Страница 120 из 224
В университете в этот же день состоялся торжественный акт. В группе иностранных гостей внимание всех привлекала ярко-оранжевая мантия молодого профессора Лиронделя. В первом ряду сидели принцесса Саксен-Альтенбургская, родственники Гоголя, Н. А. Хомяков, С. А. Муромцев, чины администрации, за колоннами — студенты, курсистки.
Заседание было открыто профессором Мануйловым, который приветствовал племянников Гоголя Быковых и его крестного сына Н. А. Хомякова. Мануйлов говорил о громадном значении творчества Гоголя для пробуждения и обновления русской общественной жизни и заключил свою речь словами: "Слава тебе, прославившему Россию".
Затем А. Е. Грузинский говорил об избрании в почетные члены Общества любителей российской словесности виконта де Вогюэ, Леруа Болье, Фр. Шпигагена и др. и произнес речь о Гоголе, указав на черты истинно национальные, которые в своем совершенном развитии приводят его к приобщению мировой культуре. С. А. Муромцев говорил о Гоголе как о писателе по преимуществу общественном.
Речь князя Е. Н. Трубецкого была полна широких обобщений. Проследив у Гоголя стремление к странничеству, оратор охарактеризовал это стремление как черту глубоко национальную, выросшую среди беспредельных и уныло однообразных наших равнин, и установил тесную связь странничества с исканием правды, с богоискательством.
Маститый академик де Вогюэ по-французски, в немногих словах, но тепло и изящно обрисовал тот живой интерес, который вызван на Западе исключительной гуманностью русской литературы, и приравнял ее корифеев к славным именам Запада, затем, перейдя на русский язык, высказал свою радость о приезде в Россию вновь, через 25 лет, и свое "спасибо" за сердечный прием.
Славянские гости говорили о том, что Гоголь для их народов стал родным поэтом.
От Пушкинского общества среди депутатов был сын великого А. С. Пушкина, седой как лунь старик, своим появлением он вызвал шумные овации.
27 апреля в городской думе был раут, который сгладил неблагоприятное впечатление, произведенное на гостей в первый день торжества открытия памятника. Было очень красиво, торжественно, город явился самым радушным, гостеприимным и хлебосольным хозяином. Гучков сказал очень хорошее, прочувственное слово, подняв бокал за дорогих гостей. 28 апреля был банкет в "Метрополе" от лица Комитета по сооружению памятника. Этим торжества закончились.
Вспоминая неудачу и беспорядок во время самого открытия памятника, мне становится очень стыдно, так как я не могу не принять вины и на себя как члена Комитета по сооружению памятника, мы все виновны в недостаточной осмотрительности и неумелой распорядительности. Кроме того, я не могу не упрекнуть себя, что я в свое время не уговорил Н. И. Гучкова, председателя нашего Комитета, пригласить в качестве члена Комитета градоначальника, что было бы и естественно, и, может быть, полезно. Будучи таким образом обойденным, градоначальник и держал себя в стороне, строго официально, не оказывая никакого содействия ни Комитету, ни городскому управлению, предоставив Комитету самому разбираться, как ему будет угодно. Может быть, и история с трибунами не приняла бы такого острого характера, и дело могло бы быть улажено. Мое положение как губернатора относительно градоначальника было щекотливое, я должен во всей этой истории держаться в стороне, чтобы не быть обвиненным во вмешательстве в дела градоначальника. Все это вместе взятое, конечно, было очень прискорбно, из самого торжества открытия вышла небывалая сумятица, колоссальный кавардак, было очень стыдно перед съехавшимися иностранцами, которые недвусмысленно высказывали удивление нашему неумению устраивать празднества.
К 6 мая я ездил в Царское Село для принесения поздравления Государю императору по случаю дня рождения его величества. В этот день состоялся высочайший выход и затем, после принесения поздравлений, завтрак, к которому были приглашены все лица Свиты. В этот день мне была высочайше пожалована серебряная медаль "За спасение погибавших" для ношения на груди на Владимирской ленте, согласно представлению Общества спасания на водах, за мои распоряжения и принятые меры во время наводнения в 1908 г.
