Страница 23 из 143
С самого начала реакция Екатерины на события во Франции была обусловлена не страхом за свою собственную безопасность, но оценкой потенциального влияния этих событий на дипломатическое положение России. Перед лицом непрестанной вражды со стороны Великобритании и Пруссии — двух держав, которые, по убеждению Екатерины, подстрекали против России соответственно турок в 1787 году и шведов в 1788 году, — она теперь считала Францию неотъемлемой частью своих дипломатических планов. Если, объединившись, эти державы и в самом деле объявили бы России войну, что Екатерина временами считала вполне возможным, ей пришлось бы положиться на военную помощь не столько Габсбургов, сколько Бурбонов, потому что ее союзник Иосиф II увяз в восстании в австрийских Нидерландах{223}. Однако, оказавшись втянутым в кризис, французское правительство не выказывало достаточной жизнеспособности{224}. Неумение противостоять англо-прусской революции в Соединенных провинциях в 1786 году[82] было первым симптомом французского бессилия. Посол императрицы в Версале заверил ее, что с созывом Генеральных штатов и проведением давно назревших реформ Франция может еще оказаться потенциально ценным союзником. Однако не прошло и недели с падения Бастилии, как ему пришлось признать, что России больше не приходится рассчитывать на помощь Франции{225}.[83] Королевская власть стояла на грани исчезновения, а вместе с ней — и дипломатические планы суверена посла Симолина.
Императрица опасалась, что падение монархической власти, сопровождаемое усилением республиканских институтов, предвещает полное исчезновение Франции как великой державы — единственной, способной противостоять британской военно-морской мощи{226}. Поскольку британский премьер-министр Уильям Питг не скрывал своего удовольствия в связи с беспорядками во Франции и желал бы их дальнейшего продолжения, Екатерина пришла к логичному выводу, что эти волнения и начались-то благодаря английским деньгам и прусским интригам и ими же и подпитывались, ровно так же, как в Соединенных провинциях. (Сама Франция незадолго до того точно так же провоцировала беспорядки в британских североамериканских колониях.) Непосредственной целью двух союзников, решила императрица, было распространение республиканских институтов в надежде таким образом парализовать французскую нацию{227}. Конечной же их целью, как подозревала Екатерина, было расчленение несчастного французского государства — достижению этой цели она всеми силами препятствовала. Государыня мрачно заключила, что Россия была единственной крупной державой, желавшей сохранения территориальной целостности Франции{228}. Из этого следовало, что в интересах России было сделать все возможное для восстановления авторитета Франции на международной арене, после чего закрепить союз с благодарным королем[84]. Чтобы это стало возможным, нужно было восстановить политический порядок.
Императрице было очевидно, что помимо иностранных интриг свой вклад в несчастья, поразившие Францию, внесли также чрезмерная свобода и тщетная погоня за равенством. Как верную последовательницу Монтескье ее неприятно поразил отказ знати от своих привилегий и последовавшее за этим de facto уничтожение сословных корпораций{229}.[85] Уравнительный инстинкт, считала она, погубит нацию. Равенство, как было известно каждому, — враг соревновательности. Без желания отличиться не может быть чести, доблести и стремления выделиться, а без них не бывать величию нации{230}. Именно поэтому она была сильно раздосадована известием о том, что 14 сентября 1791 года слабовольный Людовик XVI согласился с новой французской конституцией и тем самым выбил почву из-под ног тех, кто пытался вернуть ему хотя бы часть традиционных королевских полномочий{231}. Затем 22 сентября 1792 года планам Екатерины был нанесен еще больший удар: Франция была объявлена республикой.
Разумеется, республика per se не представлялась императрице чем-то ужасным: в конце концов, Древний Рим — цивилизация, которой она больше всего восхищалась, — на пике своего развития был истинной республикой{232}. Под ту же категорию подпадали некоторые из современных Екатерине государств XVIII века: Соединенные провинции, Швейцария, Венеция, Генуя, Лукка, Рагуза и многие немецкие вольные города. Монтескье указывал{233}, что все республики «по сёоей природе» должны обладать небольшой территорией, даже если они объединены в федерации, такие как Соединенные провинции и Швейцария. Более того, все эти государства занимались прежде всего торговлей. Их выживание и процветание, как показывали уроки древней истории, лишали их возможности преследовать какой бы то ни было иной путь, кроме политики мира и умеренности, заставляя по возможности в любой ситуации оставаться нейтральными{234}. Поэтому они были обречены играть исключительно второстепенные роли на международной арене. Сорель говорил, что в то время как республикам угрожают соседи, сами они не страшны никому. Руководимые соображениями скорее выгоды, чем славы, республики и надеяться не могли на большее, чем поддержание дипломатического status quo.
