Когда сливаются реки

Старая Пашкевичене молча подошла к Алесю, положила ему руки на плечи и поцеловала в лоб. Алесь заметил, как у Анежки на глазах заблестели слезы. Видимо, она была рада такому обороту дел, а у Алеся словно крылья выросли за спиной. Он понимал, сколько этим старикам пришлось переломить в себе, прежде чем отнестись так к нему, белорусу и безбожнику. «Значит, стерлась и эта грань, значит, перестаю быть чужим», — думал он. И еще больше обрадовался он, когда Пашкевичус сказал:

— А этот негодяй Паречкус чего только не выдумывал про вас!

— Бандит он, вот кто! — вспыхнула Анежка.

— Бандит, это верно, дочушка, — подтвердил Пашкевичус, а старуха только закивала головой. — Вот только поймать бы его... Говорят, не нашли еще...

— Лихо с ним! Никуда не денется, найдут, — рассудила мать Анежки. — Хорошо, что у нас так обошлось...

Вечером, когда старики поехали домой, Алесь долго сидел у Анежки. Наверное, он готов был просидеть возле больничной койки до самого рассвета, если бы его не попросил уйти доктор. Когда он прощался, Анежка вздохнула:

— Жаль, что не встретился ты мне раньше... А скажи, могут принять меня в комсомол?

— Ты только теперь подумала об этом?

— Да нет, я и раньше, — смутилась она. — Недавно книжку хорошую прочла.

О том, что она стала по вечерам читать, он еще не знал.

XXIII

Прошло несколько недель после ледохода, и совсем другим стало все вокруг Долгого. Заговорили на тысячи голосов поле и лес. Теплые, с туманцем, зори, короткие дожди с летучими радугами, жаркие дни делали свое дело. Быстро пошли в рост травы, и кажется, если бы приложить ухо к земле, можно было бы услышать, как сговариваются между собой и тянутся вверх стебельки и как на деревьях с тихим треском раскрываются почки.

Весна набирала полную силу, гнала из корней к вершинам соки, легкими красками писала в полнеба лимонные закаты с пламенеющими облачками, заставляла петь птиц и девчат. Алесь, вспоминая напряженные дни, смотрел на озеро и не узнавал его: плескалась, разводя круги, рыба; тонкие и прямые, как штыки, у берега из воды поднимались вверх острия камыша; и тут и там качались на спокойной глади рыбацкие лодки. Белые чайки стелются над водой, едва не задевая ее крыльями, а порой чиркают белой грудью по самой стеклянной поверхности, оставляя на мгновение легкий, тающий след.

Впервые Алесь почти не заметил, как пришла весна. Так захлопотался, что упустил неповторимую радость весенних перемен. Прежде он узнавал голос весны еще тогда, когда вокруг лежали и резали глаза своей белизной снега, — вдруг в полдень редко и робко стучала под крышей капель, словно путник, который еще боится громко заявить о своем приходе. Из оврагов он приносил домой ветки вербы, их слабый и тонкий аромат жил особо, не желая смешиваться с привычными запахами избы, и распустившиеся пупырышки напоминали ему маленьких гусенят, плывущих друг за другом по летней воде. Он строил мельницы на первом ручье, который бежал в снеговом русле, чистый и прозрачный, потом, когда протаивали пригорки, вечерами вдруг узнавал, как остро и по-своему пахнет глина... Весна! Единственная вечная книга, которую читают от самого рождения до смерти, не испытывая скуки и разочарования. В этом же году не заметил он ее прихода. А сколько он переволновался, хотя и старался не показывать этого людям. К тому же ему пришлось ввязаться в неприятную переписку с заводом, который отгрузил турбину без регулятора. А тут еще Анежку задержали чуть не на три недели в больнице — сначала, в первые дни, казалось, что все хорошо, а потом обнаружилось, что дело идет чуть ли не к воспалению легких...

Теперь весна в разгаре. Зеленеет трава, гудят тракторы на полях, и Якуб Гаманек, прихватив свое ведерко, каждый вечер ходит с удочками на озеро ловить окуньков и плотичек. Легко, отрадно на душе у Алеся. Здание электростанции, белое, словно вымытое, стоит на берегу, а от него уже начинают расходиться вдоль трех дорог столбы — на Долгое, «Пергале» и Эглайне. Пройдет еще немного времени — побежит по проводам ток и вспыхнут вокруг огни.

