Ты мерзок в эту ночь? (ЛП)

Сегодня он разглядывал копию гробницы Наполеона, отделанную драгоценными камнями. Восхищался ее вопиющим, нахальным величием, и, конечно же, размышлял о Париже. Но больше всего он пытался отвлечься от мыслей об истории, которую ему только что поведал отец.

Для Пэрика в посещениях отцовского кабинета не было ничего необычного. В 1927 году Том Ли еще не оставил надежд на обучение сына тонкостям семейного бизнеса, и иногда звал Пэрика прочерчивать линии на документах, проставлять штампы или отвешивать черные бруски опиума. Сегодня ему не пришлось делать ничего подобного. Сегодня он только стоял перед отцовским столом, устремив взгляд на носки своих сверкающих кожаных башмаков, и немо слушал, как отец распутывает мир, словно клубок ниток.

— Твоя мать не умерла при родах. Я позволял тебе верить в это, пока ты был ребенком, но теперь, становясь мужчиной, ты должен услышать правду. Чтобы понять, на что ты способен, ты должен знать, на что способен я.

Том Ли описал танцевальный зал, недолгую романтику, расцвет беременности Николь. Он нанял лучшую повитуху в Шанхае, заплатил за то, чтобы та при помощи особых трав и молитв обеспечила рождение ребенка мужского пола. Когда Николь родила, пока была еще одурманена болью и лекарствами, Том приказал, чтобы младенца отобрали у нее и принесли ему.

— Я тщательно тебя осмотрел, ища фамильное сходство — принадлежал ты мне или ей? Сильнее всего меня, конечно, оттолкнули твои глаза. Они не только имели странный разрез, но были зелеными!

— Я подумывал о том, чтобы тебя уничтожить. Но это был чистый инстинкт, бессознательный. Конечно, ты был моим сыном — и, хоть и зная, что твоя смешанная кровь во многом усложнит тебе жизнь, я также понимал, что связи с Западом могут пригодиться нашей семье в будущем. Поэтому я так тебя назвал.

«Пэрик» было уменьшительным от имени Пьер Жан-Люк, которое Том Ли случайным образом выбрал из какого-то французского романа.

— Пока я тебя осматривал, твою мать убивали.

Пэрик поднял глаза. Взгляд его отца был спокоен, в нем читалось не больше сознательной жестокости, чем во взгляде ящерицы или змеи.

— Двое моих коллег вошли в ее комнату. Одного из них ты знаешь — Чунг Тои, он умер в прошлом году.

Чунг Тои всегда был особенно добр к Пэрику, как верный дядя. Пэрик помнил, как плакал, узнав о его смерти.

— Он держал ее, пока второй человек втыкал шляпную булавку ей в мозг через ноздрю. Смерть была мгновенной. Она ничего не почувствовала.

Когда Пэрику удалось пошевелить губами, его голос казался ржавым.

— Я могу посетить могилу матери?

— Ее тело выбросили из опиумного сырья где-то посреди Южнокитайского моря. К тому времени я решил тебя оставить, благодаря единственной черте, общей для нас обоих; черте, в которой я увидел хорошее предзнаменование.

Пэрик не мог, не смел задать вопрос.

— Наши члены выглядят совершенно одинаково, — сказал его отец и разразился хохотом, в котором не было и тени юмора.

Пять лет спустя отец Пэрика отослал его из дома, обеспечив достаточной суммой денег на смену имени и отъезд из Шанхая.

Пэрик потягивал опиум из запасов уже какое-то время, но с этим еще можно было мириться. Но когда Том Ли обнаружил сына в постели с двумя девушками и парнем, в обстоятельствах, которых не оправдывал тот факт, что девушки жадно отлизывали друг другу, а парни завороженно за этим наблюдали — это уж оказалось абсолютно неприемлемо.

Пэрику было плевать. На самом деле он даже намеренно влезал во всякие дурацкие переделки в надежде, что произойдет нечто подобное. Утомительно было слушать крики «ты квелый французский педик» и «эта отрава в крови твоей матери», собирая вещи, но, когда он покинул отчий дом, почувствовал радость от того, что наконец вырвался.

