Схватка за Амур

– Логично. – Пальмерстон сыграл на столе пальцами какую-то ему одному ведомую мелодию. – И каковы шансы на успех у нашей очаровательной мисс?

– Наследник, как вам, сэр, известно, уже девять лет женат и у него только что родился четвертый сын, а всего пятый ребенок. Супруга его, как повелось у русских царей и наследников от Петра Первого, немецкая принцесса, и с семнадцати лет она то беременна, то рожает. Страстью, естественно, там и не пахнет…

– Не скажите, – перебил министр. – Дети как раз могут быть результатом страсти. И говорят, чем сильнее страсть, тем красивее дети. У нас у всех перед глазами достаточно яркий пример – И Пальмерстон чуть заметно кивнул в сторону большого двойного портрета королевской четы, висевшего на боковой от окна стене.

– Вы правы, – склонил голову Остин, – но только в отношении этого уникального союза. Кроме того, как известно из истории, мы с германцами одной крови Другие же европейские дворы являют нам примеры прямо противоположные, а азиатские, к которым относится российский, и того более. Ни сам император Николай, ни его сыновья не отличаются супружеской верностью, из чего можно сделать вывод, что у мисс Эбер шансы на успех весьма и весьма значительны.

– Логично, логично, – снова выстучал свою мелодию сэр Генри. Очевидно, она помогала ему думать и даже принимать решения, потому что, закончив пассаж, он изменился в лице – из отстраненного оно приняло сугубо деловое выражение – и сказал: – Итак. От Эбер подождем результатов, миссия ее долговременная. Вы, Хилл, возвращаетесь в Сибирь и переключаетесь на Амур. По всем признакам, генерал Муравьев постарается форсировать использование этой реки для военного снабжения Камчатки, а нам это нежелательно, потому что у Англии есть свои виды на Авачинскую бухту. Говорят, она такая огромная, что может вместить флоты всего мира. Но мы предпочитаем, чтобы она вмещала нашу эскадру. Поэтому вы, Остин, проходите ускоренные курсы китайского языка, после чего также отправитесь на Амур, только с китайской стороны. Задача для обоих – всячески препятствовать планам и попыткам России использовать Амур. Устье, похоже, мы потеряли…

– А если еще нет? – осторожно вставил в образовавшуюся паузу свое слово Хилл. – Бюрократия русских более неповоротлива, чем даже наша…

– Да, и инициатива у них преследуется на всех уровнях, – подхватил Остин. – Вот увидите, капитан Невельской еще поплатится за свои открытия. Устройство военного поста в устье Амура потребует новых расходов, и немалых, а русский министр финансов скорее удавится, чем раскошелится на что-то новое. Можно сказать: он – наш главный союзник в противодействии инициативам генерала Муравьева.

– Ну, не настолько же они безголовые, – почти воскликнул Пальмерстон. Это вырвалось у него непроизвольно, а потому по-человечески искренне и даже как-то по-детски беспомощно перед явной несуразностью. Поймав на себе изумленные взгляды подчиненных – им, разумеется, было чему изумиться, – глава Форин Оффис поспешил исправить положение: – Не думаю, что, заботясь о благе своей страны – а министры обязаны о нем заботиться, иначе зачем они нужны, – русские власти не заглядывают вперед. Хотя бы на несколько шагов. Но мы должны смотреть еще дальше, исходя из того, что Россия ни в коем случае не должна усилить свое военное присутствие на Тихом океане. Война с русскими не за горами, и нам следует всемерно использовать ее для стратегического укрепления морского могущества Великобритании. Сегодня на морях нам нет равных, не должно быть таковых и в будущем.

Вогул уже несколько минут шел за Элизой, хоронясь за выступами домов, столбами ворот, частоколами палисадников. Девушка, можно сказать, впервые вышла на улицу без сопровождения (куда ее понесло в такой мороз?! Похоже, к Волконским), и надо же было судьбе так сыграть в орлянку, что Григорий именно в это время шел в шалман на встречу с блатной компанией, доставшейся ему как бы в наследство от погибшего в горах Якутии Гурана. Она вышла из-за угла, и они столкнулись лицом к лицу, но Элиза равнодушно скользнула взглядом по бородатому мужику в низко надвинутом волчьем малахае и, не замедлив шага, прошла мимо. Не узнала, облегченно, и в то же время разочарованно, вздохнул Вогул; немного помедлив, он развернулся и пошел следом. Блатные подождут, с них не убудет, а второго такого везения может еще долго не быть.

