Багровая книга

   -- Коммуну ждешь?

   Каждый свой вопрос он сопровождал отборной площадной бранью. Такого же рода вопросы были обращены ко мне и нашему приятелю. Последнего поручик принял, по-видимому, сначала за русского, но по испуганному лицу его понял, что ошибся.

   -- Стреляете в нас?

   И опять площадная брань.

   -- Коммуну устраиваете?

   Кивнул своим спутникам.

   -- Обыскать надо.

   Первым поручик обыскал меня, причем начал с бумажника.

   -- Позвольте, я вам достану документы,-- сказал я.

   Но документами ни поручик, ни его товарищ по боевой деятельности не интересовались.

   Из бумажника высыпались деньги.

   Не догадываясь еще о целях и намерениях господ офицеров, я стал подбирать деньги.

   -- Не трудитесь,-- заявил поручик.

   Он сам подобрал деньги и положил их торопливо в карман. Затем осмотрел подробно бумажник, забрал все оставшиеся там мои деньги, казенные и личные.

   И обратился к отцу:

   -- Деньги давай, жидовская харя!

   Отец высыпал ему всю имевшуюся у него наличность.

   -- Это все твои деньги?

   И офицер замахнулся револьвером на отца.

   Боясь, что он изобьет его, я стал выбрасывать из карманов всю имевшуюся у меня мелочь.

   Он всю ее забрал.

   По-видимому, у него составилось впечатление, что больше ни у меня, ни у отца взять нечего.

   -- Вы обыскали помещение?-- обратился он к другому добровольцу.

   -- Здесь белье и костюмы,-- последовал ответ.

   -- Отберите себе все, что вам нужно, и положите в кожаный чемодан.

   И поручик обратился к нашему приятелю:

   215

   -- А ты кто?

   Тот назвал себя.

   -- Деньги!

   -- Денег нет у меня.

   -- Что-о?

   Поручик приставил револьвер к его виску.

   -- Ну... деньги... Или застрелю!

   Тот побелел, как стена. Дрожащими губами он пролепетал;

   -- Подождите... я схожу, достану.

   -- Далеко?

   -- Нет...

   -- Ну, иди.

   И он отправил с ним солдата. Принялся укладывать наши вещи в чемодан. Набив его доверху, он вдруг заинтересовался моими документами.

   -- Вы адвокат?-- обратился он ко мне.

   Но тотчас спохватился и овладел собой.

   -- Я сам москвич, я это дело знаю... снимай свои лакированные ботинки.

   Я снял.

   Ботинки последовали в чемодан вслед за оставленными вещами. Молчаливый спутник поручика плотно увязал чемодан и вопросительно взглянул на поручика.

   -- Идем.

   Господа офицеры поспешно оставили гостиницу.

   После этого первого налета, который мы считали прелюдией к дальнейшему погромному действу, мы все оставили гостиницу и нашли приют тут же во дворе, в квартире своего знакомого. Здесь собралось человек 20 евреев, знакомых хозяина, людей различного общественного положения, различных воззрений и возрастов. Тут был адвокат, член кадетской партии, бывший товарищ министра при Временном Правительстве -- правый эсер, холеный купеческий сынок, беженец из Слободки, лакей из ресторана. Мы жались вместе в этой квартире, усевшись рядком, подальше от дверей и окон.

   Томительно шло время.

   Вдруг в гостинице вновь поднялась тревога.

   Как мы потом узнали, в гостиницу вошло несколько человек военных,-- офицеры и солдаты, врач и сестры милосердия.

   Во главе их был полковник.

   Вошедшие начали с того, что успокоили прислугу, а также просили успокоиться и всех жильцов.

   Заявили:

   216

   -- В городе наступило успокоение, больше грабежей не будет, а в случае налетов мы сами будем охранять гостиницу.

   Потребовали себе несколько комнат. Все это внесло успокоение среди евреев. Но продолжалось оно недолго.

   Вскоре по всем комнатам побежала весть:

   -- 30.000... требуют 30.000.

