Страница 40 из 270
Вот он, миг торжества работорговца Ильяса… Заур покачнулся. Накатила слабость. А вместе с ней пришла боль, много боли, болело всё тело. Слишком долго палач заставлял свой измочаленный организм игнорировать раны, полученные в Вавилоне и после, в Киеве… Заур почувствовал, как уплывает в пустоту и – стыдно признаться – обрадовался этому. Всё кончено. Больше не надо спасать грешные души, не надо буквально жить под огнём врага, незачем терпеть, хватит терпеть, можно больше не терпеть… И нечем дышать, и… Пальцы непроизвольно коснулись горла, соскользнули по груди, туда, где на кое-как связанной цепочке висел нательный крест – и точно ударило током. От пяток до темени палача встряхнуло, затрясло, горло перехватило спазмом, едва не раздавив гортань запретив крику, полному отчаяния, вырваться наружу.
Охрана элитного посёлка стала вдруг приветливой не просто так, а потому что шеф назвал пароль, известный только местным обитателям и их доверенным лицам!
И лифт ещё. Как же Заур ещё там, в двадцатичетырёхэтажке не сообразил, что кнопка-то должна была сработать, только опознав своего по отпечатку пальца?! И открыла любовница Ильяса не абы кому, а тому, кого знала, кому доверяла!
Вот она, страшная правда: Алекс Пападакис, безупречный палач со стажем, начальник Управы, был своим для работорговца Ильяса! Они в сговоре! Потому-то Ильясу и Глоссеру столько лет безнаказанно удавалось проворачивать свои тёмные делишки, что их крышевал не абы кто, а сам Пападакис!
Страшный миг озарения.
А после – разом отпустило.
Белёсая пелена спала с глаз. Боль ушла. Нет и не было трещин в рёбрах. Из спины извлекли раскалённый добела лом, вернув на место позвоночник. Гематомы и синяки попроще рассосались, конечно же. И череп никто не вскрывал, чтобы ошпарить мозг кипятком предательства.
«Спасибо, Господи, за ниспосланное избавление от мук!»
Губы Заура сами собой принялись шевелиться, нашёптывая заговоры, ещё в детстве вызубренные по наказу Учителя.
– Почему? – оборвав себя и глядя на затылок Пападакиса, смог продавить сквозь стиснутые зубы палач.
Шеф не рискнул встретиться с бывшим коллегой глазами:
– Из-за дочери.
Щёлчок! Последний кусочек пазла встал на место. Девушка, которая открыла дверь квартиры Ильяса, – дочь Пападакиса. Вот почему её внешность, её жесты показались Зауру знакомыми. Уже который год эта дурёха – любовница Ильяса. Всё надеется, курица безмозглая, кукла бестолковая, что работорговец – этот поддонок! – на ней женится. Но главное – она на крови пообещала, что проклянёт отца, если тот не поможет её возлюбленному избежать внимания слуг Закона.
– Заур, я не мог иначе. Она моя дочь. Единственная! У тебя нет детей, ты не понимаешь…
Заур молча вытащил из кармана – Ильяс навёл на него пистолет, ожидая сюрприза, – знак активиста и швырнул в Пападакиса, который так и не осмелился встать с колен. Заур действительно не понимал. Ну не мог он! Он отказывался такое понимать!
«Господи, как же противно…» Заур больше не хотел быть палачом. Не хотел!..
За высоким забором, требуя открыть ворота, просигналили. Вновь прибывших ждали – ворота тотчас открылись.
Громыхая разбитой в хлам подвеской и рыча загнанным движком, не жалея дорожек и газона с насаждениями, на территорию имения, ворвался грузовик-автозак. На борту его был намалёван отдыхающий в свете полной луной волк – такой эмблемой клеймились все грузовики из личного автопарка Ильяса. Отсекая Заура, Хельгу и Пападакиса от работорговца, телохранителей и гостей, микроавтобус притормозил аккурат между ними.
Заур тотчас выхватил «микробиков». Хельга – пистолет. Пападакис даже голову не поднял, не попытался встать с колен.
Ситуация стремительно менялась, развиваясь вовсе не по тому сценарию, который палач мысленно для себя набросал – сжато, по пунктам.
