Страница 62 из 224
В Государственном Совете в тот же самый день, после открытия Думы, собрались все члены Государственного Совета и Совета Министров в полном составе. После молебствия статс-секретарь Фриш занял председательское кресло, а государственный секретарь барон Икскуль фон Гильденбрандт прочел указ о закрытии и открытии второй сессии Совета, список членов и умерших за время вакации. Член Государственного Совета граф Олсуфьев предложил послать сочувственную депешу семье убитого графа А. П. Игнатьева. Статс-секретарь Фриш предложил послать депеши семьям всех умерших, что и было принято. Затем члены Государственного Совета расписались на присяжных листах.
21 февраля Ф. А. Головин был принят Государем в Большом Царскосельском дворце в продолжительной аудиенции. Во дворце его встретил обер-церемониймейстер граф Гендриков.
23 февраля в Государственной Думе были избраны товарищи Председателя — H. H. Познанский, примыкающий к кадетам, и М. Е. Березин — трудовик; секретарем избран был М. В. Челноков.
В феврале были получены известия о двух террористических актах: 21 февраля в Севастополе брошена была бомба в проезжавшего генерала Неплюева, который был ранен, так же как и городовой и случайно проходившие женщина и ребенок. 26 февраля в Чукур-ларе, близ Ялты, брошена была бомба в коляску полковника Думбадзе, который получил легкое поранение; при этом тяжело были ранены два офицера и двое солдат; злоумышленник застрелился.
2 марта в Таврическом дворце, как раз в зале заседаний, в 6 часов утра, к счастью, когда никого в зале не было, обвалилась часть потолка. Произошел большой переполох; говорили о бомбах, злоумышлении и т. д., но выяснилось, что это произошло просто от непростительного технического недосмотра. В Думе перебывали все власти, как только узнали об этом, приезжали дежурный при особе Государя и министр императорского двора. Пришлось на время перенести заседания в другое помещение, пока обрушившийся потолок не был восстановлен.
6 марта Столыпин прочел декларацию правительства как в Государственной Думе, так и в Государственном Совете. В начале своей речи он сказал, что перед началом совместной с Государственной Думой деятельности считает необходимым с возможной полнотой и ясностью представить законодательному собранию общую картину законодательных предположений, которые министерства решили представить высокому вниманию Думы, но что раньше этого он не может не остановить внимания Думы на положении, которое займет правительство по отношению вносимых им законопроектов, т. е. существа и порядка их защиты. Затем Столыпин коснулся законопроектов, кои им были проведены по 87 статье 4, объявив те причины, которыми руководилось правительство при издании их; после этого он перешел к детальному перечислению законодательных предположений и законопроектов, осветив мысли правительства, вложенные в них. В заключение Столыпин сказал: "Я не выполнил бы своей задачи, если б не выразил уверенности, что лишь обдуманное и твердое проведение в жизнь высших законодательных учреждений новых начал государственного строя поведет к возрождению великой нашей Родины. Правительство готово в этом направлении приложить величайшее усилие. Его труд, его добрая воля, накопленный опыт представляются в распоряжение Государственной Думы, которая встретит в качестве сотрудника правительство, сознающее свой долг хранить исторические заветы России и восстановить в ней порядок и спокойствие, т. е. правительство стойкое и чисто русское, каковым должно быть правительство его величества".
Речь произвела, как говорили, очень хорошее впечатление своей деловитостью и искренним доброжелательным тоном. Но социал-демократы, конечно, не были удовлетворены, и сейчас же за Столыпиным выступил член Думы социал-демократ Церетелли и произнес длинную речь в резком тоне, говоря "о полевых судах", "о старой крепостнической России", "о помещиках, высасывающих соки из трудового народа" и т. д. Крупенский и Пуришкевич (правые) стучали при этом по пюпитрам, кричали: "ложь" и разные другие слова. После Церетелли говорили и другие ораторы, все больше крайнего левого блока, делая выпады по адресу правительства и как бы вызывая Столыпина на ответ. Он и решил выступить вторично, чтобы ответить нападающим.
