Призраки зла

Одну женщину сообщение просто поразило, она перечитывала его, пока не выучила наизусть, слово в слово, и пристально вглядывалась в иллюстрацию. Природную элегантность Дженни запечатлела даже эта неважная фотография, на которой Дженни Хилтон, по-прежнему грациозная, — была изображена в фазе зрелого очарования, сменившей ее сияющую юность. Она не могла быть менее, чем прелестной. И ненависть, никогда не затухавшая в душе этой женщины, разгорелась с новой силой.

Лондон, оказывается, не такой большой город, как это может показаться на первый взгляд, несмотря на многочисленные пригороды, бывшие деревни, впитанные им за его многовековую историю, и растянувшиеся вокруг поясом шириной в несколько миль. Дженни Хилтон не могла жить в этих районах. Место ее возможного обитания ограничивалось Ноттинг Хиллом на западе, Оуклэндом на востоке, простиралось от Хэмпстеда на севере до, возможно, Докландз на юге. Впрочем нет, там в ее годы были трущобы, она не могла жить южнее Темзы. Итак, ее ареал ограничен. Но сколько он таит террас, дворов, площадей, тенистых улиц, удаленных от основных магистралей и известных только проживающим по соседству, какое множество студий, квартир в цокольных этажах, роскошных апартаментов, отелей, секретных особняков, скрывающихся за высокими оградами. Но уж она ее найдет! Если однажды Дженни Хилтон вышла в театр, она появится на публике снова, и это не пройдет незамеченным. Как бы ей ни хотелось защитить свою личную жизнь от посторонних взглядов, вновь появятся газетные заметки. Это только вопрос времени, — она будет ждать.

Помещение отдела культуры в «Кроникл» было обставлено офисной мебелью в красных тонах. Пластиковые пластины, соединяющие столы, были усеяны обрывками бумаги с неразборчивыми записями; книги, присланные на рецензию оптимистами издателями, валялись в ожидании, когда кто-нибудь их либо выбросит, либо заберет домой; подносы для бумаг были до отказа заполнены пресс-релизами. Компьютеры пестрили желтыми клейкими полосками с записками, ожидающими прихода адресатов. Обычные справочные издания — оксфордский словарь писателей и «Кто есть кто» лежали вместе с парой специальных словарей и тезаурусом Роже.

Стены украшали выцветшие постеры бюро путешествий, Кларкенвеллова географическая карта семнадцатого века и плакат года так шестидесятого, на котором Элвис Пресли рекламировал ботинки. Официальных сообщений собралось на шкафах столько, что они начинали представлять серьезную пожароопасность. Сверху на специальных стальных ручках был укреплен телевизор, показывающий программу БиБиСи, но звук был выключен. Все — от заляпанного пятнами покрытия до потолка, на котором светильники через один перегорели — несло отпечаток неопрятности. Дисциплина и порядок, царящие при подаче новостей публике, скрывают за собой вечный умеренный хаос, переходящий в хаос беспредельный, когда газетная рутина взрывается сенсацией. Это — норма. И если вы от этого теряете голову, то просто не разбираетесь в ситуации.

В двадцать минут первого, когда Малтрэверс вошел в редакцию, там не чувствовалось никакой паники. Мягкий звук клавиатур персональных компьютеров, за которыми помощники редакторов кромсали и вылизывали материалы, сообщал атмосфере редакционной комнаты умиротворенность, как на старинном кладбище, раскинувшемся под окнами. Телефоны, только что пронзительными звонками требовавшие немедленного ответа, перешли теперь на конфиденциальный булькающий тон сопранового диапазона, который гораздо легче игнорировать, если ты занят. Майк Фрейзер, погруженный в изучение текста на дисплее, мелкими глотками потягивал горячий шоколад из белой пластиковой чашки, когда к нему сзади подошел Малтрэверс и заглянул ему через плечо.

— Должно быть, хороший материал, — прокомментировал он.

Фрейзер повернулся с гримасой отвращения.

— Написал некто, кому мы платим кучу денег за колонку юмора. Мне смешнее было читать надписи на обертках рождественских крекеров, но он — друг чьей-то жены. — Майк поднялся и протянул руку. — Рад тебя видеть, Гус. Как это тебе удается так чертовски молодо выглядеть?

