Солдаты

недавно ему пришлось пережить немало неприятных минут. Начальник госпиталя,

тучный седовласый подполковник, хотел было направить выздоравливающего

гвардии ефрейтора Ванина Семена, как это полагалось, в армейский запасной

полк. Сенька до глубины души был обижен этим и устроил начальнику настоящую

обструкцию. Но, сообразив, что этот крик души к добру не приведет, Ванин

скорехонько перестроился:

-- Да вы знаете, товарищ подпол ковник медицинской службы, какая у нас

дивизия! -- чуть нe плача, продолжал он. -- Ведь она -- заслуженная, я ее

ветеран!.. А вы меня в какой-то там запасной...

И начальник госпиталя уступил.

Как ее... эту вашу дивизию... э... зовут? -- проворчал он в свои

обвисшие, как у Пинчука, усы и позвал писаря.

-- Значит, так, -- начал Сенька с великим удовольствием. -- Пишите:

Гвардейская Красноградская ордена Ленина, дважды Краснознаменная...

Но начальник госпиталя охладил Сеньку.

-- Номер какой? -- равнодушно спросил он.

Сенька сообщил номер дивизии. Затем, взяв направление, пробкой вылетел

из госпиталя и помчался к регулировочному пункту.

Недалеко от линии фронта он покинул машину, свернул на проселочную

дорогу, закурил и торопливой легкой походкой пошел в свою дивизию. Гонимые

ветром перекати-поле перебегали ему дорогу. Кое-где Ванин шагал прямиком,

сокращая путь. Откуда-то выскакивали сонные зайцы, стлались над зеленым

ковром озими, которая, чуть прихваченная заморозком, хрустела под ногами

бойца. Кое-где попадались трупы немецких солдат. С них неслышно снимались

древние вороны и улетали на другое место. Встречались также брошенные врагом

автомашины и бронетранспортеры с кучами пулеметных лент и рыжими солдатскими

ранцами в кузовах. Сенька по привычке подходил к машинам. Однако за

последнее время к трофеям он сильно охладел. Сейчас он прихватил только из

одной машины немецкий автомат с запасом патронов, сказав при этом:

-- Ковпаку пригодится.

Сенька почему-то был глубоко убежден, что все трофейное оружие

обязательно отправляется к партизанам, орудовавшим в тылу врага.

Проверив исправность подобранного оружия, Сенька зашагал дальше. Вскоре

он повстречался с одним красноармейцем. Тот бежал с каким-то поручением в

штаб корпуса. Ванин спросил его, как всегда спрашивают в таких случаях

встречающиеся фронтовики:

-- Из какого хозяйства, пехота?

Боец, немного помявшись, назвал номер соседней дивизии. Сенька тоже не

стал секретничать.

-- Знаю вашу дивизию, -- сказал боец улыбаясь.-- Это ведь про нее

говорят: "Мимо-Харьковская, возле-Полтавская, около-Кременчугская,

Непромокаемая, Непросыхаемая..."

Сенька возмутился:

-- Знаешь что, ты, краснобай!..

Но у солдата была такая пребезобидная физиономия, что Сенька сразу

заметно остыл:

-- Ну вот что, непросыхаемый, пока я тебя не изувечил, иди своей

дорогой! Иди, иди, не то отмолочу и плакать не разрешу! -- серьезно добавил

он.

Но, отойдя от бойца, Сенька вдруг рассмеялся. Понравилось ему это

"Непросыхаемая, Непромокаемая". Большая правда была в этих словах. В самом

деле, за всю войну дивизия, в которой служил Сенька, ни разу не отводилась

на переформирование. На переднем же крае ее редко сменяли. А если сменяли,

то вовсе не затем, чтобы отводить на отдых, а для переброски на другой,

более тяжелый, хотя часто малозаметный участок фронта.

-- "Непромокаемая, Непросыхаемая!.." Придумают же, черти! -- завидовал

Сенька солдатскому остроумию, убыстряя и без того бойкий шаг.

Ему встретился еще один красноармеец, помоложе первого. Опытным взором

бывалого солдата Сенька оценил: зелен, из новичков... и ватные брюки

сползают, тонкозадый еще.