Не узнала виолончелистка некогда покусившегося на нее бывшего легионера – вот и хорошо, вот и ладно: проще будет выбрать укромный уголок, затащить ее туда, благо прохожих на улице раз-два и обчелся, и поквитаться за испытанное тогда, на волжском берегу, унижение.

И жалко, что не узнала, жалко – тогда ее женское сердечко затрепетало бы в ужасе и толкнуло бы назад, домой, а на пути домой – он, Григорий Вогул, и побежала бы она вперед, ища городового, чтобы позвать на помощь, – только где ж его, сердешного, сыщешь в такой мороз: сидят городовые в дворницких, чаи попивают, беседы с дворниками беседуют – мол, за порядком следи, разбоя не допускай, пьяных в околоток, а чтобы жалованье повысить – денег у казны нет… Ноги бы у нее, бежавшей, от страха заплелись, и упала бы она своей хорошенькой мордашкой в грязный снег. А тут бы и он подоспел…

Думал так Григорий, криво усмехаясь, ускоряя шаг и постепенно догоняя Элизу, а черные острые глаза рыскали по сторонам в поисках подходящего закута. Вон, впереди, знакомые покосившиеся и приоткрытые ворота, а за ними – знал Вогул, точно знал – темный крытый двор с выходом на огороды, пятистенный дом с высоким крыльцом – усадьба купца Кивдинского. Сам-то купец был в прошлом годе взят под стражу за контрабанду, да сбежал, говорят, в Китай, а в доме остались младшие дети – сын Петр Христофорович да дочка Антонина. Гуляют, проживают отцом нажитое, с варнаками знаются. И он, Вогул, там бывал не единожды, и Антонину, случалось, приголубливал…

…Элиза поравнялась с воротами. Вогул в два размашистых шага догнал ее, ухватив сзади за талию, забросил в приоткрытую створку ворот и юркнул следом. Виолончелистка и пикнуть не успела, Григорий зажал ей рот и поволок в самое темное место – к выходу на огороды. Она билась, хрипела, пыталась вырваться – Вогул не обращал внимания. Пускай дергается, сейчас он ей покажет и Волгу, и Якутию, а заодно и Алжир с Парижем. Где-то тут должен быть топчанок для всякой рухляди – вот на него он и уложит красулю, а там, глядишь, и сама ножки раздвинет, хотя бы из любопытства. Бабы, они такие… любопытные. Что француженки, что русские… С Сюзанной у него так и вышло. Уж как сопротивлялась, пока он ее заваливал на постель, а она, только на спине оказалась, юбку сама задрала, ноги в стороны и давай подстегивать… Ага, вот он, топчанок! И мягкость на нем имеется – кожушок драный, кули рогожные… А музыкантша-то обмякла – никак со страху в беспамятство впала? Это плохо: удовольствие будет не то – все равно что с куклой неживой…

Григорий взвалил вялое тело Элизы на топчан – тот оказался коротковат: ноги в меховых сапожках на невысоком каблуке высунулись из-под теплой шерстяной юбки и наполовину свисали над краем топчана. Григорий поглядел, прикинул: если немного подтянуть в изголовье, а ноги согнуть в коленках – будет в самый раз. Он даже ухмыльнулся, представив, как это выглядело бы со стороны:

– Bon, ma belle, allons-y? [7]

Однако, прежде чем начать, решил привести ее в чувство: не над куклой же изгаляться. Он склонился к ее лицу, потрепал девушку по щеке, чтобы, очнувшись, она сразу же столкнулась глазами с его мрачно-торжествующим взглядом, и снова ухмыльнулся. И увидел, как ее красиво очерченные губы раздвигаются в ответной злой усмешке. Элиза как-то странно дернулась всем телом, и в то же мгновение Григорий ощутил глубоко вошедший в правый бок укол. Он еще не понял, что случилось, и продолжал стоять, хотя ноги уже начали подкашиваться, а глаза девушки широко распахнулись, и тяжелый взгляд из-под сдвинутых бровей словно ударил его по лицу. Он непроизвольно дернул головой, осел грудью на край топчана, потом медленно сполз и, как-то небрежно откинувшись, вольготно развалился на хорошо утрамбованной земле.

7

Ну что, красотуля, начнем? (фр.)