Аналогичный мир

…Сейчас, вспоминая, Эркин уже понимал почти всё, а что не понимал, о том догадывался, а тогда…

…— Номер? Заполняйте, Мила. Индеец?

— Да, мэм.

— Вера Борисовна, как они все боятся врачей.

— Видимо, есть основания для страха. Не отвлекайтесь, Мила. Иди сюда. Записывайте. Рост 182 сантиметра, вес 65 килограммов.

— Но ведь это не истощение, нет?

— Нет, если он и голодал, то только последние дни.

Измерения роста, веса — это он всё знал. Только почему-то не знакомые футы, дюймы и фунты, а что-то другое. И знал, что бояться здесь нечего, но страх то и дело прорывался противной мелкой дрожью.

— Сколько тебе лет?

— Двадцать пять, мэм.

— Проверьте, Мила.

— Первые две цифры в номере год рождения, Вера Борисовна?

— Да.

— Тогда совпадает. А почему у него буквы?

— Не знаю, Мила. И вряд ли он сам знает. Покажи голову. Мила, отметьте, педикулез отсутствует.

— Отметила. Редкость, правда?

— Да, похоже, он следит за собой. Ложись.

Она указала ему на узкую жёсткую койку. Вот оно! А он, дурак, уже надеялся, что обойдётся. Он послушно лёг, привычно закинув руки за голову. Твёрдые тёплые пальцы мнут его живот.

— Органы брюшной полости — норма. Отметили?

— Да, Вера Борисовна. Какая у него мускулатура рельефная, правда?

— Да, Мила. Очень красивое тело.

— Вера Борисовна, а грудная клетка?

— Потом прослушаю.

— Половые органы сейчас, да?

— Да.

— Пишу, Вера Борисовна.

Он не понимал, но чувствовал, о чём идет речь. Сейчас она дотронется, ощупает. Нет, он сможет не закричать, боли давно нет, но… но это ничего не изменит. Что они делают со спальниками? А с перегоревшими? А он ещё и просроченный. Что они сделают с ним? Но её руки медлят на его лобке, не опускаются. Он резко отвернулся, закусил губу, сдерживая бессильные слёзы. И вдруг нежданным спасением прозвучал вопрос.

— Где ты работал до освобождения?

— В имении, мэм, — задохнулся он сумасшедшей надеждой. — Я скотник, мэм. Вот…

Теперь он смотрел ей в лицо и показывал своё единственное спасение — руки, бугристые шершавые ладони в шрамах и желваках мозолей. Она смотрела не на них, а ему в лицо. Потом взяла его руки в свои, осмотрела, ощупала ладони.

— Мила, пишите. Половые органы — норма.

— Вера Борисовна, да какая ж норма! Они же у него совсем как у тех двоих. Это ж сразу видно. Да вы пощупайте, реакция такая же будет.

— Мила! Пишите — норма, — и повторила по-английски, будто… будто для него, чтобы он понял. — Половые органы — норма.

Он перевёл дыхание и сглотнул…

…Эркин медленно разжал пальцы и зажатые в горсти гвозди со звоном рассыпались у его ног. Какой же он дурак! Тупарь краснорожий! Сам себя чуть не загнал, Женю бы подставил… Спальников всегда отличали по рукам и коже. По гладкой холёной коже, гладким рукам. По запахам. И раздевать не надо. А он… Вздумал как в Паласе, дурак, спальник поганый… Чтоб сразу ясно-понятно было, кто он такой. Ах ты… чурбан, идиотина…

Он сел на пол, так ослабели ноги. Как он смел забыть об этом, хватит, что ему красоту его тычут, а ещё и это… Хорошо, что только раза два успел намазаться. И то Андрей заметил, стал посматривать. Но Андрей-то знает, а остальные… Вот влип бы!

Эркин несколько раз вдохнул и выдохнул, успокаиваясь, и стал подбирать гвозди. Женя поймёт и простит. А он больше такого дурака не сваляет. Тогда всё обошлось…

…— Садись.

Он сел, боясь поверить. А она уже смотрела и щупала его дальше. Это он тоже знал.

— Дыши. Задержи дыхание. Дыши. Покашляй. Мила, лёгкие, сердце — всё норма.

— Сплошная норма?

— Да. Редкостное здоровье. Открой рот. Шире. Скажи а-а. Хорошо. Мила, никаких отклонений. И кожа чистая. Ни шрамов, ни рубцов.

— Ну, так, Вера Борисовна! У тех же тоже…

— Да, Мила, — она улыбнулась. — Тело у него спальника. Но руки скотника. Он не выдумывает. Отметьте ему в карточке, что в спецобработке не нуждается, практически здоров.

