Страница 137 из 152
— Вполне согласен с вами, Валланд, когда настанет время, на сцену выступят и мужчины, пускай женщины сеют, а я буду пожинать их труды.
— Смотрите, чтобы они вам не посеяли чего-нибудь такого, чего вы и пожинать не захотите.
— Ничего, ведь главное, Валланд, в данную минуту нам надо, чтобы здешний народ наконец возмутился и восстал — это заставит Бонапарта прислать нам сюда дивизию. Время разговоров прошло, пора действовать. Конечно, я знаю, что некоторым из моих соотечественников придется сложить свои головы в Вероне, что же делать, приходится примириться с этим. Вы, я и мои друзья в этом случае останемся, конечно, только зрителями, мы будем только оплакивать погибших и будем умолять небо и Бонапарта отомстить за них. Наше положение в глазах Европы останется вне всякого подозрения, а между тем Венеция падет. Вы понимаете, Валланд, насколько маркиза де Сан-Реми может нам помочь в данном случае? Она прислана сюда, чтобы завязать дружеские отношения с французами — почему? Потому что она влюблена в одного из них. Я превращу ее любовь в ревность, и что из этого произойдет? Наверное, вы настолько хорошо знаете женщин, что можете предвидеть все последствия моего поступка.
Он тихо рассмеялся, стоя в дверях дома маркизы. Валланд с восторгом хлопнул его по руке и воскликнул:
— Положительно, Вильтар, в вас сидит какой-то демон.
Вильтара уже слишком часто сравнивали с нечистой силой, так что этот комплимент нисколько не тронул его. Он откинул назад свой плащ и, гордо подняв голову, пошел вслед за Валландом вверх по лестнице. На улицах было уже темно, но зато весь дворец сверкал огнями, весело горевшими в великолепных хрустальных канделябрах. Лакеи, в голубых ливреях и в брюках канареечного цвета, мелькали во всех направлениях, их было, казалось, не меньше, чем гостей. Великолепная мраморная лестница кишела самыми разнообразными мундирами, среди которых виднелось также много дамских светлых и нарядных туалетов. В этой толпе, поднимавшейся по лестнице, слышались самые разнообразные наречия, но преобладающим языком был французский, и говорившие на нем чувствовали себя увереннее и свободнее, чем итальянцы, которые, конечно, не могли забыть ни на минуту, что окружены своими недругами. Валланд, самоуверенный и решительный, как всегда, пробивался сквозь эту толпу без всякой церемонии, кивая направо и налево довольно небрежно и высокомерно; он в скором времени очутился в дверях салона и увидел издали Беатрису, принимавшую своих гостей с видом королевы, наконец-то очутившейся снова в своем царстве.
— Это она? — шепнул он Вильтару с видимым удивлением, — но ведь она прямо красавица, надо сознаться. Вам придется запастись хорошей веревкой, чтобы держать ее на привязи, — сказал он, улыбаясь.
— Нет, — ответил Вильтар, улыбаясь, — я сумею управлять ею и при помощи тоненькой ниточки.
И, действительно, Беатриса никогда еще не была так хороша. Уверенная в душе, что наконец-то в этот вечер Гастон явится к ней, она не пренебрегла ни одним украшением, которое предписывали ей ее положение и имя. Платье ее было выткано из золота и серебра на прозрачной ткани, бриллианты ее были известны всему миру, так как фамилия Порци обладала ими уже много веков. На ней надеты были рубины из Венгрии, изумруды, эмблема верности, бриллиантовая диадема из Индии, сапфиры, украшавшие ее обнаженные руки, бросали на них какие-то изменчивые лучистые тени. Но венцом всего была «золотая роза»: эта фамильная драгоценность являлась единственной в мире и принадлежала исключительно роду, к которому она имела честь принадлежать.
Маркиза стояла посреди огромной комнаты, чудный роскошный потолок которой почти совершенно скрывался массою люстр и тысячами свечей, служивших ей украшением. Беатриса была окружена кардиналами в пурпуровых одеждах и другими духовными лицами; тут же стоял Эмили, начальник скудных итальянских войск, Верита, который, несмотря на свою старость, приложил все свои старания, чтобы спасти Верону; Джон Баптист Валента, славившийся своею ученостью. Все они группировались вокруг нее, как бы стараясь защитить ее, а также и город от этого нашествия болтливых и хвастливых французов, относившихся так легко к самым серьезным вопросам. Французы же, как бы сговорившись, столпились все в другом конце комнаты, они занимали правый угол салона, а итальянцы левый, и хотя все говорили о самых простых и обыденных вещах, каждый из присутствующих думал только о настоящем положении дел. Это были, собственно говоря, союзники, а между тем они сторонились друг друга.
