Солдаты

обещанной генералом, и от ласкового взгляда девушки.

-- Знаете, хлопцы, что теперь будет? -- начал он.-- Как узнают, писем

мне пришлют уйму!.. Точно депутату Верховного Совета! Вот увидите. У меня

родни -- вся Саратовская область. А наградами, как известно, я ее не

очень-то баловал... Так что придется тебе, Аким, за секретаря моего побыть,

прочитывать все письма да ответы давать как полагается: "Так, мол, и так,

Матрена Ивановна, гордимся вашим сыном или там племянником, поздравляем,

мол, вас с таким геройским орлом", ну, и так далее, все как нужно... Узнают

все о награде, и тогда...

Семен задумался: он не знал, что будет тогда.

Стояла тихая ночь. Сквозь маленькое оконце блиндажа луна просунула свое

вздрагивающее бледное лицо и бесцеремонно уставилась на бойцов.

-- Давайте, ребята, споем. Нашу любимую! -- предложил Ванин и, не

дожидаясь ответа,-- был он хороший запевала,-- затянул звонким, высоким

голосом:

Бьется в тесной печурке огонь...

Остальные дружно подхватили:

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

Не пел только Шахаев. Задумчивый и тихий, он сидел у окна, и лунный

свет играл на его посеребренных сединой волосах. Он прислушивался к

рокочущему басу Пинчука, немного трескучему, но в общем приятному голосу

Акима и, как всегда, застенчиво улыбался. В другое время и в другом месте

пел и Шахаев. Чаще -- свою, бурятскую песенку. Черные продолговатые глаза

его при этом останавливались на каком-нибудь предмете. Голос сержанта звучал

то плавно, то делал крутые изгибы, то вдруг обрывался, потом, после минутной

паузы, снова звучал, но еще сильнее. Шахаев никогда не пел вместе со всеми в

хоре, то ли оттого, что стеснялся, боясь испортить песню, которую так хорошо

пели его товарищи, то ли потому, что любил петь один. Песни Шахаева,

понятные только ему одному, воскрешали в его памяти родных людей и родные

места. То он видел самого себя купающимся в стремительных и холодных волнах

зажатой меж скал Селенги. Река сердито ворчала, раскачивала смуглое ныряющее

тело. То слышал он голос старой матери; тихо и ласково она говорила отцу:

"Сахай, погляди, какой у нас большой, крепкий сын. Он будет сильным и смелым

охотником!" -- "Да, он будет сильным и смелым!.." -- так же тихо отвечал ей

старый Сахай. То вставала картина трагической гибели отца и матери -- их

убили кулаки, когда пятнадцатилетний Шахаев учился в Улан-Удэ, при

паровозостроительном заводе. Отец был председателем исполнительного комитета

аймака, и его убили за то, что он помешал кулакам угнать через границу гурты

овец и лошадей...

Про тебя мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой,

Я хочу, чтоб услышала ты,

Как тоскует мой голос живой.

Песня растревожила солдат.

Спать никто не хотел. Пинчук первым вышел из блиндажа, сказав, что идет

к Борису Гуревичу. Вслед за ним вышли и Аким с Сенькой.

-- Посидим малость. Все равно теперь Пинчук раньше утра не вернется,--

добродушно проговорил Ванин, обращаясь к Акиму.

Они вышли за село, присели под дубом и долго молча прислушивались к

перешептыванию листьев, к заботливому щелканью какой-то пичуги, скрывавшейся

в ветвях. С переднего края доносились редкие ружейные хлопки.

-- Расскажи, Аким, как встретили тебя в родном селе? -- попросил Семен.

Аким ссутулился, будто ожидая удара. Он знал, что его спросят об атом.

-- Встретили, как всех встречают, -- уклончиво ответил он и опять

задумался. Сеньке это не понравилось.

-- Ну и тихоня же ты, Аким, -- откровенно и серьезно заметил он. --

Тебя в детстве, наверное, и друзья-то били как Сидорову козу.

-- В детстве нет, не били... А вот сейчас побил один друг, и побил

очень больно...

