Страница 5 из 6
11. Интерьер.
Служебная лестница в гостинице.
(Ночь)
По пустынным лестничным маршам поднимается Ширли, на голове — кокетливая шляпка, в руках — рабочий чемоданчик. Бесконечно сменяются номера этажей. А девушка все взбирается. Сначала-легко, и даже вприпрыжку. Потом — все медленней, и от усталости, и от волнения.
Сверху, мимо нее, как наваждение, спускается мальчик-хасид. Дошел до лестничной площадки и, словно спохватившись, окликнул девушку.
Мальчик. Мисс! Пожалуйста, один вопрос…
Ширли остановилась и ждет, пока мальчик поднимется к ней.
Мальчик. Я прошу прощения, вы когда-нибудь видели, чтобы черную старушку-инвалида вез в коляске белый человек?
Ширли. Мне некогда, мальчик, я очень спешу. (И продолжила подниматься по лестнице.)
Мальчик. Ну, ладно. Тогда в другой раз.
12. Интерьер.
Номер Виктора.
(Ночь)
Когда девушка постучала в дверь номера Виктора, зубная боль настолько его доконала, что он и не рад был ее приходу, а думал лишь о том, как бы от нее отделаться.
Правая щека у Виктора раздулась, но Ширли этого не замечала — так велико было ее волнение от столь позднего визита к мужчине, да к тому же — кинорежиссеру, в руках у которого, по ее мнению, трепыхалось ее будущее.
Забыв о накрытом столе, Виктор нахохлился, сидя в углу в кресле, и, чтобы отделаться от гостьи, стал циничным и грубым.
Виктор. Ну-с, милая, раздевайся!
Ширли. Как?
Виктор. А так — догола.
Ширли. Вы, конечно, шутите?
Виктор. Мне не до шуток. Это — кино. Будешь сниматься голой. Я хочу обозреть твою фигуру — не напугаешь ли ты зрителей своим телом? Что, не согласна?
Ширли, понурясь, как на казнь, пошла в ванную.
Виктор почти лежит в кресле. Ему не до нее. Он морщится от боли, с закрытыми глазами потирая опухшую щеку.
В дверях возникает Ширли, до шеи прикрывшись мохнатой простыней, которую она прижимает руками. И с мольбой в глазах смотрит на него.
Виктор не реагирует.
Посчитав, что он недоволен, Ширли медленно опускает простыню, сантиметр за сантиметром обнажает шею до груди. Опять замирает, выжидающе смотрит на Виктора.
Виктор не реагирует.
Она еще ниже опускает простыню, обнажив грудь, и с застывшим от ужаса взглядом смотрит на Виктора. Виктор (не открывая глаз, махнул рукой). Читай стихи!
Девушка подтянула простыню до шеи и с облегчением перевела дух.
Ширли. Хорошо, я попробую. Уолт Уитмен. «Листья травы».
И начала читать, как школьница на экзамене.
Виктор, одолеваемый.болью, не обращая на нее внимания, подошел к столу, отхлебнул из бутылки, пополоскал рот спиртным, хотел было сплюнуть в пепельницу, но раздумал и проглотил.
Голос Ширли увядает, она оборвала чтение на полуслове, увидя, что маэстро не реагирует.
Ширли. Может быть, я спою?
Виктор кивнул и снова рухнул в кресло, закрыв лицо руками.
Она включила свой плейер, вставила кассету и под мелодию «Я устою» запела. Сначала — робко, срываясь, потом — все уверенней и агрессивней.
Пока она пела, Виктор сбегал в ванную и снова попробовал вырвать зуб. И опять безуспешно. А Ширли стояла под дверью и пела.
Он вернулся в комнату, девушка — за ним, кутаясь в простыню и все еще продолжая петь, но уже неуверенным и затихающим голосом, доходящим до шепота.
Виктор рухнул в кресло. Зажав голову руками, сквозь раздвинутые пальцы устремил на девушку злой взгляд.
Виктор. Хватит! Не надо! Умоляю…
Ширли чуть не плачет. Стоит жалкая, несчастная. Рушатся все ее надежды. Бывшему режиссеру жаль ее. Но он раздражен и пытается выпроводить ее.
Виктор. Послушай, детка… Хочешь моего совета?
Ширли. Что? Не гожусь? Совсем? Ни капельки?
Виктор. Ну, еще слез не хватало. Боже, как тебе объяснить?..
Ширли. Не выгоняйте меня… Попробуйте еще. Я так волнуюсь и от этого сама себе противна. Я возьму себя в руки. Я сосредоточусь… Ну, что мне вам еще показать?