Солдат оказался из "хозяйства" Сизова. Они присели на пеньке, завернули

папироски. Ванин нe вытерпел и попросил красноармейца сообщить полное

наименование дивизии, втайне думая о том, не украсилось ли ее название

каким-либо новым орденом или городом.

Но, кроме номера и гвардейского звания, красноармеец ничего больше не

знал о дивизии. И Ванин вдруг почувствовал непреодолимое желание рассказать

ему о боевых заслугах дивизии, как иногда хочется поведать все о своем

большом и умном друге. Он вынул из вещевого мешка карту с пометками взятых

ими населенных пунктов и стал рассказывать о всех походах, в которых

участвовала дивизия, о том, как пришла к ней гвардейская слава, как на ее

знамени засверкали орден Ленина и два ордена Красного Знамени.

-- Вот тебе и Непромокаемая, Непросыхаемая!..-- заключил он, обнимая

одной рукой не понявшего последних слов бойца.

Сенька умолк. Он хотел еще что-то добавить значительное, но не хватило

красноречия. Однако лицо его, ставшее вдруг не по-обычному серьезным,

честное и лукавое солдатское лицо говорило лучше всяких слов. Оно светилось

тем негасимым светом, который исходит только из глубины чистого и горячего

сердца.

Ванин заметил в кармане красноармейца фронтовую газету. Не спрашивая

разрешения, вынул ее, развернул и перво-наперво прочел "От Советского

Информбюро".

-- Неплохо, -- заключил он.

Потом отыскал информацию о действиях союзников. Она была, как всегда,

очень скудна.

-- А ну, посмотрим, что они делают! Много ли ярдов отмахали? -- и лицо

его приняло дурашливое выражение. Прочел нарочито громко, словно декламируя:

-- "Продвижение войск союзников в Италии, Лондон. Штаб войск союзников в

Северной Африке сообщает, что ввиду плохой погоды и произведенных

противником разрушений на фронте английской 8-й армии операции

ограничивались действиями патрулей". Ничего себе воюют. Штаб загорает где-то

в Сахаре, а войска в Италии ждут, когда дождичек перестанет... А нам и

плохая погода как будто впрок. Опять Первый Украинский больше ста населенных

пунктов освободил вчера.

-- Сравнил! Так то ж мы!.. -- не выдержал красноармеец, которому, судя

по выражению его лица, такое сопоставление показалось даже оскорбительным

для Красной Армии.

Сенька не стал спорить со своим случайным собеседником.

-- То, что они неважные вояки, давно всем известно, -- охотно

подтвердил он. -- Но тут, дружок, если пораскинуть умом, другое вытекает:

они, союзнички-то наши, черт бы их забрал совсем, не торопятся еще и потому,

чтобы мы побольше повоевали с немцами да силы свои поистратили. А кончится

война, они тут как тут: извольте-ка подчиниться нам -- у нас сила

сохранилась!.. -- Сенька скорчил страшную рожу, пытаясь изобразить Черчилля,

и ему, кажется, удалось это.--Дураки они!.. Разве сталь не становится

прочней от огня! -- закончил Ванин и, гордый, торжественный, начал прощаться

с бойцом. -- Ну, ладно, будь здоров, приятель! -- весело сказал он, явно

довольный тем, что повстречал такого горячего единомышленника в оценке

поведения союзников.

Самой интересной, однако, была третья встреча. Идя прямиком, по

бездорожью, Ванин вдруг заметил, как на поле шевельнулся сноп соломы. Почуяв

в этом недоброе, он снял с плеча автомат и стал медленно и осторожно

подходить к подозрительному месту. Вскоре он различил полу не в меру длинной

потрепанной немецкой шинели и, надувшись, отчаянно крикнул:

-- Хальт!.. Хенде хох!..

Сноп отлетел в сторону, и перед Сенькой предстал замурзанный, тощий и

перепуганный фашист. Он послушно задрал вверх руки, глядя на Сеньку

маленькими слезившимися глазами. Губы его, синие от холода, мелко дрожали.

-- Какой же ты., жалкий!.. -- сквозь зубы процедил Ванин, с величайшим

презрением осматривая врага.