-- Ты это о ком, Аким? -- насторожился Сенька.

Аким ответил не сразу. Он зачем-то надел очки, которые сейчас ему были

не нужны, потом снял их, спрятал в карман.

Мимо разведчиков проскрежетал гусеницами невидимый в темноте танк,

очевидно направлявшийся поближе к передовой. Сенька, по профессиональной

привычке опытного разведчика, отметил для себя, что это уже пятый танк

проходит мимо них за каких-нибудь полчаса.

Дождавшись, когда скрежет удалился, Семен переспросил:

-- Так о ком же ты, Аким?

Аким еще немного помолчал и вдруг начал торопливо рассказывать, словно

боясь, что ему помешают.

-- Был у меня, Семен, друг... Я считал его хорошим человеком. Володин.

Вместе учились, росли, пионерские галстуки носили...

-- Володин? Постой, постой! Что-то знакомая фамилия... Да это не тот

ли, что под Сталинградом у нас пропал?

-- Тот... Вместе кончили десятилетку, друг без друга никуда не ходили.

И так до самой войны...

-- Он ведь погиб.

-- Нет, Семен. Это мы думали, что погиб...

-- Так где же он?

-- Дезертировал с фронта...

-- Ну? И где же он теперь?

-- Живет дома... в тылу у немцев... с молодой женой.

-- А ты его видел сам?

-- Видел.

-- И что же?

-- Ничего. Живет...

-- Нет, ты-то чего же... ему?

-- Я? Ничего.

-- И не убил гада такого?

-- Нет, не убил.

Ванин с презрением посмотрел на своего друга.

-- Эх, ты! Размазня!.. Мамкин сынок! А еще солдат!..

Аким молчал, даже не пытаясь оправдываться.

Подул сильный ветер. Откуда-то нагнал тучи. Стало темно. Деревья

беспокойно зашумели. Недалеко грянул гром. И вскоре по листьям застучали

крупные дождевые капли.

-- Пошли в блиндаж, -- глухо предложил Сенька и, не глядя на товарища,

медленно побрел к селу.

Аким сидел на прежнем месте. Дождь мочил его ссутулившуюся спину.

2

Утром в разведроту пришел Вася Пчелинцев. Разведчики сразу узнали

маленького солдата, перевозившего их через Донец. Лицо сапера потемнело и

осунулось.

Появление Пчелинцева вновь напомнило ребятам об их потере. Все стали

серьезными и озабоченными. А Сенька почему-то не мог смотреть в глаза

Пчелинцеву.

Он поспешил выйти из блиндажа. Маленький сапер попросил Шахаева:

-- Ра-асскажите мне о по-о-одвиге Якова, только по-о-подробнее. Я ведь

во-оенкор. Напишу в газету.

Ему тяжело было говорить. Шахаев заметил это и живо согласился:

-- Это очень хорошо, товарищ Пчелинцев!.. Записывайте.

Они просидели вдвоем больше часа. Пчелинцев хотел знать мельчайшие

подробности об Уварове, о его гибели, и Шахаев охотно ему рассказывал.

Исписав целую тетрадь, Пчелинцев ушел к себе в батальон.

С того дня разведчики с особым нетерпением ожидали очередных номеров

газеты. Вырывали друг у друга маленькую "дивизионку", надеясь отыскать в ней

статью о подвиге Уварова. Но проходил день, другой, третий, а статья не

появлялась.

Как-то раз Пинчук встретил на складе АХЧ Лаврентия Ефремова -- шофера

редакции. Добрейший Лаврентий, или просто Лавра, как его звала тыловая

братия, исполнял в редакции многочисленные обязанности: он был шофером,

радистом, поваром и по долгу этой своей последней службы, так же как и

Пинчук, поддерживал теснейшую связь с заведующим продскладом Борисом

Гуревичем, от которого и ему кое-что перепадало.

Гуревич сидел рядом с Лаврой на бревне и внимательно его слушал. Пинчук

подсел к ним. Шофер неторопливо рассказывал о военкоре Василии Пчелинцеве.