Несколько тревожило Алеся только поведение Анежки. Она любила его, это он знал. И в то же время она под разными предлогами отказывалась переезжать к нему и жить вместе. «Может быть, из-за этого проклятого Паречкуса, которого никак не могут найти? — думал Алесь. — Сидит, наверное, где-нибудь, забившись в мох...»

— Алесь, а мы тебя ждем! — крикнул ему Никифорович, когда он подходил к станции, и Алесь понял, что замечтался.

Приступили к установке турбины, и Алесь теперь почти неотступно находился здесь. Но еще ближе к сердцу, кажется, принимал все это Кузьма Шавойка. В последнее время он почти не отходил от Никифоровича, и тот, пока турбина стояла под навесом, рассказывал о каждой ее части, а кроме того, Кузьма уже и сам начал заниматься по книгам, которые удалось достать. Теперь Кузьма стал надежным подручным старика, охотно выполнял всю, даже самую, казалось бы, неинтересную работу, которую ему поручали, а про себя мечтал стать дежурным по электростанции.

Турбины отличаются от других машин тем, что их обычно ставят посреди светлых и просторных залов, словно оказывая тем особый почет. Так было и здесь. Машина лоснилась под лучами солнца, которые щедро лились сюда через раскрытые окна, возле нее хлопотали Алесь, Никифорович и Кузьма. В зале, правда поодаль, чтобы не мешать, толпились люди, у которых оказалось свободное время, — слишком все это было интересно и многозначительно, чтобы пропустить такое событие в жизни села.

Проработав несколько часов, Алесь распрямился, вытер руки от масла и сказал удовлетворенно:

— Будет порядок.

— Будет, — согласился Никифорович.

— Но работы еще много.

— А я думал, что уже все, — удивился Кузьма.

— Ишь ты какой быстрый! — усмехнулся Никифорович. — Ее еще отрегулировать надо, довести все до полного ладу...

— Нет, все-таки уже меньше осталось, — не согласился с ним Алесь. — Вот не задержаться бы с проводкой...

— Задержишься, когда провода не хватает...

— Значит, опять хлопоты — звони, проси, уговаривай...

— Учись и этому, сынок... Без этого и начальника в наше время настоящего не получится! Тут у тебя еще райские условия, все вам помогали, люди свои вокруг, а в другом месте потруднее придется... «Закаляйся, как сталь» — по этой песне и действуй...

Эти слова Никифоровича, сказанные почти в шутку, еще раз напомнили Алесю, что скоро он отсюда уедет, а куда — еще никому не известно. По существу внешне Алесь мало изменился с того времени, как приехал сюда, только, пожалуй, загорел и поздоровел, а на самом деле это уже был другой человек. Но само повзросление происходит по-разному, и быстрее у того, кому приходится самостоятельно делать большое и ответственное дело... В контору Алесь пошел не обычной дорогой, а стежкой, которая вела мимо фермы. Мать уже несколько раз просила его зайти посмотреть, что теперь делается у нее. Старой было немного обидно, что ее сын, целиком занятый стройкой, не находит времени поинтересоваться ее успехами, которыми она гордилась. Но увидеть мать наедине Алесю не удалось — возле фермы он встретил Захара Рудака.

— А-а, товарищ начальник, — пробасил тот, — пришел поинтересоваться нашими делами? Рады... Электричество — это, конечно, хорошо, это просто замечательно, особенно когда на столе всего много, а?

Агата поставила на землю ведро, которое держала в руках, поправила кончик платка на шее и с умилением смотрела, как Алесь здоровается с Рудаком.

За оградой, возле матери, пили из корыта телята.

Некоторые были пестрые и отличались от остальных и ростом и мастью. Алесь сразу узнал в них приплод тех коров, которых пригнали из «Пергале».

— Оттуда, мама? — спросил он, кивнув головой в их сторону.

— Оттуда, — ответила Агата, довольная вниманием сына. И она попыталась подробно рассказать о том, как теперь ухаживают за скотом, насколько повысились удои и какое беспокойство испытывает она из-за кормов.