Страница 15 из 78
Маша пробовала ссориться с ними, пробовала победить их лаской, — ничто не помогало. На всякое ее сердитое слово они отвечали бранью, ласки ее встречали насмешкой или холодным замечанием: «Что тебе до нас? Мы девушки простые. Ты хочешь быть ученой, вон по-французски говорить умеешь, так ты с учеными и знайся».
Даже Груша, добрая и ласковая Груша, не сочувствовала занятиям сестры. Правда, она никогда не упрекала ее, никогда не смеялась над ней, но часто спрашивала голосом, в котором слышалось неодобрение: «Ну, что, Машута, еще не надоела тебе твоя школа?» или, видя Машу грустной и задумчивой в семейном кругу, замечала: «Тебе скучно с нами, простыми, необразованными людьми, — почитай книжку!»
Те усилия, какие употребляла Маша, чтобы, как можно большему научиться в школе, чтобы не потерять там ни одной минуты даром, иногда сильно утомляли ее. Она возвращалась домой усталая, ей хотелось бы часок другой отдохнуть, свободно поболтать, a на большом столе в мастерской уже лежала приготовленная для нее работа, и не успевала она наскоро доесть обеда, как уже слышался голос матери: «Иди же, иди, Маша, не копайся, некогда прохлаждаться».
И девочка должна была садиться за шитье, должна была и торопиться, и в то же время стараться шить как можно лучше, чтобы избежать выговоров матери и насмешек подруг. Вечером ей удавалось прочесть раза два урок к следующему дню, и она засыпала неспокойно, стараясь уяснить себе все, что было непонятного в этом уроке, заботясь как бы успеть утром потверже выучить его.
«Какая я несчастная, — думала иногда Маша в минуты отчаяния, — бросить мне разве школу и все книги? Наши обрадуются, маменька теперь добрее, чем была прежде, мне будет не трудно работать столько, сколько Паша и Анюта. Ведь все равно, я учусь не так и не тому, чему хочу, a когда меня отдадут в магазин — и это кончится. Брошу все, стану думать об одном шитье и, может быть, через несколько лет сделаюсь такой же счастливой, как теперь Груша!» При мысли об этом будущем счастье голова девочки низко падала и крупные слезы текли из глаз ее.
«Нет, нет, это пустяки, — ободряла она сама себя, — буду стараться, буду трудиться. Я все-таки многому выучилась в школе: выучусь еще больше, и, как ни трудно дается мне ученье, но это все-таки веселей, чем сидеть целый день над иголкой, a по вечерам играть с Пашей в дурака! Отдаст меня мать в магазин, не беда, — Груша говорила, что там дают довольно свободного времени; я буду читать; я одна без учительницы стану учиться по своим школьным книгам, a выйду из школы, не сделаюсь швеей, буду давать уроки и покупать себе книги; мать не может запретить мне этого! Не все ли ей равно, каким трудом я стану зарабатывать деньги».
И девочка с решительным видом вытирала слезы, бралась за книгу и не обращала внимания на косые взгляды окружающих.
Глава VI
Маше пришлось испробовать свои силы, как учительнице, гораздо раньше, чем она ожидала. Один раз в школу привели новенькую, бледную, худенькую девочку, одетую несравненно богаче остальных школьниц. Настенька Негорева была единственной дочерью довольно богатых купцов. Мать души в ней не чаяла и избаловала ее до того, что в десять лет девочка не умела сама себе надеть чулок, разрезать кушанье за обедом. Отец сильно восставал против такой порчи девочки и, чтобы хоть несколько удалить ее от влияния матери и в то же время сделать из нее образованную девицу, решил отдать ее сначала в подготовительную школу, a затем и в гимназию. Настенька расплакалась навзрыд, когда мать, расцеловав ее бессчетное множество раз и насовав ей полный карман гостинцев, ушла, наконец, оставив ее в комнате учительницы. Когда же учительница ввела ее в класс и посадила вместе с другими за большой учебный стол, бедная девочка от страха и смущения не смела ни сказать слова, ни поднять глаз на своих новых подруг. Первые два дня учительница оставляла девочку в покое, предоставляя ей понемногу привыкать к своему новому положению, но когда Настенька перестала на все вопросы отвечать слезами или упрямым молчанием и начала даже принимать участие в играх и разговорах других детей, она решила, что пора приняться учить ее. Много заниматься маленькой баловней и стараться облегчить ей первые уроки, y нее не было времени. Она подозвала к себе Настеньку, показала ей первые буквы азбуки, заставила несколько раз повторить за собой эти буквы и затем отослала на место, строго приказав выучить их. Бедная Настенька совсем растерялась. Она никогда в жизни не держала в руках книги, к учительнице она с первого взгляда почувствовала непреодолимый страх, она не имела ни малейшего понятия о том, что означают эти странные а, б, в, г, которые ее заставляли произносить; она просидела над раскрытой книгой целые полчаса, бессмысленно устремив глаза на одну точку, и, когда учительница опять подозвала ее к себе, не умела отличить a от б.
