Аналогичный мир

— Так… того… свора теперь по домам ходит… и проверяет.

— Чего?!

— Их спроси! — заорал, наконец, Митч. — А с Гуталином так. У одной беляшки угол снимал. За работу. Пахал как раб. Свора пришла, а они в одной комнате.

— В кровати что ли? Так Гуталин со страху помрёт, прежде чем на беляшку посмотрит.

— Я говорю, в комнате. Одна у неё комната. Гуталин на полу спал. Её за потерю расовой гордости побили и обрили, наголо. А Гуталин заступаться вздумал. И кранты. Спёкся Гуталин.

Наступило долгое молчание. Эркин словно оглох и ослеп, и не сразу проступили голоса и краски. Вторую бутылку прикончили быстро и молча, доели рыбу и разошлись.

Эркин с Андреем ещё посидели. Эркин покосился на насупленное лицо Андрея. Похоже… похоже, у Андрея та же тревога.

— Ладно, — Андрей подобрал пустую бутылку, взвесил на руке. — Ладно. Меня они так не возьмут. Перегородку поставлю с дверью, и пусть… они меня в задницу поцелуют со своей расовой гордостью.

И Эркин смог перевести дыхание. Перегородка — это…! А где он её поставит? В кухне, рядом с уборной? Так в кухне и так не повернуться. В комнате тоже… А кладовка! Полки там есть, добавить ещё пару, расчистить пол и как раз хватит места. И тогда к Жене пусть только сунутся! Ему там работы на полдня, а то и меньше. И в комнате он маячить не будет. На кухне не привяжутся, там он всегда при деле.

Эркин легко вскочил на ноги, отряхнул штаны.

— Отдай бутылку мальцам, и пошли.

— Куда? — Андрей поднял на него глаза.

— Прибарахлиться хочу. У меня сигарет навалом, а я не курю.

— Дело, — кивнул Андрей и встал, отбросив бутылку одному из мальчишек.

По вещевому ряду они ходили долго. И Эркин всё больше хмурился. На сигареты никто не менял, требовали денег. А то и сразу посылали… белые не желали продавать индейцу. Сунулись в цветной ряд, но там такая рванина, что Эркину стало жалко сигарет. Хоть самому эти сигареты чёртовы вроссыпь продавать.

Наконец Андрей углядел и показал ему на невысокую круглолицую светловолосую женщину. Перед ней на куске клеёнки лежали аккуратно сложенные мужские вещи. Не разложены для продажи, а именно сложены. Будто их и не собирались продавать. И стояла она как-то не в ряду со всеми, а будто на отшибе. Подошли к ней. Она подняла на них серые добрые глаза, грустно улыбнулась. И Эркин решил попробовать ещё раз, последний.

— Чего тебе? — тихо спросила она.

— Штаны ищу, мэм. Рабочие.

— Вот.

Она вытащила из стопки и развернула тёмно-синие, из толстой грубой ткани, отстроченные белыми нитками, брюки. Грегори носил такие на выпасе.

— Вот. На тебя как раз.

— Сколько, мэм?

Она назвала цену. Цена была приемлема, и Эркин с надеждой спросил.

— Сигаретами возьмёте, мэм?

— Нет, — покачала она головой. — На что они мне? У меня курить некому.

И тут вмешался Андрей.

— Сменяй ему. А сигареты продашь.

— Да кто их купит? Нет, мне деньги нужны.

Эркин вздохнул и отошёл. Андрей остановил его.

— Стой. Лучше не найдём. Давай так. Я у тебя покупаю сигареты, а ты у неё штаны.

Эркин только бешено посмотрел на него.

— Я ж курю, — стал объяснять Андрей. — Мне всё равно покупать.

— Зарабатывали вровень, а тратить…

— Стой. Идём к ней.

Андрей за рукав подтащил его к женщине.

— Слушай, если ты у него сигареты возьмёшь, я у тебя их, с места не сойти, куплю. За твою цену. Тебе ж выгода.

— Иди ты…! — Эркин вырвал рукав.

Женщина вдруг охнула, посмотрела на них.

— Так вы что? Русские?!

Эркин не сразу сообразил, что в споре с Андреем, как уже привык, смешивал русские и английские слова. И само это ругательство он знал от Андрея.

— Я русский, — сразу ответил Андрей по-русски. — А он напарник мой.

— Давай сигареты, — повернулась женщина к Эркину.

Он вытащил из карманов и выложил на клеёнку отсортированные и перевязанные в пучки цветными нитками сигареты.

