Люди и драконы

— Рано или поздно человек все равно умирает.

Пришел черед удивляться Ксантену:

— Что? Неужели это слова бывшего дворянина замка Хейдждорн? Разве так должен встречать опасность гордый и смелый мужчина? Этому ли учит нас история? Конечно, нет! Мне незачем вас поучать — вы знаете не меньше моего.

Филидор кивнул:

— Я знаю, что история человечества — это не войны, не победы, не технические достижения. Это мозаика из триллионов кусочков, каждый из которых — рассказ о том, как человек уживался со своей совестью. Вот какова подлинная история нашей расы.

Ксантен отмахнулся:

— Вы слишком упрощаете, Филидор. Неужели считаете меня тупицей? История многогранна, это всем известно. Вы склонны выделять ее моральную сторону. Но основа основ морали — выживание. Все хорошо, что помогает уцелеть. Все плохо, что ведет к гибели.

— Отлично сказано! — заявил Филидор. — Но позвольте задать вам несколько вопросов. Может ли племя из миллионов существ уничтожить одно существо, которое в противном случае заразит всех смертельной болезнью? Да, ответите вы. Десять голодных зверей пытаются убить вас и съесть. Следует ли перебить их, чтобы спастись? Вы снова ответите утвердительно, хотя в этом случае гибнет больше живых существ, чем остается. Еще пример. Где-нибудь в долине, в стороне от больших селений, живет в своей хижине отшельник. И вдруг с неба спускаются сто космических кораблей, и пришельцы пытаются убить его. Имеет ли он право, защищая себя, уничтожить врагов, даже если он один, а их сто тысяч? С вашей точки зрения, наверное, имеет. А если на него напали такие же люди, как он сам? Что, если он существо из первого примера, которое заразит весь мир, если его не убить? Как видите, однозначного ответа не существует. Мы долго пытались его найти, но не смогли. А потому, возможно, поступаясь выживанием, которое вы считаете основой морали, я (ибо я могу говорить только от своего лица) выбираю иную мораль, позволяющую мне жить в ладах со своей совестью. Я никого не убиваю. Я ничего не уничтожаю.

— Ха! — пренебрежительно бросил Ксантен. — Неужели вы не станете защищать своих детей, если сюда пожалуют мехи?

Филидор отвернулся, поджав губы. Ксантену ответил другой искупленец:

— Филидор выразил нашу мораль. Но разве можно следовать убеждениям во всех случаях без исключения? Если возникнет угроза для наших детей, Филидор, или я, или кто-нибудь другой откажется от своих принципов.

— Оглянитесь, — сказал Ксантену Филидор. — Узнаете кого-нибудь?

Ксантен обвел взглядом окружавших его людей. Неподалеку стояла необыкновенной красоты девушка в белой накидке. В ее темных волосах, волнистыми прядями спадавших на плечи, алел цветок. Ксантен кивнул:

— Узнаю девушку, которую О. Ц. Гарр хотел сделать хозяйкой своего дома.

— Вы не ошиблись, — подтвердил Филидор. — А помните, что ему помешало?

— Отлично помню, — ответил Ксантен. — Он попытался нарушить закон о контроле над рождаемостью, который позволяет иметь только одну жену, но встретил решительный отпор со стороны совета нотаблей. Однако О. Ц. Гарр упорствовал. «Я же содержу фан! — возмущался он. — Против этого никто не возражает, хотя порой их число достигает шести, а то и восьми. Если, угодно, я буду называть эту девушку фаной и поселю ее вместе с фанами». Я протестовал, и многие меня поддержали. Дело едва не дошло до дуэли, но в конце концов О. Ц. Гарру пришлось уступить. Совет отдал девушку под мою опеку, а я отвез ее к вам.

— Все верно, — кивнул Филидор. — Ну а мы перед этим уговаривали О. Ц. Гарра оставить ее в покое. Он не поддался на уговоры, даже пригрозил, что приведет сюда своих мехов. И мы не стали противиться. Как видите, мы не погрешили против вашей морали.

— Иногда лучше забыть о морали, — сказал Ксантен. — Пусть даже О. Ц. Гарр дворянин, а вы всего лишь искупленцы. Тем паче о ней нужно забыть сейчас. Мехи разрушают замки и убивают всех без разбора. Если мораль требует непротивления злу, от нее необходимо отказаться.

Филидор язвительно усмехнулся:

— Великолепно. Ситуация просто замечательная. На Земле живут мехи, крестьяне, птицы и фаны. Все они доставлены сюда с иных планет, все порабощены и приспособлены для нужд человека. Именно в этом наша вина, Ксантен, именно эту вину мы и должны искупить. А вы хотите, чтобы мы усугубили ее.

