Страница 131 из 152
— Генерал отправился к церкви принять депутацию от Венеции, — сказал он ей, — мне говорили, что в этой депутации ваши близкие друзья.
— Очень может быть, — ответила Беатриса, — но кто же эти депутаты, как их зовут?
— Секретарь Франциско Пезаро и ваш старинный друг, ужаснейший шарлатан, простите за выражение, синьор Брешиа.
Она невольно рассмеялась вместе с ним над этим прозвищем, данном Лоренцо.
— Он приехал, вероятно, чтобы объяснить причину смерти вашего бедного соотечественника Ланжье?
— В таком случае ему придется пустить в ход весь свой ум, так как это была отвратительная шутка, надо признаться. Я не удивляюсь тому, что вы решили переселиться в Верону.
Он говорил очень добродушно и мягко, как бы угадывая чувства, волновавшие ее.
— Ведь я еще не решила, что поеду в Верону, генерал. Почему вы говорите это так уверенно?
— Дело в том, маркиза, что генерал решил, что вы будете вице-губернатором Вероны. Я не могу предположить, чтобы можно было отказаться от подобного поста, особенно такой женщине, как вы, маркиза.
Беатриса промолчала. Она поняла, что о решении ехать в Верону было известно уже всему штабу, и поэтому отказ с ее стороны невозможен. Они сделают ее орудием в своих руках, а между тем сами всему свету возвестят о том, будто сама она захотела сослужить службу Франции. Весь ее патриотизм пробудился в ней с новой силой, и она сказала себе, что лучше претерпеть всевозможные унижения, чем открыть салон в Вероне.
— Я очень польщена выбором генерала Бонапарта, — сказала она, — но я не разделяю его уверенности в том, что сумею быть достойной его. По-моему, между вашими соотечественниками и моими не может быть никогда особенной дружбы, если я отправлюсь в Верону, французы не будут доверять мне, а итальянцы отнесутся ко мне с презрением. Вы, должно быть, очень плохого мнения о моем уме, если думаете, что я соглашусь исполнить подобную задачу. Это, конечно, делает честь вашей откровенности, но я отплачу вам тем же, и поэтому говорю вам прямо, что я не поеду в Верону.
Он не стал противоречить ей, но рассмеялся, как бы уверенный в том, что он прав, а не она.
— Увидим, — сказал он, — я уверен, что осознание трудности положения больше всего повлияет на то, что вы, маркиза, согласитесь взять на себя эту миссию. Вы говорите, что мои соотечественники не будут доверять вам. Мне кажется, что вы ошибаетесь на этот счет. Они наоборот с радостью будут приветствовать умную женщину, которая возьмется помирить их с прежними друзьями. Подумайте, какую пользу может принести ваше присутствие там в это тяжелое время. Не забудьте, что от положения дел в Вероне будет зависеть и судьба Венеции: пока в Вероне будет царить мир, до тех пор Венеция в безопасности. Вы, маркиза, со своим влиянием и тактом сделаете больше для взаимного примирения, чем все эти войска и пушки. И поэтому я и говорю так смело, что вы поедете в Верону: этого требует уже ваше чувство долга по отношению к Венеции.
Она покачала головой, очень польщенная сделанным ей комплиментом, но все же уверенная в том, что она не согласится плясать под чужую дудку.
— Но если генерал Бонапарт думал так, как вы говорите, — наивно заметила она, — почему он не позволил графу де Жоаезу проститься со мной?
Моро, по-видимому, ожидал этот вопрос.
— Потому, маркиза, что нельзя было терять ни одного часа. Верона накануне взрыва, один неосторожный шаг, одно неуместное слово может стоить нам многих жизней. Ваш друг Гастон — как раз такой человек, который сумеет теперь действовать с тактом и осторожно. Мы послали его в том убеждении, что он сумеет сохранить мир в Вероне до тех пор, пока мы не пришлем туда дивизию, чтобы поддержать его. Все те, кто остались здесь, нужны нам в настоящую минуту именно здесь. Наши соотечественники должны как-нибудь выдержать до тех пор, пока не решится окончательно этот вопрос. Мы послали им Гастона, он сумеет уладить пока все дело.
— Но ведь вы рисковали его жизнью?
— Но кто же из нас, французов, не рискует теперь своей жизнью?
