Страница 2 из 7
Качает головой Максимовна:
— Сиротки вы мои, сиротки, без матери какой дитяти рост?
И начнет, раскачиваясь медленно, рассказывать нянька о старине, о бывшем и небывалом. Много прожила старуха, много видела, ослепла даже — столько пересмотрела жизни.
Пеллеров корпит у себя в кабинете. Помощник его неизменный — Курковский, человек с металлическими глазами, возится в мастерской рядом.
А старуха и Юлия сидят в гостинной у печки. Так проходят длинные зимние вечера.
Земля вскипает новыми взрывами. Ломаются государства, как льдины, брошенные сердитой водой. Кипящая воронка рядом, бок-о-бок — Пеллеровский завод, сам Пеллеров, имя которого очень хорошо помнит любой банкир из Сити и каждый американский миллиардер.
Но в гостинной — чинные кресла, тихий уютный огонь, облизывающий губы. Старуха шепчет дремотно:
— И всегда это положено, чтобы не понимал старова, дряхлова молоденькой. Только ты, Юленька, слова мои понимаешь, речи мои слушаешь. Ох, не годишься ты для нонешней жизни. Не здешний ты житель, чужой…
Последнее время Пеллеров очень часто днями пропадает на заводе. Старуха прихварывает, днями лежит, совещается с богом своим:
— Устала я жить, господи. Прибрал бы ты меня, што ли?
В доме двое: Юля и Курковский. Их и увидел в окно Титов, подошедший к дому с большими предосторожностями.
Проникнуть в дом не представляло большой трудности. Курковский отчаянно чем-то скрипел. Титов проскользнул в дверь и прокрался мимо каморки охающей старухи. В кухне гудела печь. Из мастерской доносился визг напильника.
Титов прошел гостинную, темный коридор. Шаги его были уверены. Видно, что он хорошо знаком с расположением квартиры.
В конце темного коридора дверь. Теперь явственно слышны голоса.
— Эге, — подумал Титов: — они очень дружески настроены.
Напильник то умолкал, то отчаянно верещал. Титов уселся возможно удобнее в темном углу за дверью и приготовился слушать, бормоча:
— Познакомимся, товарищи!
— Это тоже подтверждает лишний раз, — продолжал, повидимому, длинный разговор Курковский: — вы не годитесь для той жизни, в которую вы попали. Вы походите на заплутавшуюся в темном лесу принцессу.
— Какие он загибает штуки! — усмехнулся в своем углу Титов: — этот юноша кажется любитель принцесс.
— Разве для вас эта дыра, — окруженный заставами завод?! Медвежатник, глушь, леса на сотни верст, камень дикий, зима шестимесячная, пустой брошенный дом… Вы чахнете здесь, вы хуже пьяницы просаживаете жизнь…
— Как странно, — засмеялась Юлия: — вы говорите в точности, как Максимовна. Только она добавляет всегда, что мне нужны балы, дворцы и Иван-царевич…
— Ну, последнее необязательно, именно, чтобы царевич был Иваном…
Произнеся эти слова, Курковский заверещал сверлом.
— Чорт возьми, — возился в пыли Титов: — я пришел сюда не выслушивать дискуссию об Иване-царевиче!
И словно в ответ Курковский бросил какой-то металлический предмет в сторону и сделал несколько крупных шагов в сторону двери.
Титов затих.
Курковский спросил:
— Старуха лежит?
И потом каким-то особенно взволнованным голосом, заставившим Титова насторожиться:
— Юлия Прокофьевна! Вам не приходила никогда мысль: вдруг ваш отец внезапно умирает… крушение автомобиля, несчастье на заводе, обвал…
— Вы меня пугаете?
— И тогда гениальное изобретение исчезнет навсегда? Вам не страшно?
Юлия, видимо, взволнована неожиданным разговором о смерти отца. Титов слышит, как она молчит несколько секунд, переводя дыхание.
— Отец говорил, — начала наконец она: — в случае какого-нибудь несчастья нужно достать бумаги из шкафа — у него несгораемый шкаф — и передать в Цека.
— И вас никогда не подстрекнуло женское любопытство пойти и повернуть ключ в тайнике Синей Бороды? Вы, только вы, такая прекрасная, с таким властным лицом — должны бы владеть ключами от человеческих радостей. Вам не мешает спать отчаянная мысль — выкрасть из несгораемого шкафа чертежи и инструкции пользования этим чудовищным танком — и улететь?..
