Воспоминания. Том 1

Это сказалось в переписке министра юстиции со мной. К сожалению, у меня она не сохранилась, и потому я боюсь быть неточным, если начну ее приводить. Суть была в том, что Щегловитов, отлично зная подкладку дела, так как процесс социал-демократов Второй Думы был при нем, ставил вопрос так, что он ничего не знает, но по делу видит, что Шорникова укрылась от суда, а потому ее дело надлежит поставить на суд, а ее взять под стражу; вместе с сим видно было, что он сам этого не хочет.

По сему поводу Председателем Совета Министров Коковцовым было созвано частное совещание министров для решения вопроса, как быть с этим делом. Я тоже был приглашен на это заседание, так же как и прокурор Петербургской судебной палаты Камышанский, захвативший с собой все судебное дело о членах Второй Думы. Помню два заседания, которые были у Коковцова на даче на Елагином острову. Больше всех волновался сам Коковцов, так как ему как Председателю Совета Министров пришлось бы выступать в Думе и давать объяснение, если бы дело получило огласку, а между тем он в этом деле решительно был ни при чем и, конечно, был им глубоко возмущен. Министр юстиции Щегловитов держал себя строго официально и все время стращал тем, что если Министерство внутренних дел не предпримет само каких-нибудь мер, чтобы затушить это дело, то надо будет дело поставить на суд, а тогда, ввиду новых данных, весь процесс придется пересмотреть, возвратить осужденных депутатов и т. д.

Видно было, что Щегловитов хочет умыть руки и предоставить все министру внутренних дел. Остальные министры больше молчали. Меня очень возмутило поведение Щегловитова, и я попросил слова. Я сказал, что Шорникова является жертвой правительства, что она была у меня, я ее видел, говорил с ней, что это совершенно конченая женщина, комок нервов, ее всю дергает, она не собирается ни мстить, ни разоблачать, на это у нее и сил больше нет, она просит ее судить, как будет угодно, лишь бы только легализоваться, так как жить так, как она жила эти 7 лет, она не в силах — от социал-демократов она должна скрываться, от правительственных властей также, это ей свыше сил.

Поэтому я находил, что судить ее и осудить тому же правительству, которое ее привело в такое состояние, недостойно, и в данном случае правительство является виновным перед ней, а не она. Я настаивал, что ее надо так устроить, чтобы она могла остаток дней своих прожить спокойно, надо ее вознаградить за все перенесенное, за все нравственные страдания, которые тяжелее физических, а перенесла она их благодаря правительству. А как это сделать, как достойным образом ликвидировать это дело — это уже дело министра юстиции. Я был горячо поддержан министром земледелия Кривошеиным, а также Харитоновым. Коковцов обратился к Щегловитову, но тот опять уклонился и стал говорить о необходимости все дело социал-демократов Второй Думы пересмотреть, ввиду новых обнаруженных обстоятельств. Тогда я задал ему вопрос: "Если бы Шорникова вовсе не фигурировала бы в этом деле, то были бы виновны социал-демократы в посягательстве на ниспровержение государственного строя и были бы они осуждены так, как были осуждены?" Щегловитов ответил, что были бы. Этот ответ министра юстиции склонил всех на мою сторону, и Совет Министров поручил Щегловитову, как он там знает, но обставить это дело достойным для правительства образом.

В конце концов дело Шорниковой назначено было к слушанию в распорядительном заседании Сената на предмет его прекращения. В это заседание была вызвана Шорникова и я, как представитель Министерства внутренних дел, для засвидетельствования о том, что она принимала участие в деле социал-демократической фракции. Распорядительное заседание Сената и постановило — дело прекратить и освободить Шорникову от дальнейшего преследования. Вслед за сим я приказал ее снабдить заграничным паспортом и выдать ей железнодорожный и пароходный билеты для следования в Америку, куда она выразила желание ехать, и еще 500 руб. на расходы.

Уже после революции, во времена Керенского, Чрезвычайная комиссия по расследованию незаконных действий министров под председательством Н. К. Муравьева, наткнувшись при разборе дел Департамента полиции на дело Шорниковой, вызвала меня с фронта для дачи объяснения. Комиссия признала мои действия правильными, удивившись только моей скупости, что я дал Шорниковой такое ничтожное пособие.

