Страница 87 из 88
Эта телеграмма кажется злой шуткой. Это курьез, пример исторического недомыслия. Но по тем временам такая резкая телеграмма царя — событие. Только после нее петербургские власти стали предполагать, что творится что-то неладное. В эту ночь приступили к особенно старательной «чистке» столицы, арестовано было около ста «членов революционных организаций».
Назавтра Родзянко с утра едет к премьер-министру Голицыну.
— Я к вам по делу, — говорит он. — У меня просьба, ваше превосходительство. Уйдите в отставку.
Но старый Голицын и думать не хочет об отставке. Он возмущен дерзостью Родзянко и обиженно показывает имеющийся у него, еще пять месяцев назад заготовленный и подписанный приказ о роспуске думы.
Проходит еще день. Наступает 26 февраля. На улицах Петербурга — толпы с красными флагами, войска переходят на сторону народа. А в Ставке жизнь идет по расписанию: в 9 часов — в штаб, до 12 царь беседует с Алексеевым, после этого завтрак, прогулка, к вечернему пятичасовому чаю подают почту из Петербурга.
Почта приносит сведения почти катастрофические. «Астория» занята — таково было первое сообщение. Идет перестрелка между рабочими и войсками. Буйствующие скопища людей осыпают камнями военные наряды. «Совсем нехорошо в городе», — телеграфирует Николаю в тот день Александра Федоровна.
А Николай II примеряет новый казачий мундир, который ему так нравится, что ко всенощной он отправляется без пальто. Расписание жизни Ставки соблюдается свято.
Течение событий достигает к воскресенью небывалой напряженности. Полыхают участки, толпа не дает тушить пожаров, целые полки не только отказываются стрелять в народ, но в полном порядке, с офицерами и под оркестр отправляются в Таврический дворец, где заседает решившая не подчиняться роспуску дума, где Керенский, Чхеидзе, Скобелев, Румянцев, усталые, измученные бессонными ночами и непрерывными выступлениями, выкрикивают речи о единении войск с народом.
Родзянко телеграфирует царю. Телеграмма начинается словами: «Положение серьезное, в столице анархия, правительство парализовано». Заканчивается она так: «Медлить нельзя, всякое промедление смертельно». Но Николай — просто непостижимо! — ничего не хочет видеть и слышать, все так же улыбается странной улыбкой.
— Опять этот толстяк Родзянко написал мне всякий вздор, — говорит он министру двора Фредериксу. — Я ему, конечно, отвечать не буду.
Только вечером 27 февраля власти Петербурга, как будто проснувшись, решают, что пора принимать меры. В понедельник вечером на совещании у Голицына решено настоять на роспуске думы и ввести военное положение в Петрограде. Александра Федоровна в телеграмме Николаю пишет: «Очень беспокоюсь относительно города».
Но государь и теперь спокоен. Когда комендант царского поезда Б. Гарарди спросил царя, удобно ли ему теперь уехать на несколько дней в разрешенный отпуск, Николай ответил:
— Отчего же, конечно, удобно.
События в Петрограде идут полным ходом. И слепому ясно, что это самая настоящая революция. Родзянко посылает царю паническую телеграмму: «Настал последний час, когда решается судьба родины и династии». Но и эта телеграмма не производит никакого впечатления. Государь отмахивается от нее, ездит в штаб, ходит на прогулки, составляет список лиц, приглашенных к завтраку.
В те дни, когда было совершенно ясно, что весь строй дома Романовых рухнул окончательно и бесповоротно, растерянные, ожидающие ареста, прячущиеся в дворницких министры делают последнюю попытку подыграться к революции.
Об «обожаемом монархе», милостями которого они жили, чьими подачками и вниманием они гордились, никто и не вспоминает. Кабинет министров решил самочинно «исполнить волю страны» и уволить в отставку министра внутренних дел А. Д. Протопопова.
Уже прозрела Александра Федоровна. Она телеграфирует Николаю в Ставку: «Революция приняла ужасные размеры. Известия хуже, чем когда бы то ни было. Уступки необходимы, много войск перешло на сторону революции».
И вот (в это трудно поверить) в 15 часов 28 февраля Николай посылает жене следующую телеграмму: «Мыслями всегда вместе. Великолепная погода. Надеюсь, чувствуете себя хорошо. Любящий нежно Ники». Воистину безгранична слепота людская, бездонна и непроходима глупость человеческая!
