Страница 18 из 72
В силу исполняемых обязанностей, брат келарь Лукиановой пустыни, монастыря, что в одиннадцати верстах на север от Александровой Слободы, позволял себе некоторые вольности в одеянии. Носить скуфию, например, вместо камилавки и не надевать мантию. Отец Онуфрий мотался по весям с проверками. Весей было не так чтобы много, но они разбросаны по всей Александровской земле, то тут, то там, да порой в таких местах, что не сразу-то и дойдёшь. Приходилось в день до сорока вёрст отмахивать.
Уже средина августа, а закрома и кладовые монастыря полны едва наполовину. И пока отец Онуфрий не видел никаких причин, по которым они к зиме наполнятся. Прежнее руководство монастыря, по своей дряхлости, не могло должным образом уследить за разнообразным хозяйством, и оно постепенно приходило в упадок. Всего год, как братия избрала его келарем, но поправить дела так и не успел. Вот, к примеру, мельница на реке Малый Киржач, пожалованная обители государем Петром Алексеевичем в пятнадцатом году, за отсутствием должного ухода работает через пень-колоду, и вообще, дышит на ладан. А крестьяне вот-вот повезут зерно нового обмолота, и если мельница встанет, то и не видать обители значительной части муки.
Государь Пётр Алексеевич, царствие ему небесное, одной рукой давал, а другой отбирал, причём отбирал гораздо больше, чем раньше давал. И вскорости, если так дело дальше пойдёт, монастырь и вовсе придёт в оскудение. То ли ещё будет? Да что там говорить, казалось бы, благоденствующий Свято-Успенский монастырь, и тот начинает хиреть. "Что Бог даёт, то додаёт, что отбирает, то добирает", эту народную мудрость пришлось познать на горьком опыте. Неожиданно оказалось, что сельцо Филимоново опустело едва ли не полностью от мора, и стоят пажити впусте, зарастают бурьяном, и сделать с этим ровным счётом ничего нельзя. Отец Онуфрий перекрестился на купол собора Троицы Живоначальной и пробормотал: "Испытания, боже, посылаешь токмо для укрепления Духа моего". Но с мельницей что-то надо делать. Отец Онуфрий думал свои тяжёлые думы, лоб его пресекали скорбные морщины. Ровно до того момента, пока не услышал, а потом не увидел мужика, стоявшего с закрытыми глазами во дворе столяра Ерофея, и громко ругающегося. Отец Онуфрий, хоть и не знал, что такое "пидарас", но общий смысл уловил.
- Отчего непотребно лаешься, сын мой? - спросил он у мужика.
Саша подходил к дому столяра вполне довольный начавшимся строительством, и уже предвкушал, что сегодня-то точно получит работоспособный челнок, а там уже и дойдёт дело до сборки рабочего экземпляра. Перед подворьем Саша притормозил. Что-то было не так. Не слышно ни ударов киянки, ни ругани подмастерьев. Дверь дома нараспашку. Неужели, ограбили? Нет, из избы доносилось какое-то гудение.
Саша осторожно подошёл к избе и заглянул в дверь. Мастер сидел за столом, понурив голову, и что-то мычал. Песню пел, не иначе, запах сивухи однозначно говорил о том, что пьют здесь не первый день
- Ерофей! - позвал Шубин.
Мастер встрепенулся, сфокусировал глаза на заказчике.
- Здравы будьте, Александр... э-э-э... Николаич! Вот, сделал, - пьяно улыбаясь, сообщил мастер. - Как велели!
И сунул Саше под нос какую-то кривую загогулину.
- Шпулька, как прказыыали, - заплетающимся языком продолжил он.
- А где челнок?
- Эта, ну эта... с челноком не успел. Но вы не извольте беспокоиться. Вот, счас... сделаю. Сегодня.
В интонациях Ерофея Саша не уловил ни тени раскаяния, ни желания работать, а только намёк удалиться как можно быстрее и не мешать пить.
Холерическая составляющая Сашиного темперамента дала взбрык. Он захотел врезать этому уроду промеж рогов! Выгрызть ему горло и расстрелять из пулемёта. Но мастер был под таким наркозом, что бить было бесполезно.
Накануне он показался Саше слишком весёлым и говорливым. Ну, подумаешь, в субботу вечером человек решил отметить уикенд, это было Саше близко и понятно. И не встревожился. Показанные мастером творения не вызывали никакого сомнения в его квалификации. Только не знал, что всё им сделанное - продукт трезвого труда. То есть, сделанное в период ремиссии.