Меня всегда интересовало, по инициативе кого прибегло охранное отделение к провокации, дабы ускорить падение Думы. Сомневаюсь, чтоб П. А. Столыпин участвовал в этом деле, не допускаю даже мысли, слишком он мне представлялся всегда чистым с нравственной точки зрения. Допускаю, что на это мог решиться С. Е. Крыжановский — товарищ министра внутренних дел, автор нового выборного закона, или И. Г. Щегловитов — министр юстиции, и что с молчаливого согласия их Герасимов — начальник охранного отделения — привел этот план в исполнение при поддержке директора Департамента полиции и с ведома товарища министра, заведовавшего тогда делами этого Департамента. Во всяком случае, вся эта история является печальной страницей за время министерства Столыпина, так как недостойно для правительства, себя уважающего, прибегать к провокации, в чем бы таковая ни выражалась.

Возвращаюсь, однако, к 1907 г. Как я уже говорил выше, одновременно с роспуском Думы был опубликован и новый избирательный закон. Закон этот сохранил общие основания действовавшего избирательного закона. Выборы, как и прежде, должны были производиться особыми собраниями выборщиков от тех же слоев населения, которые избирали и ранее. Ни один класс, ни одно лицо, имевшие избирательные права, не были лишены участия. Отличие нового закона заключалось в том, что он обеспечивал каждому классу населения известный обязательный минимум представительства. С другой стороны, новый закон давал преимущество культурным и устойчивым в общественном отношении классам, увеличивая число выборщиков от них в избирательных собраниях по сравнению с представителями некультурных классов, перевес коих в Первой и Второй Думах имел следствием переполнение Думы депутатами, совершенно неподготовленными к пониманию дел государственного управления. Наконец, новый закон сократил число представителей от тех окраин государства — Польши и Кавказа, которые не настолько еще слились с империей, чтобы депутаты их могли проникнуться пониманием общности их интересов с интересами коренного русского населения. На окраинах же, совершенно неразвитых в гражданском отношении, в Туркестане, степных областях и Якутской области, выборы были приостановлены. Одним словом, новый закон должен был дать в Думу представителей, имеющих уже опыт местного самоуправления и привыкших к мирной и спокойной работе.

В Москву весть о роспуске Думы пришла рано утром, принята была спокойно и не произвела сенсации, даже летучки о роспуске продавались туго. В рабочих сферах тоже наблюдалось полное спокойствие. Назначенный одновременно новый срок выборов действовал успокаивающим образом. На бирже наблюдалась даже тенденция к повышению. 4 июня я объехал верхом ряд подмосковных деревень и фабричных мест, чтобы лично убедиться, как население реагировало на роспуск; везде наблюдалось полнейшее спокойствие. Течение жизни нигде не было нарушено, настроение превосходное.

С 10 по 18 июня в Русской палате "Славянского базара" заседал Общеземский съезд; прибыло около 120 членов; председателем съезда избран был М. В. Родзянко. Направление съезда было правое, прения все шли главным образом вокруг избирательного закона, никаких инцидентов не было, держались строго деловой стороны.

В последнем заседании получена была весть о кончине графа П. А. Гейдена — крупного земского деятеля, пользовавшегося большим уважением во всех кругах. Н. Ф. Рихтер по сему поводу сказал несколько прочувствованных слов, была отслужена панихида, а семье почившего послана депеша с выражением соболезнования. Граф П. А. Гейден скончался 67 лет от роду. Он был заметной величиной в Первой Думе и, несмотря на свои годы, был живой, энергичный. По политическим взглядам принадлежал к умеренным прогрессивного направления, никогда не боялся высказывать свои мысли и умел самые резкие из них облекать в безусловно корректную форму, даже изящную. Им руководили всегда чистые мотивы высшего порядка. Всякий, кто имел с ним общение, не мог не относиться к нему с уважением. 17 июня состоялся вынос его тела из гостиницы "Метрополь" на Виндавскую ж. д. для погребения в селе Глубоком Псковской губернии в родовой его усадьбе.