   Телеграф работал:

   -- Грабят по комнатам.

   Вскоре из гостиницы во двор вышла группа солдат и офицеров.

   Вышел и полковник.

   -- Открыть подвалы! -- приказал он.

   Он сначала обошел все подвалы, спокойно осмотрел всех бьющихся там в страхе евреев, потом приказал принести себе стул.

   Сел посреди двора.

   Отдал какие-то распоряжения.

   Отдавши честь, офицеры и солдаты по его указанию пошли в одно из подвальных помещений, где хранились вещи хозяина гостиницы и там забрали все хранившееся имущество на миллионную сумму. Все это пропалывалось спокойно, организованно, видимо по заранее выработанному плану, по указаниям сведущих лиц.

   -- Все? -- спросил полковник.

   -- Так точно.

   Окончив этот ординарный, без погромных выкриков, без погромных эффектов, грабеж, полковник удалился со двора.

   Вещи были собраны в один из номеров.

   Вечером увезены.

   Вечером же отряд занялся ограблением всех, оставленных жильцами, номеров.

2

Погром на Подоле

   Я не буду, -- рассказывает свидетель,-- касаться общечеловеческого ужаса, пережитого жителями нашего двора от сильнейшей орудийной, пулеметной и ружейной канонады, когда оконные стекла дрожали, падали и разбивались; когда в течение почти 6-ти часов казалось ежеминутно, что дом всей его тяжестью обрушится на сжавшихся по углам людей. Я расскажу лишь о специфической погромной жути, в которой задыхались исключительно жители-евреи

   217

   Началось это в среду, в ночь.

   Было часов 11.

   Сначала откуда-то издалека, лишь как бы доносимые ветром обрывки вздохов, а потом все ближе и явственнее, все громче и чаще, стали доноситься пронзительные вопли и призывы о помощи.

   Преобладали женские и детские голоса.

   Они все громче просили о пощаде.

   Слышны были уже отдельные, с хриплыми нотками безнадежной мольбы:

   -- Не убивай-й-те.

   Грохали отдельные выстрелы.

   Доносился гулкие звуки разбиваемых дверей, звон разбитых стекол.

   Во тьме кто-то прошептал:

   -- Началось...

   Тьма была ужасающая, город не освещался электричеством. Кое-где горели свечи, но и они потухли при первых звуках погрома.

   Христиане покинули нас.

   Не знаю, было ли это вызвано сочувствием к погрому или лишь один инстинкт самосохранения заговорил в них, но как бы то ни было они, все время канонады державшиеся вместе с нами, разбрелись по своим квартирам.

   Крепко и прочно заперли за собою двери.

   Часов в 5 утра постучались в ворота.

   Никто из нас не отозвался.

   Стали их выламывать.

   Мы пробовали звонить по телефону в Городскую Думу, в Районное Управление, но должно быть провода были испорчены, никто не отозвался. Положение было безвыходное. Не к кому было обратиться за помощью, не было средств предотвратить надвигающиеся муки, а может быть и смерть.

   Раздалось 3 залпа.

   Обстреливали дом.

   Во тьме свирепо-жестокие голоса кричали:

   -- Отворяй!

   Насилу упросили мы нескольких жильцов-христиан вести переговоры с нападавшими. В результате переговоров ворота были открыты и во двор вошло человек 25 солдат, одетых в полную походную форму. Некоторые из них рассеялись по еврейским квартирам и, наскоро пограбив, стали выгонять всех мужчин:

   -- Во двор, во двор!

   Там офицер приказал:

   -- Отделить евреев от христиан!

   218

   -- Слушаюсь, господин капитан,-- ответил один из солдат.

   И, грубо командуя, стал отделять овец от козлищ.

   А капитан распоряжался:

   -- Зарядить винтовки!

   Защелкали затворы.

   Женщины, следя за всей этой сценой из окон, не выдержали и побежали к своим мужьям и братьям, защищали их своим телом.

   Молили капитана:

   -- Пощадите!

   Но капитан, искусственно возбуждаясь, горячился и кричал: