Страница 5 из 19
Не удостоив владельца магазина взглядом, Беня Крик властно потребовал.
Беня. Счет, пожалуйста!
Счет незамедлительно был ему предоставлен. Беня даже не поинтересовался цифрами и, не заглянув в него, смял в усеянном перстнями кулаке.
Беня. Плачу наличными. Сдачи не надо.
Он протянул Соловейчику несчитанную пачку крупных купюр, и, не донеся до его протянутой ладони, рассыпал деньги, покрыв ими ковровые полы, как опавшими листьями. По знаку Соловейчика холеные приказчики ринулись на колени и ползком стали собирать деньги с пола.
Вереница нищих выстроилась перед Беней в своих немыслимых обновах: мужчины во фраках и сюртуках, женщины — в бархате и кружевах. Он с удовлетворением обозрел парад и даже не улыбнулся.
Беня. Наконец я вижу людей. Это радует мои глаза. Ступайте с миром и получайте удовольствие от жизни.
Арье-Лейб, староста богадельни, облаченный в парадный фрак с алой розой в петлице и шелковый черный цилиндр, выступил из строя и, путаясь короткими ногами в фалдах не по росту выбранного фрака, уставился слезящимися глазами в благодетеля. Беня кивком головы позволил ему сказать слово. Арье Лейб открыл беззубый рот в окружении клочковатой седой бороды.
Арье-Лейб. Мосье Крик, дорогой Король! Ты наш отец родной. До скончания века будем в молитвах славить Господу твое благословенное имя. Но скажи нам, Беня, мы тут все евреи, ответь на один вопрос. Кто подаст хоть грош попрошайкам в таких богатых одеждах?
Беня задумался, окутавшись ароматным дымом сигары, и снова обозрел всю вереницу ряженных нищих. Приняв мудрое решение, властно потребовал.
Беня. Ножницы мне!
Приказчики на цыпочках кинулись врассыпную и принесли ему на ладонях большие портновские ножницы. Беня встал так, что затрещал на нем пурпурный жилет. Несколько раз щелкнул ножницами в воздухе, как бы испытывая их качество, удовлетворенно кивнул ничего не понимающим приказчикам и зашел к Арье-Лебу со стороны спины. Арье-Лейб не шелохнулся. Не посмел оглянуться назад, пока Беня, ловко щелкая ножницами, вырезал на спине фрака большую асимметричную дыру. Вырезанный кусок изящным щелчком пальцев отбросил далеко в сторону.
Приказчики ахнули, но тут же подавили стон.
Беня прошелся сзади по всей веренице обитателей богадельни, тем же манером украсив дырами сукно, бархат и кружева их дорогих одежд.
Беня(с явным удовлетворением). Теперь то, что надо. И отныне вам, леди и джентльмены, будут охотно подавать милостыню, и я буду спокоен, что вы не продадите мои подарки, вместо того, чтоб носить их на здоровье.
Удовлетворенный, он вернул ножницы приказчикам и при этом заметил золотые часы на такой же цепочке, свисавшие с базедовой шеи Добы-Леи. Беня осторожно, ловким движением пальцев извлек их из кружевной пены вокруг ее шеи и сунул в свой карман. Пояснив при этом доброжелательно.
Беня. Как говорят поляки, цо задуже, то не здрово. Мадам, вы не учитываете коварного фактора возраста. А на этом многие дамы ломали себе шейку…
12. Интерьер.
В синагоге.
(День)
Золотые часы с золотой цепью, от которых Беня сердобольно освободил шею Добы-Леи, теперь, сверкая, покоятся на высокой груди Сони, чья красивая голова покрыта, как и положено в синагоге, черной шелковой шалью. Она пробирается, с молитвенником в руках, между скамьями верхней галереи, отведенной в синагоге для женщин. Женщины, что широко расселись здесь, тучные матроны Молдаванки, матери больших семейств из переулков Пересыпи известной всему воровскому миру, еще не отошли от мирских забот, и даже в молитвенном доме от них несет прогорклым кухонным чадом.
Они провожают Соню пронзительными недружелюбными взглядами, выразительно перемигиваются ей вслед, и громкие, с подвизгом голоса перекрывают сладкое пение кантора снизу из мужской части синагоги.