И, наконец, волшебное, сорвавшее его с места слово.

— Одевайся.

Он так рванулся к своей одежде, так торопливо одевался, что они обе засмеялись. Она дала ему его карточку, где теперь было написано что-то ещё.

— Смотри. Здесь отмечено, что ты прошёл медосмотр и не нуждаешься в спецобработке. Можешь сразу идти за справкой. А душ по желанию. Ты понял?

— Да, мэм.

У него ещё всё дрожало внутри, и дрожали руки, когда он брал карточку.

— Ты здоров, понял? Ничем не болен. Вшей у тебя нет.

— Да, мэм, спасибо, мэм.

— Иди.

— Спасибо, мэм.

И ещё она сказала. Не ему, девушке. Он уже выходил, а они за его спиной ещё спорили.

— Вера Борисовна, ну он же спальник, а вы ему ставите норму, а вдруг он сейчас вот возьмёт и накинется…

— Мила, он нормальный здоровый мужчина. И хватит об этом. Зовите ту троицу…

…Эркин уложил на место гвозди и усмехнулся. Дальше всё было проще. Больше он к врачам не попадал и попадать не собирается. Тогда ему повезло, а дважды рабу везение не выпадает. А тогда…

…В другой комнате он отдал карточку, и ему выписали справку. Потом получил паёк, в общий душ идти, конечно, не рискнул, переночевал на голых трехэтажных нарах и с утра получил ещё раз паёк и ушел. По справке его выпустили без звука. Некоторые, как он узнал из ночной трепотни, жили здесь неделями, не желая оторваться от дармовой жратвы, но он побоялся попасть на вторичный осмотр и ушёл сразу…

…Эркин оглядел сарай, будто мог что-то разглядеть в быстро наступающей темноте. Наверное, можно уже подниматься. Он глубоко прерывисто вздохнул и вышел, закрыл и запер дверь. Теперь ключ проворачивался легко, не сравнить с первыми днями, правда, ему пришлось повозиться с перекосившейся дверью, пока не наладил. И не спеша, пошёл наверх. Двери он запирать не стал. Все равно ещё грязную воду выносить.

Женя расчёсывала и сушила Алисе волосы. Дело тоже не из легких.

— Сам управишься?

Он только улыбнулся в ответ.

А что управляться? Налить в корыто воды, приготовить ведро облиться потом. Мыло, простыня… Женя ему всё приготовила. Он быстро разделся, сел в корыто и, с наслаждением, стал отмываться.

Женя всё-таки пришла.

— Давай мочалку.

Она изо всех сил тёрла его мускулистую круто согнутую спину. Эркин, упираясь лбом в колени, кряхтел и невольно постанывал. Женя выпрямилась, удовлетворённо оглядела его и отдала мочалку.

— Ну вот, теперь ты и в самом деле краснокожий.

Он снизу вверх посмотрел на неё.

— Я тебя когда-нибудь потру?

— Обойдёшься!

Этот диалог повторялся у них каждую неделю. Странно, но Женя в самом деле — он чувствовал, что она не притворяется — не хотела, чтобы он видел её моющейся. Но шутила по этому поводу охотно. Эркин этого не понимал, но игру поддерживал. Позволяя себе только отказываться от помощи Жени при обливании.

— Облить?

— Сам.

— Смотри, нальёшь.

— Подотру.

Когда Женя ушла, он встал в корыте и, черпая из стоящего рядом ведра, смыл пену и грязь. Привычка к чистоте, пожалуй, ещё с питомника вбитая в него, как и привычка к послушанию, была самой сильной. Он и мылся после Жени потому, что любил просто сидеть и полоскаться в воде. Лежать в корыте не получалось: и коротко, и плечи не влезают.

— Водоплавающий, ты ужинать будешь?

— Иду.

Он с сожалением вылез из корыта, вытерся и переоделся во всё чистое. Вылил грязную воду в лохань. Эркин не мог, да, честно говоря, и не пытался понять, почему эта нудная и тяжёлая работа с водой и дровами не тяготит, а то и приятна. Он просто наслаждался этим. И ощущением чистой одежды на чистом теле, и возможностью сытно вкусно поесть, не спеша, не боясь, что отнимут, и спокойным сном под одеялом, и видом убранной чистой кухни, и гудением усталых мышц… Ему просто было хорошо. И он очень легко не думал ни о полиции, ни о своре, ни о чём…

В субботу работа если и есть, то только на станции. После вчерашней облавы рынка избегали даже самые отчаянные. Кого забрали, так и не выпустили. Но на это никто и не надеялся. Забрали — так с концами. Думай о себе, а другие пусть сами о себе думают.