Страница 17 из 25
— Ты представляешь, нас хотели поссорить! — возмущалась Диана, дрожа от возмущения. — Нет, какая наглость! И чего ей надо?
— Кто «она»? Кого «нас»? Скажи толком!
Здесь надо пояснить: Диана — моя крестница.
Когда выдавался свободный часок, я забегала в парк — к Диане, на ее «рабочее место». Тут на главной аллее — «биржа нянь», то есть женщин разного возраста, выгуливающих своих воспитанников. И каждый раз Диана обрушивала на меня бурю эмоций типа «эта жизнь уже в горле стоит», «мало платят», «ребенок капризный и до ручки довел». На этот раз было что–то новенькое. Вот и пытаюсь выяснить, кто хочет Диану с кем–то поссорить.
— Да есть тут одна — Ленка, тоже с ребенком ходит и воду мутит. Я тут подружилась с одной классной девчонкой, Элиз — азербайджанкой из Баку. А Ленка, видно, завидует: как, мол, армянка с азербайджанкой дружить могут, и это после того, что было в Сумгаите? Мне про Элиз гадости говорит, ей что–то про меня врет. Только ни Элиз, ни я на это не клюнули. Мне Элиз как сестра. А что азербайджанцы армян резали — то Бог им судья. У меня лично к Элиз претензий нет.
— Как Элиз попала сюда?
— Да это целая история! Элиз здесь замужем за грузином. Его Деметре зовут. Он кандидат наук. Не то физик, не то математик. Не помню точно, но что–то заумное, и, кстати, хорошо зарабатывает… Верующий, с бородой ходит. Каждое воскресенье в Сионском соборе детей причащает. Да вот и сама Элиз идет! — указала она на молодую маму с коляской. — Ей двадцать пять лет. Видишь, в коляске Мате сидит, а рядом Лука идет. Имена–то детям дали евангельские — в честь апостолов Матвея и Луки.
Мы гуляем с Дианой по аллее, и она продолжает свой рассказ:
— Когда у меня были дома неприятности, пришла я к Элиз в слезах. Она на меня смотрит, сама чуть не плачет и говорит: «Оставайся у нас, пока у тебя все не наладится!» А ее муж тут же предложил: «Давай, Элиз, о Диане помолимся». Встали они на колени перед иконами, Деметре вслух какую–то грузинскую молитву читает, Элиз кланяется. Я смотрю на них, и так мне грустно и стыдно стало. Люди обо мне, грешнице, молятся, а я и в церковь перестала ходить. Помнишь, как я с тобой раньше в церковь ходила, а потом бросила?
Еще бы не помнить! В 1995 году, когда я преподавала в ПТУ никому не нужную спецтехнологию прядильных машин, армянка Диана, моя ученица, преподнесла мне сюрприз:
— Хочу ходить в ту церковь, куда вы ходите!
За этим заявлением последовало миропомазание — присоединение к православию и с наре–чением именем Дарья. На исповедь новоиспеченная Дарья явилась со списком грехов на двух листах. Священник, долго читавший эту хартию, посоветовал:
— Сожги и больше не повторяй.
— Сжечь и пепел в Куру бросить? — совершенно серьезно спросила Дарья.
— Это тебе не колдовство какое–нибудь, чтоб в Куру бросать! — рассмеялся батюшка.
Потом было первое причастие, после которого Дарья выскочила в притвор, восторженная и сияющая:
— У меня сейчас настроение такое… такое! Не могу описать! Но если бы меня кто–то сейчас обложил матом, я бы ничего не ответила ему.
Для Дарьи, привыкшей к крепким словечкам, это был почти аскетический подвиг. Потом были первые уроки смирения:
— Ой, я чего видела! Сегодня одна бесноватая при всех отцу Филарету пощечину дала. А он стал ее успокаивать: «Ничего, со всяким бывает». Так она потом на коленях у отца Филарета прощения просила.
На смену первым восторгам пришли уныние, слезы на исповеди и попытки отца Филарета удержать ее в церкви.
— Я плакала, рассказывала отцу Филарету, как я устала от всего. Я же с пятнадцати лет на улице! Не знаю, как жить, за что схватиться. А батюшка слушал меня, успокаивал и своей рясой мои слезы вытирал…
Затем полный отход:
— Молюсь, молюсь, а толку нет. Ничего в моей жизни не меняется. И бабки в церкви какие–то противные, только замечания могут делать…
Долго еще отец Филарет ходил к ней на рабочее место — в будку на базаре, где она работала продавщицей ширпотреба.