- Тварь козлиная! Гандон!
Вера в былинных русских мастеров разом потускнела. Саша выскочил во двор, ухватился за невысокую калитку, стал глубоко дышать, медленно выпуская воздух сквозь сжатые зубы.
- Я доброе солнце. Я доброе, ласковое, тёплое солнце! Я согреваю своим теплом окружающий мир. Я горное озеро в безветренную погоду. Я спокоен! Я, блин, спокоен, как гранитная скала! Пи-и-дар-р-рас! - прорычал он в завершение, а свирепый ментальный посыл в сторону алкаша должен был обеспечить тому жидкий стул до конца года.
- Отчего непотребно лаешься, сын мой? - услышал он.
Саша открыл глаза и на автомате сказал:
- Здравствуйте, батюшка. Аутотренингом занимаюсь, сиречь приобретаю внутреннее спокойствие, чтоб до греха дело не дошло.
- А отчего не молитву читаешь, а языческими словесами глаголешь? И что такое ауто... э-э-э... трениг?
Спокойными и строгими глазами* смотрел на него священнослужитель. "Монах, что ли?" - подумал Саша, в голове всплыло старое слово "чернец", но сразу же продолжил, чтоб хоть как-то сгладить свой дурацкий косяк.
_____ ______________
* - добрыми и всепрощающими
- Ауто - это по латыни "само", тренере - упражнение, - соврал сходу Сашка. - А молитву, подходящую случаю, по темноте своей, не знаю, оттого успокаиваюсь, как умею. Да и как не успокаиваться, батюшка?
Но монаха, похоже, такими наивными ходами с панталыку сбить было невозможно:
- Хм... Никогда не слышал такого слова. А что ж матерно ругался? Или других слов не нашлось?
- Да как не ругаться, батюшка? - взвыл Саша, - у нас и так глаз пристрелямши, - визгливо передразнил он столяра, - сучий потрох, а сам, скотина, в хлам! Шпульку! Шпульку выточить не смог! Вы знаете, что такое шпулька? Вот, полюбуйтесь!
Не давая монаху опомниться, сунул под нос ему то, что, по мнению столяра, должно было быть шпулькой. Батюшка взял деревяшку и покрутил перед носом.
- А ведь я ему рубль заплатил задатку! Рубль! Это что? Это! А он пьёт уже третий день, скотина криворукая! Не желаете ли полюбоваться? Милости прошу, - ёрничая, продолжал Саша, - к ихнему шалашу!
- Здравы будьте, отец Онуфрий, - попытался встать с лавки и поклониться столяр, но завалился на бок, разваливая и так собранный на живую нитку каркас будущего стана, да и более не встал. Он был не просто пьян, он был пьян мертвецки.
- У-у-у-у-у-у, ирод! Креста на тебе нет! - погрозил Саша кулаком в сторону Ерофея.
Отец Онуфрий хмыкнул и сказал:
- Пойдём из этих вавилонов. Пенаты, похоже, здесь бражничают вместе с хозяином. Это же Ерофей, крепостной из Дуброва, что за помещиками Сытиными. Руки золотые, но к пияцтву зело привержен. В том году на иконе Пресвятой Богородицы слово давал, что хмельного более в рот более не возьмёт. Но видать... Так что шпуля? Что в ней не так? Или она должна быть иная?
- Всё должно быть иное, и шпуля и челнок. Такой, чтобы по склизу внизу лопасти батана летал. В смысле, чтобы челнок летал. Так и называется, летающий челнок или просто самолёт.
- Э-э-э, а причём здесь шпуля?
- Так я и говорю, шпулька вставляется в челнок, а он летает...
- Хм... забавно. А как же челнок может летать?
Саша начал раздражаться, но подавил в себе животное. Чернец - личность неизвестная, рано ещё с ним ссориться. Он спросил монаха:
- Камень может летать?
- Нет, - ответил отец Онуфрий, не понимая, куда клонит этот странный мужик.
Саша поднял с земли камешек, подкинул его и пнул. Камень улетел вдоль улицы.
- Но летает, не правда ли? Э-э-э... не знаю, как вас величать, - про косность и зашоренность служителей культа Саша деликатно промолчал.