Страница 26 из 72
Две недели - как с куста, полмесяца. Время летело незаметно, вот уже и ночи стали холодные, да и леса начали подёргиваться желтизной, а кое-где и красными лихорадочными пятнами. Крестьяне тащили корзины ярко-алой рябины, добирали грибы и ягоды.
Сашка страдал от немытого тела, не просохших толком портянок. Мельник, вопреки указаниям брата келаря, Сашку не очень-то и привечал, а кормил, по Саниному мнению, из той же бадьи, в которой готовили для свиней. "В баню даже, гад, не пустил", - рычал Сашка, - "выставлю допсчёт Онуфрию за такое безобразие, а в следующий раз и это обговаривать надо". Он как-то незаметно начал зарастать пегой бородой, волосы отросли и, вкупе с лысиной, превратились во что-то совсем непотребное. Как ещё вши не завелись, так вообще уму непостижимо. Он спешил в Романово, чтобы успеть к бане, которую, как оказалось, топили отнюдь не каждый день. Вышел, называется, на пару дней. Ни мыла не захватил, ни полотенца, ни запасных портянок. Теперь он начал понимать Костю, с его немыслимыми, как раньше казалось, заскоками. А у него самого в заплечном мешке лежало полкаравая хлеба и картонная папочка с верёвочными завязками, вместе с его записями.
Пятнадцать вёрст - это вполне достаточное расстояние, чтобы кое о чём подумать. Критически переосмыслить результаты своей деятельности. Всё, казалось, было прекрасно. Ремонт удался, Сашка даже гордился собой, как минимум тем, что отец Онуфрий должен ему два ткацких станка. Но что-то свербело. Потом, на пятой по счёту версте, до него дошло. Время. Полмесяца для двух, пусть не самых простых шестерён - это много. Это чудовищно много. Так он и до Рождества никакого станка не построит. А глядя на Трофима, думать, что тот согласится на снижение качества в пользу скорости - не стоит. Опять всплывает вопрос своей артели. Команды, если хотите, которая сможет понять разницу между массовым и штучным продуктом. И уяснить, где та грань упрощения изделий, за которой наступит потеря качества и репутации. Он тяжело вздыхал, не вполне ещё осознавая, что он уже идёт по Пути, встал на ту тропинку, с которой свернуть невозможно. По самым разным причинам.
Однако погода была прекрасная, самое начало бабьего лета, солнышко светило, птички чирикали, и Сашкино настроение качнулось в обратную сторону. От избытка чувств он запел песню "Плывут туманы белыя, с моей тоской не знаются...". Голосом и слухом его бог не обидел, приятный мощный тенор, отягощённый семью годами музыкальной, и не самой плохой, школы, разнёсся над дорогой.
К бане Саня успел. Но больше всего его удивило не это. У него чуть глаза на лоб не полезли, когда он увидел мирно беседующих Ярослава и старика Романова. Прям какая семейная идиллия! Старик обладал несносным характером, ни Славу, ни Сашу, ни в грош не ставил, и, казалось, терпел в своём доме только из милости. Несколько сгладила острые углы их причастность к огнестрельному оружию, но не до конца. А тут благолепие какое-то, дед в очередной раз в постели с простудой, а Славка за столом, строчит что-то там в тетрадь. И когда он наловчился гусиным пером писать?
- Изздрассти вам, - поздоровался Сашка, - хвораете, Ефим Григорьевич?
- Кхе-кхе, да вот... - ответил старик.
- О, Саня! Вернулся, совсем пропащий. Как дела, срочно рассказывай!
- Лукиановой пустыни мельницу отремонтировал. В зачёт двух станков ткацких. Устал, жрать хочу. Охота, как я понимаю, накрылась?
- Накрылась твоя охота, да я тебе скажу, немного ты потерял. Ефим Григорич, мы вас покинем ненадолго?
Старик лишь вяло махнул рукой. Сашка метнулся в баню, пока вода горячая ещё была, а потом уселись они за стол, делиться наболевшим. Пришла Анна, зарядила Глашку накрывать неурочный ужин. Сашка вкратце рассказал, как он профукал рубль, и о монастырском подряде.
А Славка, пока Александр трудился на благо компании, занимался сущей ерундой. То есть они со стариком наносили визиты к соседним помещикам.
