Жестокая жара

— Однако могу сказать, что после кино я выпил несколько коктейлей. Возможно, на дороге я был невнимателен и разозлил какого-нибудь водителя, — звучало это неубедительно. Ни он, ни она не верили в подобную возможность; более того, у Никки возникло чувство, что Уинн намеренно старается увести разговор в сторону и закрыть тему нападения.

— А вы не думаете, что вас заказали? — вступил Рук.

Сначала Хит хотела упрекнуть журналиста за слишком откровенный вопрос, однако, заметив признаки волнения на лице Тайлера Уинна, передумала.

— Прошу прощения?

— Заказное убийство. По-моему, именно тот случай. Вас хотели ликвидировать. Но зачем кому бы то ни было устранять вас, так сказать, раз и навсегда?

Рук намеренно перешел на дешевый жаргон шпионских романов. Никки пришлось уступить ему ведущую роль в беседе, и он играл ее превосходно: держался выбранной линии, но в то же время старался не загонять человека в угол. Он говорил намеками, как бы давая понять: я все знаю, вы все знаете, и нам не нужно лишних слов.

— Это было бы очень странно, мистер Рук, — ответил Тайлер, однако не пытаясь ничего отрицать.

— Для международного инвестиционного банкира, — подчеркнул Рук. Видя, что Уинн согласился подыграть ему, журналист продолжал: — Итак, нанимать киллера для убийства обычного инвестиционного банкира — нечто из ряда вон выходящее.

Они обменялись долгим взглядом, который походил на могучее рукопожатие двух противников, игру, в которой слабый сдается первым. Тайлер Уинн отвел глаза.

— Капрал Бержерон, — окликнул он охранника. Когда полицейский появился из-за желтой занавески, больной сказал: — Я хотел бы поговорить со своими друзьями без свидетелей. Вы не могли бы найти вазу с водой для этих цветов? И закройте, пожалуйста, дверь в коридор.

Полицейский помедлил, но затем подчинился.

Тайлер Уинн прикрыл глаза и некоторое время размышлял о чем-то; в палате стояла такая тишина, что было слышно негромкое ритмичное попискивание датчика. Рук и Никки даже подумали, что старик уснул. Но внезапно он открыл глаза, откашлялся и начал свой рассказ:

— Я собираюсь поделиться с вами своей историей потому, что она касается не только меня, но и вашей матери.

Никки почувствовала, как сердце забилось сильнее. Она не осмелилась произнести ни слова, лишь кивнула, предлагая ему продолжать.

— Поговорив с вами несколько минут, Никки, я могу сказать, что вы умеете хранить тайны. Кроме того, сейчас, когда я одинок и лишился своей… инфраструктуры… которая могла бы защитить меня, у меня нет причин заблуждаться насчет своих бывших хозяев и дальше оставаться им верным.

После слова «тайны» Хит закрыла колпачком ручку и сложила ладони на блокноте. Журналист сидел неподвижно, скрестив руки на груди, и ждал, пока старик нарушит тишину.

— В течение многих лет, когда я был еще молод и мог принести больше пользы… — Уинн помолчал немного, собрался с силами и преодолел последний барьер. — Я служил своей стране на, так сказать, невидимом фронте. Грубо говоря, был шпионом. Работал на ЦРУ.

Рук засопел и заерзал на месте, затем успокоился и положил ногу на ногу. Уинн, слегка повернув к нему голову, продолжал:

— Вы, без сомнения, об этом уже догадались. Еще одна причина перестать прикидываться. Ведь шпионская работа именно в этом и состоит — в притворстве. Мы рыцари не столько кинжала, сколько плаща. Мы сочиняли себе жизнь и жили этим. Да, вы правы, легенда об «инвестиционном банкире» обеспечила мне в Европе превосходное прикрытие. Более того, она дала мне доступ в места, где следовало собирать информацию. Деньги лучше всего помогают открывать некоторые двери, и никто при этом не задает лишних вопросов.

Он снова повернулся у. Никки.