— Много даёшь, — улыбнулась женщина.

— Берите все, — радостно отмахнулся Эркин.

— Тогда в придачу возьми.

Она перебрала вещи и достала серую трикотажную рубашку с короткими рукавами. Рубашка была в нескольких местах зашита. Свернула её вместе с брюками в сверток и подала ему.

— Носи на здоровье.

Она сказала это по-русски, и он, помня замечание Жени, что отвечать надо на том языке, на котором заговорили с тобой, ответил тоже по-русски.

— Спасибо.

Андрей радостно шлёпнул его по спине.

— С обновой, — и продолжил по-русски. — Ну, мать, сколько с меня за сигареты?

— У выхода купишь, — усмехнулась женщина. — Там дешевле будет. А раз деньги есть, купи рубашку себе. Не ходи в армейском, не позорься.

Андрей медленно кивнул.

— Твоя правда. Давай уж две. Только мне с длинными.

Она выбрала и подала ему клетчатую, зелёно-серую, и в бело-голубую полоску.

— Носи.

— Спасибо, мать, — расплатился Андрей.

— На удачу вам, — и вздохнула. — И на жизнь долгую.

Они переглянулись и попрощались с ней молчаливыми кивками. И уже уходя услышали, как кто-то укоризненно сказал.

— Обнаглел краснорожий, а ты попустительствуешь.

Они опять переглянулись, и Эркин невольно улыбнулся. Возражения женщины и слов, что у русских как не было расовой гордости, так и не будет, они уже не услышали.

Когда выбрались из вещевого ряда, Андрей достал сигарету и закурил. Он то дымил не переставая, то мог целый день не курить.

— Завтра надо вкалывать, — наконец, сказал Андрей.

— А послезавтра не надо будет? — съязвил Эркин.

— Послезавтра праздник, говорят. Слышал же, как они все о подарках толкуют. Не будет работы, вот увидишь.

— Значит, завтра на два дня надо набрать.

— У тебя день в день получается? — с легкой завистью спросил Андрей. — А я должаю. Раздал долги, и половины пристройки как не бывало.

— Сладости продай, — усмехнулся Эркин.

— Ни фига! Когда ещё такое привалит! Сам съем! — и захохотал. — Я уж половину стрескал. Вчера кипятку попросил, заварил себе чаю и не отвалился, пока чайник не кончился. А ты?

— Я потяну, — и повторил, передразнивая Андрея. — Когда ещё такое привалит! Ну, сейчас куда?

— Я домой. С хозяйкой ругаться и перегородку ставить.

— А ругаться зачем?

— А фиг её знает. Но я с ней каждый вечер цапаюсь.

— Потому и куртку таскаешь, — понимающе кивнул Эркин. — Боишься, попортит?

— Нет, просто я как намёрзся зимой, так до сих пор… — и совсем тихо. — Да и привык я всё на себе таскать. Ну, бывай.

— Бывай.

Дома Эркин сразу пошёл в кладовку. Как и в сарае раньше, особого порядка тут не было. И он прикинул, что даже и дополнительной полки не понадобится, если всё по-другому разложить. Алиса собралась было во двор, но… мама сказала, что это если Эрик будет работать в сарае, а он стал всё перекладывать и переделывать в кладовке. И Алиса осталась дома. Тем более, что это было даже интереснее. Летела пыль, от которой так восхитительно чихалось, появлялись старые, забытые вещи… И, наконец, во дворе ей не разрешали приставать, даже подходить к Эрику, а дома она могла сколько угодно болтать с ним, приставать и рассказывать. Он же совсем, ну совсем ничего не знал. Даже про Красную Шапочку, про Трёх поросят, про Василису Прекрасную, ну ни про кого. И слушал её, не поправляя, если она начинала смешивать русские и английские слова.

Эркин выпрямился, бросил половую тряпку в ведро и огляделся. Что ж. Всё получилось. Расстеленная перина как раз укладывается от двери до стены, а на день он будет её убирать под стеллаж. Вот, лежит аккуратно, не вылезает. В углу висит куртка, стоят сапоги. Теперь, если кто и зайдёт, то его вещей в прихожей нет. И на нижней полке уголок для его вещей. Трусы, рубашки, носки… Нечего им в комоде рядом с вещами Жени лежать. Пожалуй… пожалуй, и посуду надо. Хоть для виду. Миску, кружку и ложку. Чтобы видно было, что он из своего ест, а то чёрт их знает, к чему они могут прицепиться.