Не без определенных усилий Франция могла бы вписаться в другую категорию государств, подпадавших под ту же рубрику. Это были крупные монархии, унаследовавшие или приобретшие некоторые республиканские черты. Например, Великобритания демонстрировала известные республиканские характеристики, однако республикой не была. Другим, географически более близким императрице примером была Швеция. Какова же была екатерининская политика по отношению к северному соседу? Поскольку республиканские черты имели обыкновение ослаблять монархию, Екатерина ревностно следила за сохранением в Швеции республиканизма, расходуя огромные средства на финансирование оппозиции, сопротивлявшейся возрождению в стране абсолютной монархии. Еще одним выразительным примером крупной нации, флиртовавшей с республиканскими институтами, была Польша. Чтобы гарантировать слабость своего западного соседа, императрица была полна решимости также и в Польше сохранить республиканские институты, любой ценой, включая военное вмешательство, предотвратить восстановление там абсолютной монархии[86]. Однако в то время, пока Екатерина II стремилась к ослаблению своих соседей, Людовик XV был занят возведением на востоке барьера против русской экспансии. Поэтому его политический курс был направлен на восстановление абсолютизма в Швеции и в Польше. Преследуя каждый диаметрально противоположные политические цели, оба правителя всего лишь реагировали в рамках модели, сформировавшейся много веков назад. Идея заключалась в том, чтобы навязать республиканские институты своим непосредственным соседям с целью их ослабить (даже Франция к середине XVIII века была готова примириться с соседством нейтральных Соединенных провинций) и одновременно помочь восстановить сильную абсолютную монархию в государствах, окружающих своего военного противника. И ни в коем случае императрица и ее облеченные властью «коллеги» не могли и представить себе связи между республиками и революциями, происходившими на их глазах.
82
Имеются в виду Нидерланды, Республика Соединенных провинций, где в 1785 году партии «патриотов» — приверженцев идей Просвещения — удалось свергнуть статхаудера — Вильгельма V Оранского. Однако благодаря поддержке Англии и Пруссии в 1787 г. Вильгельм вернулся к своей должности, провозглашенной наследственной еще в 1748 г. — Примеч. науч. ред.
83
Следует отметить, что убеждение в том, что Франция станет подходящим союзником только после реформ, заставило Симолина искренне приветствовать некоторые явления Французской революции. У императрицы это вызывало отвращение: см. ее письмо Гримму от 30 августа 1791 г.: СИРИО. Т. 23. С. 552–553.
84
К началу 1790 г. французский уполномоченный заверил императрицу, что, как только Франция примет новую конституцию, его нация будет в состоянии служить противовесом Англии и Пруссии: см. протокол переговоров от 9/20 января 1790 г.: Из истории международных отношений в первые годы Французской революции (1789–1790 гг.) / Ред. Р.А. Авербух. // Красный архив. 1939. Т. 4 (95). С. 103–136, здесь с. 124.
85
Отказ де Сегюра от своего графского титула повлек за собой обмен язвительными репликами: императрица, узнав в декабре 1791 г. о том, что Сегюр может вновь появиться в России с дипломатической миссией, ответила, что, не будучи более аристократом, он относится теперь к купеческому сословию и что, хотя купцы и имеют право свободной торговли на всей территории ее государства, ко двору они не вхожи. См.: Лукин Н.М. Французская революция 1789 г. С. 512. См. также: СИРИО. Т. 23. С. 522–523, 568.
86
Получив известие о восстании в Варшаве весной 1791 г., императрица составила указания для своего секретаря Александра Андреевича Безбородко, в которых заявляла о своей решимости защитить от революционеров польскую республику и польские вольности. В одном длинном пассаже, говоря о том, что именно подлежит защите, она семнадцать раз употребила слово «республика» и четыре — слово «вольность» (СИРИО. Т. 42. С. 157–159). Следует отметить, что польские революционеры стремились укрепить, а не ослабить власть монарха. Екатерина в польском случае создавала дихотомию между республиканцами и революционерами.