— Не стоит брать на себя грехи предков, — заметил Ксантен. — Впрочем, если вам так нравится терзать себя, если вы намерены заниматься этим и дальше, я не стану вас переубеждать. Но еще раз предлагаю: давайте драться с мехами. На худой конец вы могли бы укрыться в замке.

— Нет, это не для меня, — сказал Филидор. — Хотя другие, возможно, согласятся.

— А сами вы будете ждать неминуемой гибели?

— Нет, я и мои сторонники спрячемся в горах.

Забравшись на фургон, Ксантен крикнул:

— Если передумаете, приходите в замок Хейдждорн!

И уехал.

Дорога пересекла равнину и, попетляв на склонах гор, перевалила через гребень. Далеко впереди на фоне неба вырисовывался четкий силуэт замка Хейдждорн.

Глава 4

1

— Космические корабли больше никуда не полетят, — доложил Ксантен на совете. — Мехи опередили нас. Любые попытки вернуться на Родные Планеты обречены на неудачу.

Хейдждорн поморщился:

— Печальная новость. Ну что ж, с этим всё.

— Возвращаясь в замок, я наткнулся на племя кочевников, — продолжал Ксантен. — Я говорил с гетманом и пытался соблазнить его службой в наших войсках. Боюсь, эти непокорные кочевники никогда не станут нашими солдатами. Гетман ответил мне столь грубым отказом, что я уехал вне себя от возмущения. Затем я посетил деревню искупленцев в Дальней долине и сделал им аналогичное предложение, но без особого успеха. Если кочевники — грубияны, то искупленцы — неисправимые идеалисты. И те, и другие предпочитают бегство. Искупленцы намерены укрыться в горах. Кочевники, вероятно, отступят в степи.

— Что толку? — фыркнул Бодри. — Возможно, они выиграют несколько лет. Но в конечном итоге мехи вырежут их всех до единого. Мехи — народ методичный.

— А ведь мы могли бы сколотить из кочевников и искупленцев неплохой корпус, и тогда все остались бы в выигрыше, — раздраженно произнес О. Ц. Гарр. — Ну и ладно, пускай погибают. Нам-то нечего опасаться.

— Пока нечего, — согласился Ксантен, нахмурясь. — Но что случится, когда откажет система энергообеспечения? Когда сломаются лифты? Когда прекратится циркуляция воздуха в Домах и нам придется либо задохнуться, либо замерзнуть? Что тогда?

Помрачнев, О. Ц. Гарр покачал головой:

— Любые испытания мы должны встретить как подобает мужчинам — смело и твердо. Механизмы замка надежны, вряд ли они придут в негодность за ближайшие пять-десять лет. А за этот срок все может измениться.

— Эта программа, в сущности, так же пассивна, как и намерения искупленцев, — подал голос Клагхорн, сидевший, развалясь, в кресле. — Она тоже не дает гарантии на завтрашний день.

О. Ц. Гарр подчеркнуто вежливо возразил:

— Клагхорну хорошо известно, что мне не занимать смелости, а также оптимизма и целеустремленности — иными словами, качеств, не имеющих ничего общего с пассивностью. Но я не желаю придавать слишком большого значения пустяковым неудобствам. При чем тут пассивность? Если заслуженный и почтенный глава семьи Клагхорн не согласен со мной, то он, надеюсь, объяснит, как нам сохранить свое положение, не роняя достоинства и не теряя уважения к себе?

Клагхорн медленно кивнул. На его губах играла едва заметная улыбка, которую О. Ц. Гарр находил отталкивающе самодовольной.

— Да, есть простой и надежный способ победить мехов, — сказал он.

— Вот и отлично! — воскликнул Хейдждорн. — Прошу вас, Клагхорн, не тяните!

Клагхорн обвел задумчивым взглядом лица дворян, сидевших за покрытым красным бархатом столом: бесстрастного Ксантена; дородного, привычно сжимающего челюсти, от чего с лица не сходила неприятная усмешка, Бодри; красивого, стройного и энергичного, как юный кадет, Иссета; хмурого и озабоченного Хейдждорна; элегантного Гарра; Овервеля, угрюмо раздумывающего о неудобствах, уготованных ему в будущем; Ора, не то скучающего, не то смирившегося, праздно вертящего в руках табличку из слоновой кости, и других, на чьих лицах отражались сомнения, дурные предчувствия, высокомерие, негодование и беспокойство. Один лишь Флой встретил его взгляд со спокойной «ухмылкой имбецила», как охарактеризовал ее позднее Иссет, — ухмылкой, которая должна была подчеркнуть полную непричастность Флоя ко всему, о чем шла речь на совете.