— Куда? — не сказала, а простонала Юлия.
— Туда, в тот стан. Вас там встретят с почестями, вас сделают королевой всей планеты, у вас будут пажи, тысячи розовых мальчиков, влюбленных в вас… У вас будут длинные шлейфы, которые нужно нести сотне слуг… У вас будут груды золота, горы вещей, дома, выезды…
— Оказывается, вы умеете рассказывать сказки не хуже Максимовны, — засмеялась Юлия: — Ну, так дальше?
— Чего же дальше? Дальше — счастье.
— Но ведь ваша королевна должна сделать кражу у отца?
— У отца? Ах! — Курковский досадливо повернулся на каблуках. Титов услышал снова визжание ставка.
— Юлия Прокофьевна! — заговорил Курковский торжественным голосом, — я должен вам открыть тайну, если ее никто не открывает. Вы знали вашу мать? Нет? Знайте же, что вы — приемыш. Вы — дочь знатных родителей, эмигрантов, вернувшихся в двадцатых годах в Союз республик с родившейся за границей девочкой. Ваш отец вскоре был замешан в деле о шпионаже и расстрелян. Мать отравилась, прочитав приговор. Вас отдали в ясли, а после вы очутились у Пеллерова — бывшего рабочего, механика, прославившегося лишь в 1929 году и особенно с 31-го года. От вас это для чего-то скрывают. Мне кажется, это подло — скрывать от дочери имена ее матери и отца.
Юлия слушала, затаив дыхание. Курковский делал паузы, вскрикивал, говорил шопотом. Юлия слушала, не шевельнувшись.
— Да, я что-то слышала, я что-то угадывала, — шептала она: — рассказывайте дальше…
— Вы аристократка. Пеллеров — рабочий. Вы — враги. И смотрите — разве удалось перевоспитать вас? Разве вы походите на эту стриженную Варю — вы, точеная из слоновой кости, с вашими властными глазами, с вашей походкой! Вы — прекрасная, утонченная душа, рожденная для поклонения, для славы… Вы!
Курковский остановился. Послышались рыдания. Юлия разволновалась, разнервничалась. Курковский молча наблюдал. Титов увидел, как плачущая девушка пробежала мимо, через коридор.
Оставшись один, Курковский расхохотался. Потом произнес, не разжимая рта:
— Клюнуло!
И принялся за сверло.
4. Аэротанк
Титов выбрался из дома той же дорогой, какой пришел. Дождался в условленном месте автомобиля Пеллерова.
Когда они вошли, оживленно разговаривая, Курковский все еще сверлил сталь. Юлия не вышла из своей комнаты. Но Курковский выбежал навстречу и помог Пеллерову снять пальто.
Быстро и ловко перевел разговор на машину.
— Вам моя машина не дает спать.
— Еще бы! — вскинулся Курковский и, обращаясь к Титову, который назвал себя летчиком, интересующимся работами Пеллерова: — вы знаете, мы работаем впотьмах, сами не ведая, что к чему. Труд разбит на мельчайшие части, механизирован до последней степени, многие составы наш маститый ученый плавил сам или приглашает на помощь совершенно несведущих людей, чернорабочих, своих прежних соработников…
— Он прав! — воскликнул Титов, — но вы-то, надеюсь, посвящены во все тайны? Я вам очень завидую!
— Не завидуйте вы, девки, моей кофте голубой — как говорится в народной песне: — я знаю столько же, сколько вы. Ну, почему бы, например, Прокопу Ивановичу не показать нам аэротанк № 07, который стоит готовенький здесь, наверху, на приспособленном плаце?
— Мне неприятно, Вячеслав, отказывать вам в просьбе, но я не могу изменять своим порядкам.
— Вы знаете, — начал опять жаловаться Титову Курковский: — у Прокопа Ивановича кабинет — место, где не бывает никто. Дочь его, носит связку ключей и охраняет дом, как цербер. Это удивительно, что вас, постороннего человека, пропустили в мастерскую — мне кажется тут уже пересол…
— О, у меня целый пуд мандатов! — засмеялся Титов.
— Уговаривайте его показать нам аэротанк, — шепнул Курковский «летчику».
— Да, — подумал Титов, — мне не мешает знать ход на этот таинственный плац. И принялся упрашивать вместе с Курковским Пеллерова.