Когда сливаются реки

Анежка уже вышла на пергалевскую дорогу, но чем дальше уходила от Долгого, тем меньше у нее оставалось решимости. Вспомнились глаза Алеся, такие ясные, ласковые... Как будет она смотреть в них после этого? Остановившись на дороге, пожевала травинку, нащупала в кармане зеленый поясок — подарок Алеся.

«Мал поясок, а связал так, что и не разойтись!» Сделала еще несколько шагов, посмотрела на трубу родной хаты, вздохнула и повернула назад. А как объяснить Восилене свой уход из столовой?

И тогда решила она зайти в клуб к Павлюку Ярошке, который уже несколько раз приглашал ее взять роль в спектакле. Ярошка рассыпался перед девушкой:

— Ах, как долго вы не являлись! Я ждал, ждал... Искусство — великая сила, лучшие люди должны служить ему!.. Да садитесь вы, — суетился вокруг девушки Ярошка, поправляя галстук, обдергивая пиджак, откидывая рукой чуб.

— Да я только на минуту, вы мне обещали дать роль.

— Обещал и вручу! Вот она, — вытащил он из ящика несколько листков, отпечатанных на машинке. — Самая лучшая роль в этой пьесе — роль Насти Вербицкой... Чего же вы спешите? Посидим, поговорим.

— Нет, мне никак нельзя, работа ждет, — взяв листки, пятилась Анежка.

— А я разве не работаю? Мы все работаем... Но надо поспевать и там и тут. Мы все должны помнить, что работаем не только для тела, но и для души! — с пафосом произнес Павлюк и в то же время, улучив мгновение, схватил девушку за руку.

Анежка вырвала руку и выбежала.

— Ну, вы хоть не обижайтесь! — попросил Ярошка, выходя вслед за ней. — Я хотел, чтобы вы не скучали!

— Бывайте здоровы! — не обернувшись, бросила она.

«Какой он противный, этот долговский артист! — обижалась Анежка, оставшись одна. — Сказать Алесю или нет? Разозлится, а у него и так хлопот хватает... И про то, что уйти собиралась, не скажу».

Подходя к бараку, она заметила, что возле движка под свежей поветью копаются Никифорович и Кузьма Шавойка. Старик что-то говорил, перетирая болты и гайки, а Кузьма, пригнувшись, смотрел на машину так, словно разгадывал мудреную загадку.

«Взялся старый за малого!» — усмехнулась Анежка.

Шум доносился и со стороны котлована.

Там шла своя жизнь.

Теофилис Мажейкис с самого утра садился на машину и широким стальным щитом бульдозера переворачивал целые горы земли. Хватало работы и людям. Несколько десятков хлопцев и девчат работало здесь с лопатами и носилками — одни углубляли котлован, другие ровняли стены, третьи носили землю на насыпь. Глядя на эту суету, Мажейкис иногда покрикивал, усмехаясь:

— Эй вы, муравьи!..

Мажейкис видел, что одним своим бульдозером он делает больше, чем все остальные, вместе взятые, и забывал при этом, что машина сделана тоже людьми. Работать ему тут, в кругу веселой, неунывающей молодежи, нравилось, и он временами даже сожалел, что приехал ненадолго. Где он еще найдет такую веселую компанию? Как бы ни приходилось туго, смех и шутки здесь не смолкали никогда. Что ж из того, что работа была нелегкая, что на руках появились кровавые мозоли, что спину к вечеру ломило так, будто на ней обмолотили целый воз ржи, — молодость была молодостью, да к тому же и трудились здесь не папенькины сынки и маменькины дочки, а парни и девушки, выросшие в селе и привыкшие с детства к труду... И еще нравилось Мажейкису, что много было здесь девчат. Сначала казалось, что выглядят все они одинаково, но стоило приглядеться, как не найдешь и двух похожих. Особенно приглянулась Теофилису Зосите — полнотелая, в вышитой кофточке, какие носят у них под Шауляем. Однажды он даже попытался пошутить с ней, но был предупрежден Петером:

— Смотри, брат, приставай, да оглядывайся... Явится Йонас — он тебе ноги переломает и гусеницы порвет!

— Черт вас тут разберет! — огрызнулся Теофилис. — Я ж к вам ненадолго приехал, могли бы и уважить... А то порасхватали всех!

— Тебе помоложе на селе подрастают, — пошутил Петер. — Так что ты не горюй...