В Вероне царил мир, а между тем каждый шепотом спрашивал себя: «не будет ли завтра сражения?». Единственный человек, который мог бы соединить эти два различных общества, лежал в данную минуту в доме Бианки, дочери Пезаро.
Беатриса сразу увидела Вильтара, как только он вошел в комнату, она сделала знак веером, как бы приветствуя его. Он подошел к ней и представил ей Валланда, она же со своей стороны познакомила его с кардиналом Зено и с другими епископами и сановниками, и некоторое время все они поддерживали пустой светский разговор. Но Беатриса и Вильтар только ждали минуты, чтобы поговорить наедине: наконец Беатриса улучила минуту и спросила Вильтара вполголоса:
— Где граф? Что его задержало?
Вильтар, ожидавший этого вопроса, ответил с видом человека, который охотно бы скрыл истину.
— Дорогая маркиза, я думал, что вам уже все известно.
— Известно? Но что же мне может быть известно?
— Мне хотелось бы, чтобы вы это узнали от кого-нибудь другого, маркиза, не забудьте, что я ведь друг Гастона.
Она широко открыла свои прелестные глаза, как бы опасаясь какого-то невиданного, но ужасного удара.
— Значит, с ним что-нибудь случилось? — воскликнула она.
— Да, как вы и говорите, с ним случилось что-то.
— Он ранен? Болен?
— Хуже, маркиза.
Она приготовилась уже к дурным вестям, но эти слова почти лишили ее чувств; она тяжело оперлась на спинку золоченого стула.
— Говорите яснее, что может быть хуже болезни?
— Неосторожность.
— Так, значит, это была только неосторожность с его стороны.
Маркиза снова порозовела и оправилась.
— Но ведь если неосторожность считать преступлением, то мы — все преступники, — воскликнула она почти весело.
— Я не согласен с вами, маркиза, мы преступны, если только наша неосторожность причиняет кому-либо вред.
— Но что же Гастон сделал? Почему вы говорите все это так таинственно?
— Мне хотелось бы пощадить вас, вы и так слишком скоро узнаете об этом.
— Пожалуйста, не заботьтесь обо мне. Мне уже нечего терять.
— То же самое можно сказать и про нашего друга Гастона, ему тоже больше нечего терять.
— Что вы хотите сказать этим?
— Он уже и так потерял восемнадцать человек гусар, они были убиты три дня тому назад вашими соотечественниками, маркиза.
Она сразу опечалилась, так как поняла, что с Гастоном случилась какая-нибудь неприятность.
— Неужели вы не можете быть откровенны со мной, если я прошу вас об этом? — сказала она довольно резко.
Вильтар осторожно дотронулся до ее руки и сказал шепотом:
— Я не хотел причинить вам горя, но если вы непременно хотите...
— Говорите скорее, лучше знать худшее.
Он пожал плечами и стал говорить, не глядя на нее.
— Наш друг Гастон — горячая голова: он вообразил что ему удастся победить предрассудки, накопленные годами, одним эскадроном гусар. Он мог бы быть прекрасным епископом, если бы только это не было так скандально: он отправился на рынок и стал там проповедовать, как монах. Вот и все дело в нескольких словах. Он вообразил, что ему стоит махнуть рукой, и сразу же повсюду водворится мир и тишина и воцарятся дружеские и братские отношения. Так как народ не согласился сразу с ним, он попробовал хорошенько пугнуть его, чтобы он сразу поумнел. Но, к сожалению, эта публика стала стрелять из своих мушкетов, и некоторые даже возымели счастливую мысль нагородить полную улицу трупов, чтобы наш друг не мог вернуться к нам. Гастон попал в ловушку, и все его люди были перебиты, потому что расчет его оказался не верен. Наш друг погиб бы вместе с ними, если бы одна прелестная женщина не сжалилась над ним. Мне интересно знать, знакомы ли вы с ней?