Виктор (устало). А что ты можешь показать? Ладно, сделай последнюю попытку. Задача такая. Дуй любой текст, что в голову взбредет, но держись темы, которую я тебе задам. Так вот, милая, представь: ты хочешь сниматься в кино, стать актрисой. Важнее цели у тебя в жизни нет. Только эта. И если ты к ней не про— бьешься, то… лучше и не жить… Правильно я тебя понял?
Ширли с готовностью кивнула.
Виктор. Ты знаешь, что без поддержки какого-нибудь кинодеятеля шансов пробиться на экран почти нет. И вдруг тебе улыбнулась Фортуна. Ты вышла на того, кого так долго искала. Но он ли это? А может быть, тебе попался мошенник, старый козел, которому захотелось свежего мяса? Твоего тела. И он наврал тебе с три короба, чтобы голову вскружить. Тебе хочется ему верить… Мучительно хочется. Но ты ведь не глупа, милая моя. Тебе ясно, что все это липа. Тебе ясны его намерения. А ты идешь… как в пасть к тигру потому, что тебе кажется: а вдруг ты ошибаешься, и он действительно тот, за кого себя выдает, и откроет тебе заветную дверь… в сказку. Один шанс, один процент надежды. Вот и изобрази это, сыграй со мной, ничтожеством… обманывающим тебя.
Ширли. Я все поняла. Значит, вы и есть тот злодей, кому я доверилась. Вернее, я должна вообразить, что вы — это он.
Виктор. Да, пожалуй. Вот вообрази на минуточку такое и закати монолог мне, негодяю… в которого ты все же хоть чуточку, но веришь.
Ширли. А вы не обидетесь? Что бы я ни сказала? Конечно, я буду говорить это не вам, а ему…
Виктор. Негодяю… Давай, милая, все начистоту.
Ширли. Хорошо.
Она закрыла глаза и застыла перед ним, прижав ладонями к груди простыню. Ее лицо менялось на глазах. Она входила в образ. И заговорила. С такой страстью! С такой неподдельной искренностью! Протянула в отчаянии к нему руки. Простыня упала на пол, но она даже не заметила, что стоит обнаженная перед ним. Все захлестнул темперамент.
Мы не слышим ее слов, только видим, как она преображается с каждой секундой. Мимика, жесты, сияние глаз… На наших глазах рождается яркая, талантливая актриса.
Виктор сначала лишь косился на нее сквозь раздвинутые пальцы, зажавшие лицо. Потом отнял руку. Затем выпрямился в кресле. Его измученный зубной болью взгляд прояснился. От потрясения талантом Ширли у него прошла боль и исчезла опухоль. Глаза засветились восторгом. Наполнились слезами. Он преобразился, как армейский конь при звуках боевой трубы. И, позабыв обо всем на свете, рухнул на колени перед Ширли, обняв ее ноги, прижался лицом к ее телу и зарыдал.
Ширли умолкла. Ее ладони лежали на его сотрясающихся от рыданий плечах. Слезы побежали по ее щекам. Слезы облегчения, светлые слезы радости и победы. Она тоже опустилась на колени и, обняв его голову, плача и смеясь, стала осыпать его поцелуями.
Они лежат в постели. Оба нагие. Укрытые одной простыней.
Он усталый, но умиротворенный. Она свежа, словно не было бессонной ночи. Ласкает его. Водит пальчиком по его лбу и носу. Целует мелкими детскими поцелуями в подбородок, в уши, в глаза. Его магнитофон — на стуле, рядом с кроватью. Оттуда льется, тоскуя, русская песня «На маленьком плоту». Он переводит ей текст на английский язык. Она пытается подпевать певцу, смешно коверкая русские слова.
Потом она стоит у окна. Внизу — утренний Манхэттен.
Виктор. Ну, все! Тебе пора. Надо хоть пару часиков вздремнуть. Ровно в полдень я за тобой заезжаю.
Ширли. Сейчас, сейчас, милый. Пока совсем не рассвело, улизну отсюда незаметно. Значит, ты мне звонишь в полдень.
Виктор. Оставь телефон.
Она записывает на клочке бумаги номер своего телефона. И, одевшись, долго прощается с ним. Смеясь и дурачась. Затем на цыпочках покидает комнату, прихватив со стола гроздь винограда и с наслаждением жуя.
Виктор остался один. В постели. И лицо его увядает, приобретая озабоченный печальный вид. Он подходит к окну— Смотрит на просыпающийся Манхэттен. В глубоких ущельях меж небоскребами сгущаются потоки крошечных автомобилей.