Отправив багаж на железнодорожную станцию, он провел остаток дня за покупками в универмаге Синсерз, своем любимом месте в Шанхае. Ему нравились витиеватые украшения на потолках и балках, алые знамена с золотым тиснением, атмосфера богатства и изобилия. Он скупал одежду, аксессуары, яркие пакетики с мылом, чаем и сладостями. Некоторое время казалось, он никогда не перестанет совершать покупки. Наконец он нанял рикшу до станции и поднялся на борт экспресса, на котором ему предстояло совершить первый шаг в своем путешествии в Гонконг. Закат золотил вычурные очертания Шанхая на фоне неба, когда поезд тронулся.

Если Шанхай был стареющей куртизанкой в потрепанном викторианском платье, то Гонконг представлялся сочной юной шлюхой, чей яркий макияж сулил восхитительное разнообразие забав. Пэрику он показался раем.

Он не общался с отцом, но ежемесячно из Шанхая приходил пакет, денег в котором было больше, чем даже Пэрик успевал истратить. Ему всегда нравилось чувствовать деньги, но эти деньги отдавали позором. Он позволял им небрежно утекать сквозь пальцы, никогда не шел пешком, если мог нанять рикшу, и никогда не брал рикшу, если в отеле оказывался свободный Бентли. Он зачастил в самые скандальные ночные клубы, обзавелся западными друзьями и манерами, погрузился в зловонную, бурливую жизнь островной части города.

Он жил в Гонконге уже год, когда призрак матери впервые с ним заговорил.

Это был призрак в его сердце, из тех, какие никогда не кажутся настоящими, но никогда не покидают бесследно. Он шептал ему на французском — Пэрик был уверен, что это французский, а он хорошо говорил по-французски — и все же едва разбирал слова. Этот голос прокрадывался сквозь джаз в ночных клубах, мурлыкал в водопроводных трубах, когда он купался. Опиум не мог его изгнать. Просыпаясь, он часто чувствовал, что голос только что отчетливо звучал в комнате, но никогда не мог вспомнить, что именно он говорил.

Он пытался отвлечься сексом. Однажды, когда шепот казался ему особенно громким, американка, которую он трахал, вцепилась ему в плечо и спросила:

— Что это?

— Где?

— Клянусь, я слышала женский голос.

— Он говорил на французском?

— Может быть... Скажи, это что, какой-то розыгрыш?

Пэрик перестал бывать в обществе. Он ютился у себя в люксе, литрами пил кофе, который заказывал в номер, и прислушивался к голосу вместо того, чтобы пытаться его заглушить. И постепенно стал понимать. Когда понял достаточно, на пароме добрался до материка и поездом отправился в Шанхай.

Перед тем, как навестить Французскую Концессию, он коротко постригся и снял с себя все украшения. Настала ночь, и весь район был погружен в тишину, широкие улицы и ухоженные сады освещались лишь дрожащим светом фонарей. Шепот звучал очень громко.

Его узнал и принял слуга, неуверенный до конца, следует ли его привечать. Старик принес чайник с чаем и надолго оставил Пэрика сидеть в зале. Голос стал тише, неразличимо шелестел на фоне.

Слуга вернулся с улыбкой.

— Ваш отец рад будет Вас принять. Он сказал, что давно Вас не видел.

Том Ли сидел за своим столом, улыбаясь чуть более сдержанно, чем слуга. Пэрик постарался изобразить раскаяние, намекнул, что навестил город по делам и решил навестить отца просто так.

— Конечно, у меня номер в Гранд-отеле, — солгал он.

— Разумеется, нет — ты останешься здесь, — отец сделал паузу, ожидая возражений. От Пэрика их не последовало. — Ты изменился, — наконец сказал Том Ли. — Вроде бы повзрослел, — в его голосе звучало одобрение.

Пэрик склонил голову.

— Мне всего лишь шестнадцать. Я все еще ничего не знаю о мире, — на него нахлынула мрачная радость. Отец был рад его видеть — что ж, тем лучше. Радость — ценнее жизни, но ее столь же легко разрушить.

Его разместили в старой спальне, где ничего не изменилось, но царила безупречная чистота. На протяжении четырех часов он лежал и бодрствовал в темноте, глядя на луну и вдыхая аромат роз.

Потом почти задремал. Его разбудил резкий шепот.

Пэрик беззвучно выскользнул в коридор и остановился перед ониксовой моделью Флорентийского кафедрального собора. Поднял стеклянную крышку и осторожно наклонил резную модель. Под ней лежал латунный ключ, и ему было об этом известно.