Пункт номер раз: Ильяс с благодарностью принимает предложение Заура, со слезами и чуть ли не с лобызанием рук и просьбой благословить. Номер два: вместо выяснения отношений, которое уже случилось, они должны были вместе обнаружить бомбу путников. Три: в идеале – сходу дезактивировать её. Четыре: при этом работорговцу разрешалось геройски погибнуть, посмертно заслужив всенародную благодарность. Это избавило бы Заура от неоходимости его узаконить и дальнейших угрызений совести.
Но всё пошло наперекосяк.
А теперь ещё автозак прервал переговоры на самом интересном месте.
И времени до взрыва – Заур чувствовал это – всё меньше и меньше!..
«Господи, помоги слуге своему сделать всё единственно верно, упаси от лишних жертв!»
«Микробики» сняты с предохранителей, готовы открыть огонь. Пора уничтожить десяток-другой грешников, чтобы убедить Ильяса в необходимости сотрудничества. Должны же быть у хорошего человека хоть какие-то радости в жизни накануне библейского апокалипсиса?..
Открылась дверца будки автозака. Заур не видел этого, – как он сам невидим сейчас боевикам Ильяса – но отлично слышал. Резко прозвучал непонятный гортанный выкрик. Страна давно превратилась в мультикультурный бедлам. Её открыли для иммигрантов. Половина новых граждан не владеют украинским или хотя бы русским языком…
– Хельга, прикрывай! Ворота! Если кто – сразу! – Заур приготовился стрелять, как только из-за автозака покажется организм, которому не хватает витаминов и пуль. Хельга с «макаровым» развернулась на сто восемьдесят. Теперь они – спина к спине. Ощущения – круче чем в постели.
Взрыкнув движком, автозак медленно пополз обратно к воротам.…
Заур опустил оружие.
Вот, значит, о чём говорил Ильяс, вот какой подарок он приготовил для Заура…
Танюшка.
Автозак доставил Танюшку вместе с кроватью-каталкой.
Её наспех одели в больничную пижаму – тесёмки даже не завязали, а брюки так вообще задом наперёд… Торопились панове бандиты, очень торопились… На лице сестры, единственно не пострадавшем от огня тогда, на Крещатике, не было даже намёка на страх или же волнение: ни морщин, ни испуганного взгляда. Ничего. Напротив – она, проведшая столько лет в больнице, с интересом смотрела по сторонам. На щеках проступил легкий румянец, ноздри её трепетали, втягивая новые, незнакомые доселе ароматы мира, не ограниченного стенами палаты и не отравленного удушливой вонью лекарств.
И этот мир вынуждал её длинные ресницы удивлённо приподниматься, а голубые глаза – радостно сверкать. Она попросту не видела оружия, направленного на неё, но смотрела на воробьёв, обсевших водосток дома, она не слышала ругани бандитов, но внимала гулу пролетающего высоко в небе самолёта.
«Господи, – мысленно взмолился Заур, – пусть с ней всё будет хорошо!..»
Всеобщая Война Банд поломала судьбы многим. И Заур не был счастливым исключением. Но в его случае поломка оказалась временной – он смог выжить, а потом день за днём существовал ради мести и ради сестры. Месть – уже пройденный этап. Сурово наказан виновник гибели родителей, много лет назад застреленных на Крещатике. Осталась только сестра. И вот она может погибнуть. Если это случится, Заур в тот же миг умрёт. Его сердце – титановое, непробиваемое сердце палача – не выдержит, взорвётся сотней осколков. И тому, кто окажется рядом, – а это будут враги – не позавидуешь.
– Заурчик-мурчик, привет! – защебетала Танюшка, увидев брата. – Ты уже здесь и с тобой всё в порядке?! Как хорошо! А меня твои друзья прямо с операции забрали! Доктор Реваз познакомил меня со своим товарищем, уже и наркоз собирались, а тут…
– Молчать! – велел Ильяс, стоявший так близко от кровати-каталки, что Заур не осмелился бы выстрелить в него.
Танюшка, казалось, не услышала работорговца:
– Они сказали, что ты в опасности, тебе срочно нужна моя помощь, и никто, кроме меня, не сможет тебе помочь! Тогда я сказала доктору Ревазу, что операцию придётся отложить, потому что я должна встретиться с братишкой. Он не возражал. И его товарищ не возражал. И вот мы опять вместе, Заурчик-мурчик! Я так переживала, ты ведь выглядел озабоченным, когда я видела тебе в последний раз!