудь на глаза мои записки, глаза твои полезут на лоб.

Мне нравятся ругательства. Я их произношу с наслаждением. Как ты — стихи классических поэтов. Мне кажется, что я из той породы людей, что и Б.С., которым к лицу бранные выражения.

В области секса я образованней тебя и теоретически подкована так, что мне уже давно пора выдать аттестат зрелости.

У мамы чуть не случился припадок, когда по моей небрежности она обнаружила в моей школьной сумке порнографический журнал с цветными фотографиями. Журнал был с воплями порван на куски. А был он не моим. Я взяла почитать у школьной подруги. И пришлось ей возвращать стоимость.

Я дала клятвенное обещание больше подобного не допускать и не брать такую гадость в руки. Мама немножко успокоилась, прижала мою голову к своей груди, я даже почувствовала сосок, но от моего прикосновения она не стала исполнять «Танец с саблями» из балета «Гаянэ», а прочувственно спросила:

— Почему ты не интересуешься настоящей литературой? Ведь ради тебя я тащила сюда из Москвы всю русскую классическую литературу. Читай! Наслаждайся сладким слогом и высокой поэзией!

— А зачем? — тихо спросила я.

— Как зачем? — оттолкнула меня от груди мама. — Чтоб вырасти полноценным человеком. Человеком с большой буквы, как сказал Максим Горький.

— Зачем с большой буквы? — снова спросила я.

Мама онемела, и глаза у нее стали круглые, как у птицы. Мне даже стало жаль ее.

— Я не вырасту, мама.

— Ты что, останешься карликом?