— Женишься в час — промаешься век! — усмехнулся Якуб Гаманек, подслушавший их разговор. Теперь, после происшествия с Кузьмой и Йонасом, он как парторг чаще бывал на строительстве, вел долгие беседы с людьми. — Куда это ты так поспешаешь, Теофилис?

— Девчат не выделяют, так хоть пообедаю, — засмеялся Теофилис. — Видите, перерыв, дядька Гаманек.

— А схожу-ка и я с тобой, посмотрю, что и как там, — решил Якуб Панасович.

Не доходя до столовой, он заглянул мимоходом в окно барака и увидел, что в комнате сидела Анежка, а рядом с ней понурый человек, в котором он узнал Пранаса Паречкуса. Разговаривали они тихо, но, судя по жестам, довольно возбужденно. Надутый, как индюк, Пранас Паречкус то краснел, то бледнел. Якуб Панасович знал об отношениях Алеся и Анежки и сочувствовал им. Однажды Алесь рассказал ему о том, что творилось в семье девушки, и Пранас Паречкус был неприятен ему. Теперь, увидев его, он раздумал заходить в столовку, повернул домой.

А Паречкус тем временем продолжал распекать Анежку:

— Поступить так, как ни одна порядочная литовка не поступает! — шипел он, нервно ломая на коленях свою фуражку с блестящим козырьком. — Опозорить весь род...

— Что вы на меня — литовка да литовка! А разве мы не такие же люди? Я поступила так, как поступил бы каждый, кого обижают.

— Не тебя обидели, а ты оскорбила.

— Кого?

— Мать заболела...

Анежка растерялась. Паречкус заметил ее побледневшее лицо и пальцы, нервно перебирающие уголок платка. Анежка любила свою мать и, несмотря на то что та не смогла заступиться за нее перед отцом, не обижалась. «Она сама всю жизнь боится его», — сочувствовала она матери. Весть, которую не без злорадства принес ей Паречкус, сделала свое дело. «Может, из-за меня она болеет?» — испугалась она.

— И давно? — после тяжелой паузы, собравшись с силами, спросила Анежка.

— Уже несколько дней, но я не хотел тревожить тебя. Так что, пойдем?

— Пойдем, только не сейчас.

— Почему?

— Я же не могу так просто бросить работу...

Но это была только уловка — просто девушке не хотелось идти домой, не посоветовавшись с Алесем.

— Тебе эта работа дороже родной матери, что ли? — наседал Паречкус.

— Не говорите того, чего не понимаете. Идите домой и скажите, что сегодня я приду... обязательно приду!

— Ну хорошо! — согласился он, довольный тем, что добился своего. «А дальше видно будет», — тешил он себя.

Пранас Паречкус носил в душе заветное желание — жениться на Анежке. Что из того, что он какой-то троюродный дядька? Католическая церковь разрешала такие браки. А то, что он был на пятнадцать лет старше ее, — это не имело значения. В прежнее время все достойные уважения люди женились поздно... Пранас Паречкус шел лесной дорогой и представлял себя женихом. Такой девчины, как Анежка, поищешь, да и не найдешь. Приятно будет стоять с ней в костеле, видеть рядом с собой ее красивую головку, убранную белыми цветами... А у него на груди будет висеть свадебный белый бант с серебряными бусинками. И пусть видят все, как счастлив Пранас Паречкус и какую красивую жену он себе берет. «Приплывет рыбка, никуда не денется!» — успокоил он себя.

Проводив Паречкуса, Анежка села на лавку около окна и отдалась своим тревожным думам. Как переломилась ее жизнь за одно лето! Вон стоит под окном одинокая береза, которую качает и гнет осенний ветер, — не такая ли она, несмотря на все свои порывы и смелые поступки? Да смелые ли они или просто безрассудные?.. «Нет, нет, со мной Алесь, я здесь не одинока! — утешала она себя. — Нехорошо, конечно, думать о своей любви, когда там лежит больная мать... Может, в самом деле встать да и пойти? И где это он запропастился, Алесь!..»

А в это время Алесь Иванюта въезжал в «Пергале». Он уже видел окруженный пожелтевшими кленами дом Анежки, и сердце его билось неспокойно. Что там думают о нем, какие проклятия посылают на его голову? И хотя этот небольшой дом с высокой белой трубой был близок ему по одной той причине, что там выросла Анежка, он не хотел бы там быть сегодня... Пожалуй, встретят так, что в другой раз и не захочется!.. Он даже повернул своего коня на другую сторону дороги, чтобы хоть чуть подальше быть от окон.