"Господа, — сказал Столыпин, — я не предполагал выступить вторично, но тот оборот, который приняли прения, заставляет меня просить вашего внимания. Я хотел бы установить, что правительство во всех своих действиях, во всех своих заявлениях Государственной Думе будет держаться исключительно строгой законности. Правительству желательно было бы отыскать ту почву, на которой возможна была бы совместная работа, найти тот язык, который был бы одинаково понятен. Я отдаю себе отчет, что такой язык не может быть языком злобы и ненависти. Я этим пользоваться не буду. Возвращаюсь к законности. Я должен заявить, что о каждом нарушении ее, о каждом случае, не соответствующем ей, правительство обязано будет громко заявлять: это его долг перед Думой и страной. В настоящее время утверждаю, что Государственной Думе, волею монарха, не дано права выражать правительству неодобрение, порицание или недоверие. Это не значит, что правительство бежит от ответственности. Безумием было бы предполагать, что люди, которым вручена власть во время великого исторического перелома, во время переустройства государственного устоя, не испробовали тяжести, взяв на себя ответственность".
Далее Столыпин, коснувшись волнений и беспорядков в стране и подавления их, сказал: "Ударяя по революции, правительство, несомненно, не могло не задеть частных интересов; борясь с исключительными средствами в исключительное время, правительство вело и привело страну во Вторую Думу. Я должен сказать, и желал бы, чтобы мое заявление было слышно далеко за стенами этого собрания, что тут волею монарха нет ни суда, ни обвиняемых, что эти скамьи (показывая на скамьи министров) — не скамьи подсудимых, а места правительства. За наши действия в эту историческую минуту, действия, которые должны вести не к взаимной борьбе, а к благу Родины, мы, точно так же как и вы, дадим ответ перед историей".
Далее Столыпин говорил, что правительство будет приветствовать всякое открытое разоблачение каких бы то ни было неустройств и злоупотреблений, так как людям всяким свойственно ошибаться, увлекаться и злоупотреблять властью. "Пусть эти злоупотребления, — продолжал Столыпин, — будут разоблачаться, пусть они будут судимы и осуждены, но иначе должно правительство относиться к нападкам, ведущим к созданию настроения в атмосфере, которая должна готовить открытое выступление. Этими нападками рассчитывают на то, чтоб вызвать у правительства, у власти паралич воли и мысли. Все они сводятся к двум словам, обращаемым к власти: "Руки вверх!". На эти слова, господа, правительство с полным спокойствием сознания своей правоты может ответить только два слова: "Не запугаете". Под бурные аплодисменты справа Столыпин после этих слов сошел с кафедры.
7 марта в Думе были уже оглашены поступившие законопроекты.
10 марта умер К. П. Победоносцев5 — честнейший государственный деятель светлой памяти царствования Александра III. С его воззрениями, не соответствовавшими переживаемой эпохе, можно было не соглашаться, но относиться к нему иначе, как с уважением, нельзя было.
14 марта я совершил двухдневную поездку по Серпуховскому уезду, обревизовав несколько волостей. Всюду был большой порядок и настроение крестьян хорошее, поступление выкупных платежей и других повинностей везде шло успешно, то же было и в других Уездах, о чем меня известила Московская казенная палата 6, к моему большому удовлетворению.
20 марта в заседании Государственной Думы разбирался бюджет, выступал министр финансов, ему возражал член Думы H. H. Кутлер, который в своей речи сделал выпад по адресу Министерства внутренних дел, обвиняя ведомство, что в то время, когда манифестом 17 октября были дарованы свободы слова и печати, были увеличены оклады начальника Главного управления по делам печати и его помощников. В ответ на это выступил Столыпин и документально доказал, что данные Кутлера не соответствовали действительности, так как никаких прибавок содержания начальнику управления сделано, не было, а помощников у него не было вовсе. Кончил Столыпин следующими словами: "Здесь был нанесен вверенному мне ведомству удар сильный и смелый, но пришелся он, поистине, не по коню, а по оглоблям".