Женщины. Ну как вам это нравится? И она заявилась в синагогу!
— Разве здесь ей место? Посмотрите кругом! Одни уважаемые женщины Молдаванки собрались, выбрав свободную от семейных забот минутку.
— Она стала набожной? Ой, держите меня, я умираю!
— Разве вы ничего не понимаете? Беня Крик посетил синагогу, вот и она тут как тут.
— Она что, думает, Король возьмет ее в жены? Не смешите меня, это уже не для моих нервов!
— Разве на Молдаванке перевелись честные девушки, достойные Бени Крика?
Беня Крик и отец Соньки Золотой Ручки, похожий на ставшего на задние лапы бурого медведя, одноглазый Фроим Грач, крутой налетчик, уважаемый не только на Молдаванке, сидят внизу на одной из лучших скамей синагоги, отведенной исключительно для людей достойных уважения, в соседстве с не менее достойными людьми — биндюжниками из гавани.
Соня сверху заинтересованно наблюдает за ними, как бы силится угадать: о чем так шепчутся отец с Беней. Но впереди нее уселась дородная молдаванская дама и полностью перекрыла Соне обзор. Она поднялась, решив пересесть на другое место, и, чтоб удобней перешагнуть через скамью, приподняла подол своего длинного платья, открыв пытливым взорам всей женской половины синагоги черный кружевной чулок, перехваченный повыше колена розовой, в складках, резинкой. Маленький дамский револьвер сверкнул сталью, прижатый резинкой к бедру. Этого оказалось достаточно, чтоб заставить шептавшихся женщин прикусить языки и уткнуться носами в раскрытые молитвенники.
13. Экстерьер.
У входа в синагогу.
(День)
Люди, опоздавшие к началу службы, спешат пробраться в синагогу. Но при этом не забывают исполнить ритуал, принятый у набожных евреев: когда посещают дом, они касаются двумя пальцами своих губ и затем благоговейно прикладывают их к мезузе, прикрепленной на косяке двери — маленькой коробочке, в которой покоятся изречения из священного Писания. А затем, как бы продолжая ритуал, но что совсем необычно для евреев, особенно у входа в синагогу, каждый достает револьвер из своего кармана и бросает к ногам старого еврея, дремлющего на корточках у входа. У ног сторожа уже выросла заметная кучка огнестрельного оружия разного калибра. Избавившись от него, обитатели Молдаванки возвращают своим лицам молитвенную кротость и благочестие и степенно переступают порог синагоги, из недр которой их приветствует сладкое и в то же время горестное пение кантора.
14. Интерьер.
В синагоге.
(День)
Нервный молодой кантор, в белой с черными полосками молитвенной накидке и в высоких сапогах, как у биндюжника, стоит у священного Ковчега. Его прихожане — обитатели Молдаванки — беспокойного и небезопасного пригорода Одессы, в полный голос беседуют с Богом. Здесь, в синагоге, где на них нисходит Божья благодать, где все их заботы испаряются, как будто их и не было, они придаются молитве с чистым сердцем, как дети, и их громоподобные голоса, как рев стада разгневанных быков, вторят псалму, сладко выводимому кантором.
Кантор. Леху нераниена леадонай нария лецур ишейюну.
И все прихожане подхватывают, как рота солдат на марше.
Голос кантора взвивается еще выше, еще слаще.
Кантор. Абраим шана аку бе-дор ва-омар…
Голос кантора споткнулся и оборвался. Шамес, синагогальный служка, величественно расхаживавший между рядами и строго обозревавший молящихся, кинулся к кантору.
Кантор (шамесу). Смотрите сюда! Здесь крысы!
Большая крыса пересекла пол у Ковчега и исчезла в дыре.
Шамес укоризненно глянул на кантора и, чтоб не срывать молитву, подхватил ее вместо остолбеневшего кантора, чередуя священные слова псалма с гневными замечаниями кантору на современном еврейском языке.
Шамес. Широо ле-адонай шир хадаш… Как вам не стыдно, кантор?!.. Лифнэй адонай ки ба Лишпот Га-арец…