Солдаты

направляя его к одной разумной цели. Между тем управление было, и оно было

отличным: танковые экипажи разговаривали между собой по радио, командиры

машин -- с командирами взводов, те -- с командирами рот, ротные -- с

батальонами, и так до командира бригады, корпуса, армии, фронта...

В первые часы наступления немцы и румыны пытались еще оказать

сопротивление, на отдельных участках фронта оно было упорным. Но уже к

двенадцати часам дня вражеская оборона рухнула едва ли не на всем протяжении

-- от Пашкан до Ясс. Войска Второго Украинского фронта почти прямолинейным

движением своих ударных группировок устремились на юг, чтобы уже 25 августа

в районе Леушени -- Леово встретиться с войсками Третьего

Украинского фронта и замкнуть кольцо окружения войск генерал-полковника

Фриснера.

Немцы откатывались в глубь страны, на юг, даже не подозревая о том, что

путь им отрезают войска маршала Толбухина. Советские танки и самолеты

настигали отступающих. Почти все дороги были завалены поврежденной

неприятельской техникой и трупами немецких солдат. В кюветах лежали с

перебитыми ногами и распоротыми животами немецкие битюги, барахтаясь в

искромсанных упряжках. Настигнутые нашими танками, одни из немецких солдат

тут же падали на землю, прятали свои головы как бы только затем, чтобы не

видеть своего смертного часа; другие, обезумев, с дикими криками бежали в

степь; многие офицеры стрелялись...

Неудержимый наступательный порыв, достигший ко второй половине дня

наивысшего напряжения, порождал своего рода соревнования: одна дивизия

стремилась обогнать другую, первой ворваться в город или селение.

2

Генералу Рупеску удалось со своим корпусом избежать полного разгрома на

линии укрепрайона. Его штаб снялся в ночь с 19 на 20 августа и,

эскортируемый кавалерийским эскадроном, двинулся на юго-запад, через Роман,

в сторону Бакэу, поближе к Трансильванским Альпам, где Рупеску надеялся

укрыться со своим соединением, вернее с его остатками, от стремительно

наступавших советских войск.

На очередном пятиминутном привале, во время заправки машин, к

закамуфлированному лимузину генерала подскакал на взмыленном коне вестовой.

-- Вам пакет, господин командующий! -- громко крикнул он, резко

осаживая коня.-- Из Бухареста! -- и подал Рупеску пакет с пятью сургучными

печатями.

Генерал, торопясь, долго не мог отодрать эти печати и страшно злился,

по обыкновению багровея. Наконец ему удалось раскрыть пакет, и из него прямо

на запыленные узкие брюки генерала скользнула бумажка, заполненная

аккуратными, ровными, немного угловатыми, как колонки цифр, строчками.

Рупеску сразу же узнал почерк полковника Раковичану и стал жадно читать.

"Дорогой друг! -- писал Раковичану. -- Случилось нечто ужасное. Лавина

русских полчищ двинулась в глубь нашей страны. В Бухаресте творится такое,

что не передашь словами. Появились вооруженные рабочие отряды, тайно и

заблаговременно сформированные коммунистами. Во главе одного такого отряда

стоит -- кто бы вы думали? -- Мукершану! Да, да, господин генерал, тот самый

Мукершану, которого "убил" по вашему приказанию лейтенант Штенберг. Он

обманул вас. Полагаю, вы сделаете из этого факта необходимые выводы.

Впрочем, оставьте его в покое. Есть дела поважнее, генерал.

Да, есть дела важнее.

Антонеску арестован.

Король в замешательстве. Очевидно, его принудят отдать приказ о выходе

Румынии из войны на стороне немцев. Полагаю, однако, что от этого мало что

изменится в положении страны: двор переориентируется -- и все. Место немцев

займут, конечно, американцы -- сами понимаете! Разницы между теми и другими

большой нет, да и драка между ними совершенно иного свойства. Американцам,

например, преотлично удалось сохранить свои капиталы в нашей стране даже в

тот момент, когда здесь господствовали немцы. Надеюсь, когда-нибудь вы

узнаете подробности. Строжайшая тайна! Мне -- и то удалось разнюхать все

случайно..."

Рупеску возмущенно шмыгнул носом и оторвался от чтения. "Мне -- и то!"

-- повторил он, качая головой. "Ну что за наглая самоуверенность у

полковника! И этот вечно снисходительный тон. Выскочка! Он позволяет себе

постоянно разговаривать со мной свысока. Что же, однако, удалось ему

разнюхать? -- не без зависти подумал генерал. -- Что за строжайшая тайна?.."

А Раковичану "разнюхал" следующее.

В Румынии, как и во многих других странах, попавших в колесницу

Гитлера, американским предпринимателям пришлось в отдельных случаях

прибегнуть к операции по маскировке своих авуаров*. Соответствующие акции

передавались в собственность некоторым связанным с американским капиталом

трестам в нейтральных странах, а зачастую -- и в самой Германии или на

территориях, включенных в состав Третьей империи. Таким образом,

американское предприятие за одну ночь становилось предприятием с нейтральным

или даже с... германским и редко с румынским капиталом. Представители

американских деловых кругов не прекращали вести переговоры и совершать

коммерческие сделки со своими врагами.

* Авуары -- вклады в банк за границей.

"В столь тяжкий для нашей родины час, мой дорогой друг, нельзя терять

голову, -- писал далее Раковичану.-- У нас осталось право выбрать

покровителя. Сделать это нетрудно, если иметь в виду, что песня Гитлера,

по-видимому, уже спета, а деловые круги Америки очень заинтересованы в нас.

Нужно анализировать и нужно действовать. Причем действовать хитро. Ваш

коллега генерал Санатеску (помните, мы говорили с вами о нем) --

благороднейший человек, он готов взять на себя верховную власть в стране,

против чего двор не возражает: наши соображения полностью разделяются

реджеле Михаем и Мамой Еленой. Санатеску их устраивает. Не далее как вчера я

имел честь провести с ним двухчасовую беседу. Прелестный господин и

аристократ, словом -- наш, и это не мешает ему на всех перекрестках бранить

режим Антанеску и расхваливать русских "освободителей". Вот это, я понимаю,

камуфляж! Его превосходительство генерал Санатеску просил меня передать вам,

чтобы и вы, мой дорогой друг, действовали по его образу и подобию. Пока что

у нас нет иных путей. Не исключена возможность, что уже завтра вы станете

союзником русских. Так не жалейте красивых слов, клянитесь им в союзнической

верности, в горячей сыновней любви, бейте себя в грудь, плачьте, ревите

белугой в своем искреннем раскаянии. Проклинайте Гитлера и Антонеску,

особенно нажимайте на последнего, окрестите его палачом, людоедом, извергом

рода человеческого. Русским это понравится. А нам наплевать. Антонеску сошел

со сцены, и мы ничего не теряем. Действуйте же, мой милый генерал, и знайте,

что так надо. Действуйте, но, повторяю, не теряйте голову. Никакого общения

ваших солдат с русскими не должно быть. Бойтесь этой заразы. Пусть это будет

вашей первой заповедью. И вот вам вторая -- уповайте на американцев!

Желаю вам, генерал, успеха. Ваш И. Раковичану".

Рупеску перечитал письмо еще раз, теперь уже не отрываясь, и задумался.

История сделала какой-то резкий скачок, и вокруг вершилось что-то непонятное

и потому страшное. "Что же это такое?" -- в который раз спрашивал себя

генерал, все ниже и ниже опуская маленькую голову под огромной запыленной

фуражкой, напоминавшей своими размерами решето. "Неужели все к черту?..