Страница 131 из 224
С его кончиной отошел в вечность последний современник великого преобразования из числа тех, кто подписал окончательное мнение Государственного Совета об освобождении крепостных, утвержденное царем-освободителем.
Его высокая фигура старого рыцаря производила обаятельное впечатление на всех, кто с ним имел соприкосновение. Он умел соединить величие с удивительной простотой. Он был очень добрый человек. Я лично никогда не забуду того внимания, которое он проявил ко мне в 1894 г., когда он летом гостил у великого князи Сергея Александровича в Ильинском, а я лежал там больной суставным ревматизмом. Он не пропустил ни одного дня, что не зайти ко мне, навестить меня, просиживал у моей кровати, до слез трогая меня своей заботой и лаской. Он был единственный из великих князей, сохранивших еще с некоторыми обращение на "ты", и это "ты" звучало в устах великого князя чем-то родным и дорогим. Bсе императоры, до Александра II включительно, обращались всегда ко всем своим подданным, без различия возраста и положения, на "ты". Александр II переходил на "вы" только тогда, когда начинал сердиться. Из великих же князей последними, говорившими "ты", были сыновья Николая I, сыновья же Александра II обращались уже на "вы". Император Александр III не изменил этому и по вступлении своем на престол.
Последние годы покойный великий князь был очень болен общим склерозом; сначала он долгое время болел у себя в Михайловском, близ Стрельны, где я его видел в последний раз. Он был недвижим, полупарализован, но голова его по временам была совсем свежа, и он бывал всегда очень тронут, когда его навещали. Потом его перевезли в Канн, где он скончался.
18 декабря тело его прибыло на крейсере "Богатырь" в Севастополь, откуда по железной дороге перевезено было в Петербург для погребения в Петропавловском соборе. В Севастополе тело было встречено Государем и императрицей, которые после панихиды на крейсере "Богатырь" отбыли в императорском поезде в Царское Село. После этого гроб с останками великого князя был перенесен в вагон траурного поезда, который и отправился чрез Харьков, Курск, Москву в Петербург. В Москву траурный поезд прибыл 20 декабря и остановился у императорского павильона, на платформе коего собрались все начальствующие лица и депутации и выставлен был почетный караул от 6-го гренадерского Таврического полка, шефом коего состоял почивший великий князь. По совершении митрополитом Владимиром торжественной панихиды, депутациями были возложены венки, после чего присутствовавшие поклонялись праху. В траурном поезде находились августейшие сыновья покойного великого князя с семьями, сопровождавшие тело отца из Канн. Я уехал в Петербург тотчас вслед за траурным поездом, который имел большую остановку в Бологом, благодаря чему поезд, в котором я ехал, мог обогнать его и прибыть в Петербург раньше, что мне и было необходимо, так как я был назначен дежурным Свиты генералом при Государе во время перевезения тела в Петропавловский собор.
Согласно особого церемониала состоялось перевезение тела в крепость. Гроб был поставлен на лафет от 2-й батареи гвардейской Конно-артиллерийской бригады. Государь и все великие князья и иностранные особы, среди коих был и принц Генрих Прусский, брат императора Вильгельма, шли пешком за гробом. За Государем шел министр двора и дежурство — генерал-адъютант Максимович, Свиты генерал — я, и флигель-адъютант Гаврилов. Императрицы и великие княгини ехали в траурных каретах, но с меньшим числом лошадей, затем придворные дамы и фрейлины. Отпевание и погребение состоялись 23 декабря после торжественного богослужения.
В то время комендантом в крепости был генерал Комаров, очень дряхлый старик, заслуженный георгиевский кавалер. Комендантами в Петропавловскую крепость вообще назначались всегда заслуженные боевые генералы, преимущественно георгиевские кавалеры на склоне своих лет; этот пост всегда был для них последним служебным этапом.
Первый комендант, которого я помню, был генерал Гонецкий, герой Русско-турецкой войны 1877-78 гг., он был комендантом в то время, когда я, будучи молодым офицером Лейб-гвардии Преображенского полка, несколько раз в году бывал в карауле в крепости. Гауптвахта помещалась как раз против подъезда комендантского дома, и приходилось очень внимательно следить за этим подъездом, не выйдет ли комендант, чтоб успеть вовремя вызвать караул.