Немного осталось у царя верных слуг. Только и было, что покончил с собой старый герой охранки Зубатов, да еще отказался присягать Временному правительству и ушел в отставку граф Келлер, впоследствии изменивший своим монархическим принципам и поступивший на службу к гетману Скоропадскому. Еще отказался от сношений с внешним миром генерал Мищенко. Поселившись в Темир-Хан-Шуре, старый генерал безвыходно проводил время у себя дома в полной генеральской форме с Георгиевскими крестами на груди. В первый же раз, когда к нему явились с обыском в большевистские дни и потребовали, чтобы он снял погоны, старый генерал Мищенко застрелился.
Зубатов, граф Келлер, генерал Мищенко… Коротким оказался этот список рыцарей трона. Но сколько же появилось мемуаров, и не найти в них ни одного указания на то, что пытались предпринять монархисты в те дни, когда «обожаемый монарх» был жив, хотя и арестован.
Только теперь изданная в Белграде книга Мельник-Боткиной «Воспоминания о царской семье» дала много ценных и любопытных материалов по этому вопросу. Автор «Воспоминаний» — горячая монархистка. Февральская революция для нее — несмываемый грех перед царской семьей. «Если нынешние несчастья России будут продолжаться еще 10, 20, 30 лет, это будет вполне заслуженное наказание», — пишет она.
В силу своего положения при дворе (она дочь лейб-медика Е. С. Боткина, погибшего вместе с Николаем и его семьей) автор «Воспоминаний» много знает. Именно в ее книге мы впервые находим доказательство того, что жив оказался монархизм в России и после революции. Правда, чины «конвоя его величества» в первый же день революции оказались напомаженными, с огромными красными бантами на груди. Они моментально забыли свое привилегированное положение при дворе, про те милости, которых искали и которыми осыпал их царь, но зато в далеком Тобольске обнаружились пылкие монархисты.
Первым «героем» такого рода оказался священник Алексей Васильев. «Во время обедни, когда вся царская семья была в церкви, — рассказывает Боткина, — он возглавил вдруг многолетие царствующему дому, полностью отчеканив при всем народе формулу звания „их императорских величеств“». Впечатление от этого выступления было колоссальным! Но на гнилой почве российского монархизма не растут белые лилии. К каким странным последствиям свелось геройство этого монархиста? Отставленный от должности после своего выступления, отец Алексей прославил свое имя по всей России. На его адрес стали присылать деньги на дело освобождения государя-императора, к нему стали обращаться агенты монархистов, приезжавшие в Тобольск для устройства побега Николая II и его семьи.
Деньги отец Алексей присваивал, а приезжавших монархистов передавал в ЧК. Так трагически просто кончилось это дело.
Может быть, это случайность? Исключение? Увы, нет.
Вот другой организатор побега Николая II, ярый монархист Соловей, присланный в Тобольск и уверявший, что за его спиной стоит организация из трехсот офицеров. Он тоже требовал присылки денег, а полученные в результате деньги тут же присваивал, а курьеров выдавал Совдепу. Гнилые плоды выросли на древе монархизма!
«Надо отдать справедливость нашим монархистам, — пишет Боткина, — что они, собираясь организовать дело спасения их величеств, вели его, даже не узнав подробно тобольской обстановки и географического положения. Петроградская и Московская организации посылали много своих членов, но они все попадали в ловушку — организацию отца Алексея и Соловья».
Монархисты остались верны себе до конца. «Не было ничего легче, чем организовать спасение их величеств, — продолжает Боткина. — Но продажность и измена губили дело».
Удивляться ли тому, что денег у бывшего царя оказалось мало, что «тобольские купцы не решались больше давать в долг», что старые царские слуги, самые верные, последовавшие за ними в ссылку, подняли невероятный скандал из-за несвоевременного и неполностью выплаченного жалованья. Даже в трудное время преданность придворных слуг не мешала им красть провизию, подавать невероятные счета, съедать присылаемые их величествам подарки из провизии и напиваться до того, чтобы ползать мимо комнат царя и царицы на четвереньках. А когда по случайному недоразумению вскрыли один из сундуков дядьки цесаревича Деревенько, этот сундук оказался набитым украденными за много лет вещами!