- Нынче, - сказал он с постным лицом, - мнится мне, что зима будет снежная. Берёза не облетела, а осина уже голая. Несомненно, Дарья Матвеевна. Значить и озимые хороши будут. Сам-три, даст бог, возьмём в следующем году.
Ярослав не выдержал и рассмеялся.
- Как тебе концерт? А мне эту оперу чуть ли не каждый день исполнять надо. Чудовищно всё. Такие же нищеброды, как и мы. И интересы вот такусенькие. У богатеньких свой клуб, да и тусят они в основном в столицах, мы для них так, прах под ногами, разве что не христарадничаем. Такое ощущение, что тебе норовят корку хлеба в карман сунуть, чтобы отвязался поскорее. Прощупываю почву под создание АО, так вот и ездим.
Вздохнул.
- Только КПД никакущий. Невместно, дескать, пачкать дворянскую честь презренным ремесленничеством или торгашеством. Тьфу, - сплюнул он, - сидят, как индюки, иной раз в доме жрать нечего, а им, видите ли, невместно деньги зарабатывать. На паперть скоро пойдут, смех смехом, а всё равно не почешутся. Гоголь гений будет, однозначно. Все эти Плюшкины, Коробочки...
- Ну не все ж такие? - спросил Саня.
- И это хорошо, что не все. Есть люди, есть. С мозгами. Но тоже со своими клопами в голове. Всё равно, пока выгоды не увидят, не пойдут. Закон природы. Как начинать дело - так нет желающих. Стоит только на ноги встать - так сразу и желающие прибегут, и доброхоты, и всяк захочет к успешному делу присосаться. - Он передразнил кого-то, - деды так наши жили, и негоже старый порядок нарушать.
- В поместьях, в основном старики сидят, вроде нашего Ефим Григорьевича, ветераны, так сказать, либо не способные по состоянию здоровья служить. Сейчас, правда, потихоньку начали офицеров со службы отпускать, в связи с оскудением казны. Нам бы любых. Пусть и нищих. Просто уровень другой. Дворянин, даже нищий - это дворянин. Ну ладно, я с ними работаю. Когда жрать нечего будет, сами придут. А может, у кого раньше соображалка сработает.
- А ты со стариком, чё, закорешился? - спросил Саша.
- Ну дык. Костя попросил, ветеранские воспоминания записать. А потом самому интересно стало.
Слава никогда бы не подумал, что у такого флегматичного и немного замороженного Кости могут быть какие-то страсти. Но оказалось, что есть.
- А вообще сейчас я готовлюсь школу открывать. Нам люди нужны, сам понимаешь. Грамотные. Учебник вот пишу, - он кисло улыбнулся, - не разгибаясь.
- Ты давай, амиго, не унывай, - ответил Сашка, - я тоже вот никак ума не приложу, как с кадрами быть. Но бог не выдаст, свинья не съест. Прорвёмся.
С утра Саша снова шёл в Александрову слободу, с хрустом зевал и раздражённо думал: "Блондинок, однозначно, надо было ещё в прошлом веке расстрелять. Нет, не расстреливать, это слишком гуманно. В концлагерь всех загнать, за колючую проволоку. Всех загнать в один лагерь, пусть там разговаривают между собой". Его кровожадные мысли были оттого, что Глашка почти до полуночи грузила его долгими, занудными, с никому не нужными подробностями, деревенскими новостями. Сашка хотел было уже двинуть ей в ухо, чтоб замолчала, раз простых намёков не понимает, но когда уже развернулся, оказалось, что Глашка спит сном младенца. Зато Саня потом долго не мог заснуть, кляня говорливую девку. Оттого он был зол, несмотря на обильный завтрак.
В Свято-Успенском монастыре он встретился c братом келарем. Тот огорошил Сашку новостью:
- Столярня Ерофея сгорела.
- А я сам эту хибару хотел поджечь, вместе с этим алкоголиком, - мстительно сказал Саша, - чтоб неповадно было.
- Что такое алкоголик?
- Тот, кто злоупотребляет алкоголем, в ущерб всему прочему. Аль кохоль - это по-арабски значит "нежнейший", то, что в браге содержится и делает человека пьяным и счастливым.
- Тебе арабский язык ведом? - удивился отец Онуфрий.
- Нет. Но слова и понятия приходят к нам из разных языков, - Саша выкручивался, как мог, - у нас в Америке все так говорят.