Страница 18 из 19
Нам хлеба меньше везут, я уверен, а Евграф Иванович прет его сотни подвод. Вот что это значит: это значит, что Еграшка выжмет нас с прииску! Эх, Борис Николаевич! Хороший ты парень, но что-то тебе мешает мозговать по-рабочему. Мы видим этих Сунцовых, как кошка в подполье, и они не уйдут от нас, а тебя бы этот тунгус в день пять раз на кривой объехал.
– Да, это, пожалуй, верно, – хмуро согласился Яхонтов.
– Не пожалуй, а чикалка в чикалку, – воодушевился Василий. – Мы должны даже во сне видеть и слышать, чем дышит эта порода. Плохо, что ты не знаешь нашу азбуку…
– Смотря какую… Кое-что я раньше тебя читал, – улыбнулся техник. – Но мне кажется, все ваши преувеличивают опасность. Ведь, по существу, у нас капитал золотушный, недоразвитый, и он не может создать серьезную опасность новому порядку.
– Ошибаешься, Борис Николаевич! – рассмеялся Василий. – Сними, товарищ, интеллигентские очки, и ты увидишь, в какой колючей проволоке мы находимся. Не только Сунцов; но и еще кое-кто настряпает советской власти, ежели мы проспим.
– Ну, это, может быть, и так, – начинал сдаваться Яхонтов. – В отношении собственников, может быть, ты и прав. Но почему же такая нетерпимость к нашему брату – интеллигентам?
Василий снова рассмеялся и положил руку на крепкое плечо техника.
– Чудной ты, Борис Николаевич! Мы с тобой не сговоримся в два дня. Но ты все-таки не видишь, в чем тут штука. Пойми, что таким, как ты, в пятьсот годов не дойти до социализма. Хватки нет у тебя, хотя ты и наш парень.
– А Валентина Сунцова? Как по-твоему – чужая она или не чужая?
Василий на минуту смешался, но затем смело тряхнул волосами.
– Объезживать надо, – решительно сказал он. – Ты понимаешь, ей надо хорошего ездока, а у плохого зауросит и пойдет по брату.
Яхонтов пожал плечами и замял в цветочном горшке окурок папиросы. Василий понял, что техник внутренне соглашается с ним, но не желает признаться.
– Но ведь вы готовите свою интеллигенцию и неужели ей также не будете доверять, – неуверенно начал Яхонтов.
– Наша интеллигенция будет с другими мозгами, – коротко отрубил Василий. – А ежели который свихнется, то тоже пусть чешет в хребте…
В дверь постучались, хотя она и была полуоткрыта.
Евграф Иванович вошел в комнату вслед за девочкой, которая, семеня ногами, несла тяжелый самовар. В его походке и манерах осталась старая осанка и развязность, но на измятое лицо налетела тень таежного загрубения. Глаза бегали с заискивающим любопытством. С хозяевами Евграф Иванович, как и со всеми, был на ты.
– Не помешаю? – спросил он, присаживаясь.
– Садись и рассказывай, как живет ваше Запорожье, – пригласил Яхонтов, насмешливо взглянув на Евграфа Ивановича.
Сунцов тоже рассмеялся.
– Это метко сказано… Запорожье наше пока бедствует, а дальше не знаю, что будет делать! Хочу на службу идти.
Худая, с желтизной на лице и тонкой шее, хозяйка принесла сковороду яичницы со свиным салом и пригласила всех к столу.
Сунцов, прищурившись, оглянул закуску.
– Ничего, пыжи добрые! – сказал он, подмигивая Яхонтову и косясь на Василия. – Промочить бы их?..
Василий вопросительно взглянул на Яхонтова и, не дожидаясь ответа, сказал:
– Тащите, если есть, – все равно ночью не поедем – чего там!..
Сунцов что-то шепнул на ухо хозяйке. Она вышла и, возвратясь, принесла бутылку первачу.
– Много, поди, везешь? – указал Яхонтов на бутылку.
Сунцов хитро скривил лицо:
– Сколько везу – все мое…
– Смотри, влетишь!
– Ну и что же, вам-то, полагаю, легче не будет!
– Только рабочих не спаивать, смотрите, – усмехнулся Василий.
Гости уселись за стол, а хозяйка прикрыла двери.
– Штобы оттуда не глазели, – заметила она как бы про себя.
Евграф Иванович усердно подливал крепкий самогон.
– Давайте, давайте, – уговаривал он Яхонтова, – у нас здесь хорошо работает лестрест.
Яхонтов отодвинул чашку и решительно отказался.