После Гонецкого комендантом был назначен генерал Веревкин, очень требовательный, строгий к себе и к своим подчиненным, он никому не давал поблажки и очень строго следил за правильностью исполнения чинами караула своих обязанностей. Все его страшно боялись, хотя в душе он был очень добрым человеком, безукоризненно честным и благороднейшим во всех отношениях. Я лично был хорошо знаком со всей его семьей, старик ко мне очень хорошо относился, с сыном его, моим однополчанином, впоследствии виленским губернатором, я был очень дружен. Старик Веревкин страдал глухотой на оба уха, с ним с трудом можно было говорить. В связи с его глухотой ходила легенда, будто он, когда над его головой раздавался двенадцатичасовой выстрел из пушки, от чего содрогался весь дом, говорил всегда спокойным голосом: "Войдите", принимая выстрел из пушки за стук в дверь.
Со мной лично произошел такой казус: в Исаакиевском соборе шла торжественная панихида по великом князе Николае Николаевиче старшем, служил митрополит Исидор, который, будучи преклонного возраста, говорил очень тихо. Я тоже был на панихиде среди военных начальствующих лиц и очутился рядом с генералом Веревкиным. В то время, когда при полной тишине в храме раздавался только едва слышный голос митрополита Исидора, старик Веревкин вдруг обратился ко мне и на ухо крикнул мне на всю церковь: "Вы на извозчике приехали?" — думая, конечно, что говорит шепотом. Все, конечно, обернулись, я не знал, куда деться, и скорее встал на колени, чтоб остановить Веревкина от дальнейшие расспросов.
Среди старых генералов, подверженных глухоте, был также большой друг Веревкина, генерал Бельгард, и когда они встречались вместе на Невском или на другой улице и передавали друг другу секреты, то эти секреты делались достоянием всей улицы.
9 декабря в Москве во французской католической церкви состоялась торжественная заупокойная месса по скончавшемся короле бельгийском Леопольде II. Затянутая траурной материей, с колоннами, перевитыми черным крепом и украшенными государственными гербами Бельгии, церковь имела печально-торжественный вид. Посреди храма воздвигнут был огромный балдахин, опушенный горностаем и увенчанный крестом, под балдахином гроб, покрытый золотым покровом, что производило несколько странное впечатление. По обе стороны гроба светильники. Огромный венок дополнял печальную картину: "Своему оплакиваемому королю Леопольду II — бельгийская колония". Пели оперные артисты под аккомпанементы органа и скрипки. На богослужении присутствовала вся официальная Москва и бельгийская колония.
В этот же день получены были сведения, что в Петербурге при трагических обстоятельствах погиб начальник Петроградского охранного отделения полковник Карпов. Он был убит своим же секретным сотрудником Петровым, он же Воскресенский. Петров этот вместе с Бартольдом, оба осужденные за принадлежность к Боевой организации21, содержались в тюрьме. Петрова заагентурило охранное отделение, он согласился давать сведения, Карпов ему доверился и просил Курлова устроить как-нибудь освобождение как Петрова, так и Бартольда. Курлов, по-видимому, на это пошел и с согласия, как он это пишет в своих мемуарах22 Столыпина дал возможность обоим им убежать из тюрьмы. Петров поступил на службу к Карпову, который ему вполне доверился. В результате на конспиративной квартире, при свидании, Петров убил Карпова и безнаказанно скрылся.
Оканчивая свои воспоминания и описание событий за 1909 г., я не могу не сказать, что это был первый год моего губернаторства, когда спокойное течение жизни в Московской губернии во всех ее проявлениях дало возможность правительственным и общественным учреждениям губернии почти всецело посвятить себя работе над проведением в жизнь начинаний, положенных в основу улучшения и преобразования народного быта, и укреплением их. Я лично мог также урегулировать свою работу и точно распределить свои занятия, что необходимо было для их успеха, не опасаясь, что какие-либо внешние причины, как это было в первые годы моего губернаторства, заставят меня выйти из колеи.