— Приходит, стучит в форточку, улыбается: «Дарьюшка, как ты тут?» Потом зайдет, посидит, о матери и о работе расспросит. Я ему еще записки с грехами писала, чтобы он потом разрешительную молитву прочел. О, что было, когда отец Филарет приходил! Весь базар на меня пальцем показывал: вот Диане какая честь — священник к ней в будку ходит!
Отцу Филарету было в ту пору семьдесят с лишним лет. И как он находил силы ходить на базар к Дарьюшке после долгих исповедей и служб?
Диана тем временем продолжала:
— Как отошла от церкви, совсем плохо стало. Из дома опять ушла, не выдержала. На двух работах, как ишак, кручусь, а вечно без денег — все уходит на брата и мать. Элиз мне деньги сует: «Возьми. Я же вижу, как тебе трудно, вечно голодная ходишь». Не хотела я брать, а Элиз настаивает: «У меня муж есть, а у тебя лишь двое нахлебников на шее. Бери, говорю!»
Тут как раз появилась Элиз с коляской, и мы познакомились. Диана ушла со своим воспитанником и Лукой на качели. А мы с Элиз разговорились, и она рассказала, как попала в Грузию:
— Деметре приехал в Баку в командировку на год и познакомился со мной. Начал мне звонить. Моя мама ругалась и кричала в трубку: «Здесь такой нет!» Потом кричала уже на меня: «Зачем тебе этот гурджи (грузин)? Тебе что, своих азербайджанцев не хватает? Выйдешь замуж за гяура (неверного) — убью!» Мы с Деметре встречались тайком. Дома были скандалы: «Мне зятя–гяура не надо! Я тебя из дома выгоню!» Выносить всю эту пытку было невозможно, и я ушла к Деметре. Жили мы пока без регистрации. Он, кстати, тогда еще не был таким верующим. Потом встал вопрос об отъезде в Грузию. Я уже была на четвертом месяце беременности. Позвонила сестре — попрощаться. Та мне устроила встречу с матерью и другими сестрами. Деметре боялся пускать меня на это свидание:
— Вдруг они начнут тебя бить, и мы потеряем нашего ребенка.
— Ну, что ты, — успокаиваю его, — они же не дикие.
Он опять за свое:
— Я пойду с тобой и где–нибудь в кустах спрячусь. Если что не так, выскочу к тебе на помощь.
Еле–еле отговорила его от этой затеи. К тому же он у меня не Рембо — худенький, ростом чуть повыше меня.
В общем, сидели мы в парке на скамейке, разговаривали. Мама плакала, отговаривала меня ехать:
— В Грузии света нет, газ постоянно отключают. Как ты там будешь? Живите уж лучше у нас в Баку.
— Это же его родина, там его мать. Кто за ней присмотрит? — объясняла я.
— А вдруг она не примет тебя как невестку?
Мне и самой было страшно об этом думать, но я, как могла, защищалась:
— Мой муж ее любит, и я ее буду любить и уважать. У нас все получится.
Деметре с нетерпением ждал меня дома и встретил вопросом:
— Ну, как? Все мирно?
Узнав, что «в Багдаде все спокойно», на другой день пошел к моей матери с «официальным визитом». Купил цветной телевизор, всякие сладости и хотел было взять шампанское, да я его одернула:
— Забыл, что мы мусульмане? Алкоголь нельзя.
Встреча прошла спокойно. Моя мать такого визита явно не ожидала и заметно успокоилась. Стала его усиленно чаем поить. Деметре пьет, не отказывается. Потом мне признался: «Я, наверно, за всю жизнь столько чая не выпил».
Отправились мы в Грузию. Ехала я со страхом — как там меня примут. Свекровь встретила меня спокойно, хотя без особой радости. Конечно, она хотела иметь невесткой грузинку.
Постепенно я освоилась, стала учить грузинский. Вскоре мы расписались. Родился мой первый мальчик, а Деметре духовно окреп. Атеистом–то он никогда не был, а тут зачастил в церковь. Я сначала обижалась:
— Ты целый день работаешь. Хоть в воскресенье побудь со мной! Ну что вы там, в этой церкви, делаете? Можно и дома помолиться.
— Дома одно, в церкви другое, — отвечал он и торопил меня с крещением сына. Я сперва колебалась, нужно ли это, потом согласилась.
— А сама?
— Нет, я пока некрещеная. Муж на меня не давит. Он считает, что всему свое время, и к вере человек должен прийти без принуждения. Кроме того, для меня перемена веры — как предательство. Если я родилась мусульманкой, то зачем отрекаться от веры отцов? Правда, намаз я теперь не совершаю, совсем забросила. Деметре дал мне молитвослов. Я перевела некоторые молитвы на азербайджанский язык — так мне понятнее. Особенно мне нравится молитва «Отче наш», я читаю ее по утрам. Что будет дальше, пока не знаю. Посмотрим.