А Василий вместо рюмки налил себе стакан.
– Вот это будет мой глоток, – сказал он, опрокинув самогон в рот.
После первой же бутылки Сунцов опьянел. Но на столе появилась вторая, и он, не морщась, пил чашку за чашкой, не замечая, что Василий все время выливает под стол свой стакан.
– Бусать так бусать, – нарочито кричал раскрасневшийся Василий и стучал кулаком по столу. На столе дребезжала и прыгала посуда. Он сбросил с себя шарф и купленную в городе кожаную тужурку.
Хозяйка подносила рыжиков, огурцов и жареного мяса.
– За наши успехи на руднике! – снова кричал Василий, громко чокаясь с Сунцовым.
– И за наши, – пьяно усмехнулся тот.
В комнату собрались все члены семьи, и старший сын хозяйки Костя, невысокий плечистый парень с большим рыжим чубом, достал из ящика двухрядную гармонь и лихо хватил «Яблочко». Младший, Маркелко, костлявый и веснушчатый подросток, похожий на молодого ястребенка, стукнул о пол ногою и пошел в пляс, размахивая длиннопалыми красными руками.
Мерно, в такт гармошке, заговорили кривые половицы. Бродни без каблуков беззвучно выбивали шепотливую дробь. Сунцов поднес плясуну и гармонисту по полной чашке.
– Восподи баслови! – говорил Маркелко. – Седни первая отломилась…
Подвыпившая хозяйка, закуривая папиросу, подсела к Василию.
– Ну, как живешь, Хватиха? Не узнала меня?
Она рассмеялась, показывая два ряда желтых, закопченных зубов.
– Хорошо живем, да не в славе, товарищ! Вон сыновья выросли – малый-то не успел выпериться, а уж женился. Беда с нынешними детьми!.. Переродился народ.
– Hy-ко, невестка, – обратилась она к стоявшей у порога босой девочке с лицом лилипутки, – тряхни, звесели гостей!
Девочка потупилась и чуть слышным, глухим голосом ответила:
– Я эту не умею…
– Э, чтоб вас хвороба забрала! Выдумали какую-то черну немочь, – сердилась хозяйка.
Костя заиграл вальс «На сопках Маньчжурии». Сунцов подхватил босоногую девочку – она приходилась ему до пояса, и Сунцову пришлось сильно сгибаться, чтобы подладиться к своей паре.
Утром Медведев и Яхонтов лежали на полу, на подостланных дохах. Отрывки разговоров доносились до них четко.
На кухне слезливо, по-детски, ссорились Маркелко с прислугой, а за переборкой на кровати, покашливая, говорила хозяйка:
– Вишь налакались вчера! Еграха-то прямо тяти с мамой не кличет. Как камень ко дну, в постель свалился… А коммунист военный-то пьет, как воду, и только краснеет.
– Вот все они так ездят сюда, сволочи! – заметил мужской голос… – Антилигенция…
Василий толкнул Яхонтова.
– Вставай, ехать пора!
Василий еще с утра узнал от ямщиков, что они везли хлеб на Боровое, но Сунцов перехватил их здесь и назначил цену повыше.
Скрипя половицами, он вышел на вторую половину и долго говорил с ямщиками, но Яхонтов не мог понять, о чем шел разговор.
– Вот видишь, – сказал он вернувшись, – как дела-то делаются? Сунцов спит теперь, как сукин сын, а хлеб повезли нам!
На дворе сыпались мокрые снежинки. Пихтачи, как подстреленные птицы, распустили свои намокшие крылья-ветви и тихо шумели. Тайга подернулась темным и теплым мороком.
16
По утрам и вечерам потрескивали леса от легких заморозков, и кедрачи щетинились прозрачными ледяными иголками, точно бисером. Днем на солнцепеках притаивало, и разжиженный снег чавкал под ногами. Тайга бродила буйным молодым хмелем. Казалось, вот-вот расплавится трехаршинная белая глыба и ревущими водопадами захлещет с гор на приисковую равнину – в омуты таежных речек.
И таким же хмелем бродили головы боровских рабочих. С приездом Василия и Яхонтова снова начались спешные работы. Часть рабочих ремонтировала амбары и мастерские.
Вихлястого и Никиту рудком командировал на Баяхту и Алексеевский прииск в качестве заведующих. На второй же день после приезда предревкома и нового директора заседания рудкома, ревкома, раопреда чередовались, как летучие митинги, и тут же под металлическую дробь молотов ухали, свистали ямщики и перекликались горластые колокольцы под старинными резными дугами чалдонских подвод.