8 мая я был назначен дежурным Свиты генералом при Государе во время приема Государем японского принца и высочайшего по сему случаю завтрака в круглом зале Александровского дворца, после чего я выехал обратно в Москву.
9 мая в г. Серпухове в городской полицейской команде имел место ужасающий по своей трагичности случай: младший городовой Блинков убил старшего городового Леднева. Возмущенный до глубины души таким позорным поступком городового, я издал по полиции следующий приказ:
"9 сего мая, вечером, в г. Серпухове младший городовой полицейской команды Блинков тремя пулями из казенного револьвера убил старшего городового Александра Леднева. По объяснению убийцы, он совершил злодеяние потому, что покойный Леднев доложил по начальству о плохом несении им полицейской службы, за что ему предстояло дисциплинарное взыскание. После убитого остались вдова и пять детей в возрасте от 3 до 9 лет. С чувством глубокого возмущения узнал я о совершившемся гнусном преступлении. Надеюсь, что то же чувство переживают все чины полиции вверенной мне губернии. Единодушное осуждение всех пусть заклеймит имя убийцы, презревшего долг человечности, товарищества и чести. Приняв немедленно меры к обеспечению обездоленной несчастной семьи Леднева, честно павшего на своем посту, я считаю долгом сказать, что нравственная ответственность за его смерть ложится в известной мере на всех членов серпуховской уездной полиции, имевших служебное к нему отношение. Старшие из них виновны в том, что в течение 3 лет пребывания Блинкова в составе городской полицейской команды не сумели узнать истинного характера этого человека, очевидно, обладавшего низкой, преступной душой, и не сумели его воспитать. Нравственно ответственными я считаю также всех сослуживцев Блинкова — городовых серпуховской команды, ибо я твердо убежден, что при безупречном исполнении ими служебного долга, безусловной покорности дисциплине и чистоте нравственных правил в их среде не мог бы явиться человек, способный решиться на столь гнусное злодеяние. С сожалением должен я признать, что в составе команды, видимо, царит некоторая распущенность и отсутствует добрый пример, силе которого покоряются дурные инстинкты и чувства. Только неуклонно-честное и совестливое исполнение всеми членами команды долга службы может вернуть ей в будущем поколебленное ныне положение и смыть с нее позорное пятно, созданное беспримерным злодейством городового Блинкова".
19 мая в Москве состоялось отпевание тела И. Ф. Тютчева в Никитском монастыре, после чего тело его было перевезено в имение покойного Мураново для погребения. На отпевании присутствовала великая княгиня Елизавета Федоровна. На гроб был возложен чудный крест из живых цветов от их величеств.
С И. Ф. Тютчевым я познакомился еще в 1891 г., когда, будучи назначен адъютантом к великому князю Сергею Александровичу, приехал в Москву, а Тютчев состоял тогда в распоряжении великого князя. Это был честнейший и благороднейший человек, великий князь пользовался всегда его услугами, когда нужно было произвести какое-нибудь серьезное дознание или расследование, требовавшее и служебного опыта, и знания. Он был сыном известного поэта Федора Ивановича Тютчева, жена его, рожденная Баратынская, была также весьма почтенной женщиной, и вся семья была выдающейся по своему благородству. Я глубоко почитал эту честную семью и сохранил с ней и до сего времени самые дружеские отношения.
22 мая я совершил поездку в Бронницкий уезд в деревню Колонец по приглашению крестьян, перешедших на хутора, устроивших по сему поводу небольшое торжество. К этому времени все работы были закончены, избы были перенесены на участки, достроены, и в результате получилось 94 отдельных хутора. В этом деле крестьяне выиграли еще в том отношении, что деревня Колонец при больших подъемах воды всегда заливалась, теперь же, с переходом на хутора, удалось избы поставить на местах, не заливаемых водой. Крестьяне были очень довольны и, радостные и полные энтузиазма, встретили меня; целый день я обходил все хутора, осматривая их новое хозяйство, заходя в их новые избы.