— Я руководил сетью, агентов которой в Лэнгли называли «Няньками». Называли потому, что мне пришла в голову оригинальная мысль. За несколько лет, проведенных в Европе, я обзавелся связями в кругу влиятельных людей. Я начал вербовать женщин, которых устраивал гувернантками и нянями в семьи дипломатов и других интересующих меня лиц; они шпионили за хозяевами и передавали информацию мне. Замысел был прост, но дал превосходные результаты. Эти «няни» обладали полным доступом к личной жизни моих «объектов». Внедрившись в дом, они не только слушали разговоры, но и устанавливали «жучки», время от времени фотографировали документы и делали другие снимки, служившие… да, рычагом давления. Шантажа. — Он улыбнулся Никки. — Я вижу, что вы уже обо всем догадались, верно?

Она чувствовала, как капельки пота выступают у нее на груди и на спине.

— Да, догадалась, — собственный голос показался ей чужим.

— Сам директор был настолько доволен секретами, которые мне удалось откопать, что мне было приказано расширять сеть. Не забывайте, речь идет о семидесятых. Холодная война еще не закончилась. У нас был Вьетнам. ИРА. Берлинская стена. Карлос Шакал захватил министров ОПЕК в Вене.[97]В Москве проходили переговоры об ограничении стратегических вооружений. В Греции устроили государственный переворот.[98]В США просачивались китайские коммунисты. И большинство крупных игроков рано или поздно появлялись в Париже.

Преимущество сети «Няньки» состояло в том, что я мог расширять ее, внедряя в дома не только гувернанток и помощниц по хозяйству. У меня появился «свой» дворецкий, потом несколько поварих, потом учительница английского, а потом — да-да, Никки Хит — учительницы музыки. Николь Бернарден, подруга вашей матери, оказалась превосходной сотрудницей и помогла мне завербовать Синтию, которая приехала сюда на каникулы.

Хит и Рук медленно повернулись друг к другу. Никто из них не хотел прерывать рассказ, и оба снова взглянули на старика. Никки услышала в коридоре какие-то голоса; но она надеялась узнать еще кое-что, прежде чем появится французская сестра Рэтчед[99]и вышвырнет их отсюда.

— Первое задание вашей матери было очень важным, и она отлично справилась с ним. Летом семьдесят первого года начались закулисные переговоры насчет окончания вьетнамского конфликта.

— Парижское мирное соглашение,[100]— вставил Рук, у которого больше не было сил держать язык за зубами.

— Совершенно верно. Мне стало известно, что посол одной из стран Восточного блока, который являлся коммунистом только потому, что это было ему удобно, и в которого я вложил некоторую сумму денег, собирается принимать у себя в доме семью одного из участников переговоров из Северного Вьетнама. У вьетнамцев был маленький сын, занимавшийся музыкой. — Никки вспомнила шкатулку, обитую шелковой тканью, и фото матери с азиатской семьей перед вывеской Большого театра. — Я устроил Синди в дом посла в качестве учительницы на лето для мальчика. Ученик превосходно выступил на сольном концерте, а ваша мама раздобыла жизненно важную информацию, которая дала Киссинджеру[101]преимущества за столом переговоров. Вы можете ею гордиться.

— Я и горжусь, — ответила Никки. — Теперь я понимаю, почему ее жизнь так изменилась после тех каникул.

— Вы имеете в виду, что она отказалась от концертной карьеры? После нескольких заданий ее уже невозможно было остановить. Она не только жила в богатых парижских семьях, но и несколько лет ездила по всей Европе, слушала и сообщала мне, слушала и сообщала, — повторил он. — Не знаю, что ею двигало — патриотизм или любовь к приключениям, но из нее получилась превосходная шпионка. Она говорила мне, что эта работа приносила ей такое удовлетворение, чувство выполненного долга, полноты жизни, которого не давало ничто другое. Даже музыка.

Подумав над этими словами, Никки произнесла:

— Должно быть, она подвергалась большой опасности.

— Иногда — да. Однако с этим она тоже прекрасно справлялась. Синтия обладала смелостью, но это была не просто смелость. Она была умна и действовала методично. Она ставила перед собой задачу и делала все, чтобы добиться успеха. Она продумывала мельчайшие детали — подготовку, запасные варианты на случай непредвиденных обстоятельств, способ выполнения — и ничто не оставляла на волю случая.