— Послушайте, Негорева, — строгим голосом заметила ей учительница, — в школе нельзя так вести себя! Вы видите, здесь все девочки учатся, и вы должны учиться. Я вам еще раз назову буквы, слушайте внимательно; если через полчаса вы их не выучите, я вас накажу.
Настенька, по-прежнему, бессмысленно прослушала а, б, в, г, д, е и, возвратившись на место, принялась горько плакать, не пытаясь даже выучить трудный урок. Маша, сидевшая рядом с глупенькой девочкой, сжалилась над ней и попросила y учительницы позволения помочь «новенькой». Учительница охотно согласилась на это; через несколько минут Настенька перестала плакать, a через полчаса она знала свои шесть букв так хорошо, что вместо наказания заслужила похвалу. С тех пор Маше волей-неволей пришлось сделаться учительницей. Маленькая Негорева не в состоянии была исполнить ни одного урока без ее помощи; Маша учила ее читать, следила за тем, как она выводила буквы и цифры, заставляла ее затверживать наизусть молитвы и басни.
— Мне, право, некогда, y меня свое дело, — отзывалась иногда Маша, когда девочка обращалась к ней.
Настенька и не пыталась приготовить урока одна или попросить помощи y другой подруги, она садилась на место и начинала горько плакать, пока или Маша сжаливалась над ней, или учительница говорила:
— Федотова, займитесь, пожалуйста, с этой несносной плаксой; вы можете не списывать с книги, вы и без того очень хорошо пишете.
Время шло. Маша пробыла в школе уже два года; ей исполнилось четырнадцать лет, и Ирина Матвеевна все чаще и чаще поговаривала о том, что пора ей поступать в магазин.
— Лето уж куда ни шло, побегай в свою школу, — объявила она ей: — все равно время глухое, работы мало, a с августа отведу тебя к той мадам, y которой училась Грушенька; я уже припасла пятьдесят рублей ей заплатить, даст Бог, и еще заработаю; она берется в два года тебя всему обучить.
Маша с ужасом думала об этом августе месяце, о двухлетней жизни в магазине и из всех сил старалась воспользоваться последними оставшимися неделями школьных уроков. Она давно уже догнала девочек, начавших учиться гораздо раньше ее, и считалась лучшей ученицей в школе. Учительница, со всеми обращавшаяся довольно сухо и не любившая лишних разговоров, к ней одной выказывала участие, подробно расспрашивала ее об ее семейной обстановке, жалела, что она не в состоянии продолжать учиться, доставала ей книги для чтения, выражала готовность всегда помочь ей заниматься.
Один раз, в последних числах июля месяца, когда Маша уже с грустью высчитывала, что до поступления в магазин ей осталось ровно шесть дней, Настенька пришла в школу сильно опечаленная, с опухшими от слез глазами. На расспросы подруг она с новыми слезами сообщила им грустную весть, что пришла в школу в последний раз, что будет несколько дней отдыхать дома, a потом злой отец отведет ее в гимназию.
— Экая глупенькая! Чего же ты плачешь? — вскричала Маша: — ведь в гимназии хорошо учиться, еще лучше, чем здесь!
— Да, как же! — хныкала избалованная девочка: — там, говорят, так строго? Много разных учителей и учительниц и тебя не будет, кто же мне поможет!