— Здоровый образ жизни.

Разница между ними была чуть больше двух месяцев, но, как сказал как-то Малтрэверс, Майк Фрейзер уже родился тридцатилетним. Его лицо, прошитое морщинами, выглядело, как помещение, в котором жил какой-нибудь неряха, гармония между отдельными чертами лица отсутствовала. Сломанный нос, достояние форварда в регби, придавал лицу суровость, а темные стриженые ежиком волосы напоминали коврик-щетку для вытирания ног перед дверью. Майк Фрейзер уже пятнадцать лет был женат на нежной, необыкновенно хорошенькой японке, обе его дочери унаследовали красоту матери и душевную теплоту отца. Всего несколько человек, в том числе и Малтрэверс, знали, что если Майк Фрейзер выглядит усталым, это скорее всего означает, что он провел ночь, сочувственно выслушивая телефонную исповедь какого-нибудь бедняги, находящегося на грани самоубийства, от которого ему обычно удавалось отговорить своего собеседника.

— Ну что, ты нашел в библиотеке что хотел? — спросил он, надевая пиджак.

— Безусловно, кое-какие пробелы заполнились. Я, например, не знал, что она пару лет жила в Уэлсе. Это сообщила «Гардиан», где говорилось о каком-то скандале из-за атомной электростанции. Сколько она живет в Лондоне с тех пор, как вернулась?

— Точно не знаю, всего несколько месяцев.

— А как «Кроникл» удалось к ней подобраться?

— Редактор встретил ее на обеде. Она сказала, что ей нравится наша газета, и он уговорил ее дать интервью.

— А почему мне?

— Помнишь тот материал, который ты для нас сделал о Ричарде Томлинсоне? Драматурге? Он — давний друг Дженни Хилтон, и то, что у тебя получилось, произвело на нее благоприятное впечатление. — Фрейзер цинично скривился. — Сказала, что ты добрый.

Малтрэверс небрежно спросил:

— Она сказала, что будет разговаривать только со мной?

— Вовсе нет, — твердо возразил Малтрэверс. — Не пытайся использовать эту уловку, чтобы увеличить свой гонорар. Она вполне готова разговаривать с кем-нибудь другим, если ты…

— Уверен, мы что-нибудь придумаем, — перебил его Малтрэверс. — За выпивкой. Если ты предложишь мне хорошую цену, я даже за нее заплачу. Куда пойдем?

— К «Волонтирам», — ответил Фрейзер, отрываясь от своего дисплея. — По дороге я должен представить тебя дейм Мери.

— Кто такая дейм Мери? — спросил Малтрэверс.

— Увидишь. Это забавно.

Они вышли из редакции и направились по Сити Роуд к кладбищенским воротам. Тропа с указателями проходила между березами, кленами и буками. Прямо напротив ворот Фрейзер повернул направо к надгробию кубической формы с надписью, гласящей, что под ним покоится дейм Мери Пейдж, вдова сэра Грегори Пейджа, чье имя было выгравировано на противоположной стороне.

— Посмотри, — сказал Фрейзер. — Вот одна из прелестей неизвестного нам Лондона.

Малтрэверс приблизился к другой стенке памятника и прочитал легенду в немом изумлении.

«За 67 месяцев у нее 66 раз откачивали жидкость. Таким образом, она сбросила 240 галлонов воды, причем никогда не жаловалась на свою болезнь и не боялась операции.

Мученица водянки дейм Мери провела последние пять лет жизни, как бы утопая изнутри, и переносила муки с христианской стойкостью и английской невозмутимостью.»

— Правда, здорово, — заметил Фрейзер.

— Нечто классическое, согласился Малтрэверс. — А ты никогда не задавал себе вопроса, где хоронили обыкновенных людей? Даю гарантию, что каждый, кто лежит на этом кладбище, был либо прекрасной супругой и матерью, либо честным и преданным мужем, либо ребенком, лишь на время ниспосланным ангелами в этот грешный мир.

— Смерть прощает все долги.

— Может быть. Но мне хотелось бы найти памятник с надгробной надписью вроде «Она постоянно причиняла беспокойство семье, пила, как сапожник, колотила слуг, превратила жизнь мужа в ад, семья благодарит Господа за то, что он наконец прибрал ее».

— Вот чего ты хочешь?