— Но ведь это не дело военного, его могут наконец убить прямо на улицах, на глазах у всех.
— То же самое ему грозило и в Венеции. Говорят, что он обязан своей жизнью исключительно вам, маркиза. Может быть, в Вероне вы вторично спасете ему жизнь.
— Не думаю. Разве я пользуюсь там каким-нибудь авторитетом? Мне кажется, что моя дружба не спасет его; по-моему, даже будет лучше, если я не поеду в Верону.
— Но ведь вы же не вернетесь в Венецию, по крайней мере, до тех пор, пока мы не займем ее силой?
— Тогда-то я наверное не вернусь туда.
— Я восхищаюсь вашим патриотизмом. Если бы вы не были наполовину француженка, конечно, тогда нечему было бы удивляться. Ведь, собственно говоря, мы не желаем Венеции зла, но она сама так настойчива, маркиза.
— А вы тоже со своей стороны не менее упрямы, — ответила маркиза, и оба они засмеялись, несмотря на важность обсуждаемого ими вопроса.
Они доехали как раз до церкви, в которой Бонапарт принимал депутацию из Венеции, и когда они подъехали ближе, они услышали его гневный голос, говоривший о смерти Ланжье, тон его речей был таков, что Беатриса невольно задрожала. «Рабы, трусы, убийцы!» — слышались его отрывочные восклицания. Они услышали, как он кончил свою речь угрозой, что лев св. Марка исчезнет с лица земли, и он отдаст своим генералам приказание не щадить никого из венецианцев.
— Когда вы доставите мне живыми или мертвыми убийц моего бедного лейтенанта Ланжье, тогда только я выслушаю вас, господа.
В ответ на эти слова послышались просьбы Франциско Пезаро, старавшегося умилостивить Наполеона, а вслед за тем раздалась и напыщенная речь Лоренцо, которая вывела Бонапарта окончательно из терпения.
— Я велю повесить тебя, старик, — кричал он, — убирайся, пока не поздно!
Офицеры и солдаты, стоявшие при входе в ограду около церкви, посторонились и пропустили венецианцев, когда те показались в воротах. Моро попробовал удалить Беатрису, но это ему не удалось, а между тем он сильно опасался того, что сцена, предстоящая ей, могла оказаться для нее унизительной. Но она стояла впереди всех и первая увидела Пезаро: престарелый вельможа шел, низко опустив голову: на глазах его видны были слезы. Беатриса сама чуть не прослезилась при виде его печали, вызванной тем, что ему не удалось умилостивить Бонапарта. При виде его она вдруг решила сейчас же покинуть французский лагерь и вернуться вместе с ним в Венецию, будь что будет, но в ту же секунду показался Лоренцо, красный от гнева, весь взъерошенный, как большая хищная птица; он приблизился к ней и в одно мгновение ока успел испортить впечатление, вызванное в ней видом Пезаро.
— Вы видите, как ваши друзья обращаются со мной, — прошептал он ей, — недоставало только того, чтобы вы, маркиза, присутствовали при этом. Меня выгнали, как собаку, и, как собака, я возвращаюсь в свою конуру.
— Благодарите Бога за то, что у вас еще есть эта конура! — воскликнула разгневанная Беатриса, но Лоренцо был так полон своим негодованием, своим поражением, что не обратил внимания на ее тон. Она так много раз помогала ему преодолевать различные затруднения, что он решил, что и на этот раз она еще может выручить его.
— Какой ответ я дам сенату? С чем я вернусь в Венецию? — продолжал он жалобно. — Если я скажу всю правду, мне не поверят. Хорош посланник, которого обругали, как дурака. Разве можно это рассказывать сенату?
— Так не рассказывайте этого, Лоренцо, — заметила Беатриса, тронутая его горем. — Я уверена, что Франциско Пезаро не скажет ничего, что бы могло еще увеличить его позор. Пусть сенат узнает, что Бонапарт — не такой человек, который испугается угрозы. Он нисколько не заботится о вашем высоком происхождении — ему это безразлично, так как он сам — выходец из народа; этим вы ничего не возьмете, но мне кажется, что лестью от него можно чего-нибудь добиться.
Эта мысль очень понравилась Лоренцо. Он несколько оправился и, завернувшись покрасивее в свой плащ, принимая гордую осанку, ответил ей как бы нехотя: