Аналогичный мир - 2

Эркин медленно плавно выпрямлялся, не разрывая замок, а мягко очень плавно отделяясь от Жени, и встал над ней на коленях так, что Женя осталась лежать на спине между его ногами. Его взгляд мягко гладя двигался по ней, как до этого его руки, и на себе он ощущал такой же гладящий взгляд.

— Какой ты красивый, Эркин.

— Опередила, — улыбнулся он. — Только ты лучше. Правда.

— Сейчас скажешь, что лучше всех, — смеялась Женя.

— И скажу. Это тоже правда, Женя. Ты лучше всех.

Женя медленно закинула руки за голову и потянулась.

— Как хорошо, Эркин.

— Лучше не бывает, — кивнул он. — Я уложу тебя, хорошо?

— Как это?

— Ну, ты поспишь. Тебе надо отдохнуть.

— А тебе?

Он улыбнулся её вопросу.

— От радости не устаёшь.

— Ой, как это тебя хорошо получилось?! — Женя порывисто поднялась к нему. — Значит, тебе это в радость и ты не устаёшь, а мне, значит, отдыхать надо, мне, получается, это не в радость, да? Вот я тебя за это сейчас!

Она обхватила его за шею и резко дёрнула на себя. Эркин поддался рывку и позволил повалить себя на постель. Задыхаясь от смеха, она шутливо тузила его, так что он попросил:

— Женя, не щекочи, я ж в голос заржу, Алису разбудим.

— Придушу провокатора, — грозным шёпотом сказала Женя, усаживаясь на него.

Эркин согнул ноги в коленях, чтобы Женя могла опираться спиной. Теперь она сидела у него на животе и даже ноги ему на грудь поставила.

— Тебе удобно? — заботливо спросил Эркин и, дождавшись ответного кивка, продолжил: — Ты меня пока душить будешь, я вздремну малость, — закрыл глаза и даже всхрапнул.

Женя рассмеялась и попыталась встать, но он сразу открыл глаза.

— Нет, Женя, ты сиди.

— Тебе же тяжело, — возмутилась она.

— От тебя? Никогда.

Но она всё-таки слезла с него и встала.

— Лампа догорает уже.

— Понял, — Эркин потянулся, проехавшись спиной и ягодицами по мягкому ворсу ковра. — Ох, хорошо как. Всё, встаю.

Он сбросил себя с кровати, нашёл шлёпанцы, подобрал штаны и рубашку. Женя уже надела халатик и унесла на кухню чашки, и там теперь еле слышно звякала посуда и плескалась вода. Эркин, прижимая к груди одежду, прошёл к себе в кладовку, вытащил и развернул свою постель, сложил штаны и рубашку и вышел на кухню.

— Я возьму тёплой воды? Оботрусь.

— Конечно, бери, — Женя расставляла вымытую посуду на новенькой проволочной сушке.

— А… а ты?

— Я уже, — засмеялась Женя. — Пока ты штаны свои искал.

— И я уже, — Эркин расправил на верёвке влажное полотенце. — Завтра я поправлю.

— Что?

— Сушку. Там гвозди слабые, я смотрел.

— Ага, — Женя вдруг зевнула. — Спокойной ночи, Эркин.

— Спокойной ночи, — откликнулся он уже из-за двери кладовки.

Женя оглядела кухню, проверила, насколько плотно закрыта дверца плиты, послушала сонную тишину в кладовке и пошла в комнату. Уходя, Эркин привернул фитиль, и теперь комната тонула в полумраке. Женя быстро разобрала постель, погасила лампу и легла. Каково ему там, на полу? Интересно, ну, когда-нибудь их оставят в покое? Чтоб не бояться, чтоб не прятаться от всех, чтоб Эркин мог до утра спокойно спать на кровати. Ведь если подумать, то у них только одна нормальная ночь и была. Когда он с заработков приехал. Правда, если честно, они и не спали в ту ночь. Но всё равно, он до утра оставался с ней, а сейчас… что же делать, так уж получилось, что иначе нельзя. Что же делать?

Золотарёв любил водить машину и при малейшей возможности садился за руль. Шофёр нужен… когда он нужен. И разговор за рулём вести удобнее. Всегда можно отвлечься на дорогу и тем выгадать время для обдумывания ответа. Хотя на этот раз собеседник нелёгкий — на лету всё схватывает, с очень хорошей реакцией.

— Мы союзники, Игорь Александрович.

— С разными методами, не так ли?

— И это. Но сейчас и методы наши совпадают.

Ироническое хмыканье, быстрый взгляд. Ладно, пойдём так:

— Игорь Александрович, почему вы не вернулись к научной работе?

— Видите ли, Николай Алексеевич, во-первых, делать историю — занятие не менее интересное, чем её изучать. Во-вторых, мне попросту не к чему возвращаться. Все мои довоенные материалы и наработки погибли. В-третьих, я не могу оставить моих товарищей. Они помогали мне, мой долг… фронтовое братство, если хотите, — Бурлаков говорит спокойно, академически рассуждающим тоном. — И наконец, в-четвёртых, у меня, простите, чисто шкурный интерес. Я ищу свою семью.

— Вы говорили, они погибли.

— Да. У меня нет доказательств, что они спаслись. Но нет и доказательств гибели. Работа в имперских архивах может их дать.

— Вы ищете доказательства гибели или спасения?

— Николай Алексеевич, только очень плохой учёный начинает работу, зная, что получит в конце. Известный заранее, желаемый вывод… это догма. А я учёный, — и мгновенная озорная усмешка. — Не очень плохой. Вот и пятый аргумент. Я занят научной, по сути, работой. Так что сама постановка вопроса некорректна. Я всё-таки вернулся.

Золотарёв улыбнулся. Надо же, хорошо как перевёл. Что ж, пусть залезет поглубже. И себе найдёт, и с нами поделится, и… нет, об этом парне говорить ещё рано, пусть профессор увязнет, и тогда… вот тогда и пойдёт настоящая игра с Бредли и Трейси. Они, говорят, игроки сильные, ну так и профессор Бурлаков тоже… далеко не из последних. Недаром его наш генерал ценит и чуть ли не со школы дружит.

— Игорь Александрович, а дома не попробовали? Может, кто из соседей что знает?

— Разумеется, я побывал в Грязине, но… — голос Бурлакова по-прежнему спокоен, — там давно живут другие люди. Сменились все соседи. Никто ничего не знает. Это же был район «оздоровления».

Золотарёв кивнул. Оздоровление, sanitation. Служба Безопасности Империи радикально решала проблему сопротивления в бывшем Пограничье, арестовывая всех жителей, всех поголовно, и заселяя опустевшие дома привезёнными издалека собственными гражданами, лояльными и в силу происхождения, и в силу благодарности за полученное в дар от Империи имущество. А вывезенные… часть уже нашлась трупами на Горелом поле и во рвах, часть в трудовых лагерях при военных заводах… И что теперь со всей этой массой делать? Но об этом пусть головы в другом отделе болят.

— Вы надеетесь найти следы в архивах?

— И на это тоже.

— А ещё на что?

И в ответ с прежней чуть отстраняющей улыбкой:

— Моя главная надежда, Николай Алексеевич, на чудо.

Золотарёв кивнул. Да, больше Бурлакову, если честно, надеяться не на что.

Бурлаков, сохраняя прежнюю улыбку, смотрел перед собой на несущуюся под колёса серую в тёмных пятнах свежего асфальта дорогу…

…- Кажется, успели, — Антон сидит, небрежно откинувшись на спинку, с безмятежной улыбкой отдыхающего гуляки. — Всё спокойно.

— Спасибо.

— Не за что. Твоих мы прикроем, — и уже тише добавляет: — Как сможем.

Он кивает.

— Не надо утешений. Я не первый, — и с невольным вздохом: — и не последний.

— Ничего, — Антон улыбается как можно веселее. — Будет и у нас праздник.

— Будет, — он старается улыбаться как Антон.

— Вот мы победим, представляешь, соберёмся, сядем все вместе… — Антон громко причмокивает.

Он смеётся, кивая. Извечная мечта: пир после победы. Интересно, сколько нас уцелеет? Вряд ли понадобится очень большой стол…

… - Простите, я кажется задремал.

— На здоровье, Игорь Александрович, можете дремать дальше.

— Благодарю…

…Антона убили через полгода. Заметив хвост, повёл за собой, затащил в какой-то тупик и затеял перестрелку. С Антоном оборвалась последняя ниточка, связывавшая с домом. Антон бывал у него дома, знал их всех. И Римму, и детей. Играл с Аней в шахматы, возился с Серёжей и Милочкой. И вот всё, оборвано. Он знал, что так будет, что этим кончится, и всё же…

…Не открывая глаз, Бурлаков сел поудобнее. Машина идёт ровно, без рывков и толчков. Всё позади, всё кончилось благополучно. Для выживших. Он всё понимает, но он поехал туда, в Грязино, бывшее Грязино…