Разрушенная невеста

   Князь Алексей и майор скоро дошли до усадьбы и застали Марусю с заплаканными глазами, печально сидевшую у окна. Молодая женщина с того дня, когда так неожиданно оторвали у нее любимого мужа и увезли в Москву, не знала себе покоя ни днем, ни ночью. Участь мужа мучила ее, наводила страшную тоску, близкую к отчаянию. Маруся отказывалась от пищи, от сна и в несколько дней так похудела и переменилась, что ее едва можно было узнать.

   -- Маруся, глянь-ка, моя сердечная, какого гостя я к тебе привел! -- воскликнул Гвоздин.

   Маруся встрепенулась и подняла взор на вошедших.

   -- Кто это? -- тихо спросила она у старика-майора, показывая глазами на вошедшего князя Долгорукова.

   -- Князь Алексей Григорьевич Долгоруков изволил к нам пожаловать.

   -- Как... как ты сказал, дядюшка? -- бледнея как смерть воскликнула Маруся.

   -- Князь Алексей Григорьевич пожаловал. Да чего ты так испугалась? Ведь князь добрый.

   -- Нет, нет, я не испугалась, я так... Я рада князю.

   -- Рада? Ну, и в добрый час. Ты поговори пока с гостем дорогим, а я похлопочу об угощении. -- И Петр Петрович быстро вышел.

   Князь Алексей и Маруся -- отец и дочь -- остались одни. Он долго молча, с любовью и лаской смотрел на молодую женщину, а она продолжала печально, понуря свою красивую голову, сидеть у окна.

   "Господи, не является ли все мое теперешнее унизительное положение возмездием мне за нее, за дочь, которую я отверг, не желая признать, что в ее жилах течет моя кровь? Честолюбие и спесь -- вот откуда моя пагуба, да и не меня одного, а всей несчастной моей семьи... Что мне делать, как быть? Признать ли Марусю за дочь или... Маруся -- моя дочь, но эта тайна известна одному сыну Ивану, ни жена, ни дочери не знают о ней. Так надо ли им знать? -- спросил себя князь и тут же ответил: -- Нет, не надо, пусть эта тайна сойдет со мною в могилу".

   Пока эти мысли бежали в голове опального вельможи, в комнате царила тишина. Наконец ее прервал князь Алексей, обратившись к Марусе:

   -- Ты скучаешь по мужу?

   -- Да, князь, больше чем скучаю.

   -- Ты крепко любишь его?

   -- Пуще жизни.

   -- О, как бы я желал, чтобы меня так любили!

   -- А разве дети не любят вас? -- поднимая взор своих красивых, но печальных глаз на Алексея Григорьевича, тихо спросила Маруся.

   -- Любят, но не так. А ты так же крепко любишь своих отца и мать?

   -- Их нет у меня! Моя мать давно умерла.

   -- А отец? -- с дрожью в голосе снросил Долгоруков.

   -- Отца я не знаю.

   -- Ты и того не знаешь, жив ли он или нет?

   -- Говорят, что жив.

   -- Стало быть, ты его никогда не видала и не знаешь, кто он?

   -- Говорят, он -- знатный боярин, богатый.

   -- Тебя звать Марусей?

   -- Да. Так же звали и мою покойную мать.

   -- Скажи, Маруся, ты не сердишься на своего отца?

   -- За что? Я его не знаю. Да и грех на отца сердиться.

   -- Ты вот говоришь, что твой отец и знатен, и богат, но ведь он всего тебя лишил, даже имени, и ты не сердишься на отца, не клянешь его?

   -- Да разве клясть отца можно? Что вы говорите, князь!

   -- Маруся, какая ты добрая, какое у тебя хорошее сердце, чистое, незлобливое! Господи, и я отступился от такой дочери, пренебрег таким сокровищем! -- тихо проговорил князь и отвернулся, чтобы обтереть выступившие у него на глазах слезы.

   -- Князь, выслушайте мою просьбу, -- с мольбой в голосе проговорила молодая женщина. -- Вы, князь, важный вельможа, так верните мне мужа.

   -- Увы, Маруся, теперь я не важный, а опальный, ссыльный. Твоего мужа я знаю, но ничего не могу теперь сделать для него: он и многие другие страдают невинно потому только, что находились в дружбе с моим сыном Иваном. Ты не отчаивайся, Маруся, твоего мужа вернут, потому что никакой вины за ним нет.

   -- Где, князь, вернут? Погубят его, погубят! Но если погибнет он, то и я погибну: ведь без него мне нет жизни. Да и для кого мне тогда жить, когда его не станет?

   -- Ты забыла, что у тебя есть отец.

   -- Его я не знаю, да и он знать меня не хочет.

   -- Ты говоришь неправду, Маруся, отец любит тебя.

   -- Вы, князь, говорите "любит", стало быть, вы знаете моего отца? -- быстро спросила Маруся Алексея Григорьевича.

   -- Да, знаю... -- взволнованным голосом ответил ей князь.

   -- Если знаете, то скажите, кто мой отец, о том прошу усердно, скажите!.. Говорят, он -- важный барин...

   -- Был важным, а теперь ссыльный, опальный.

   -- Как, Господи? И мой отец в ссылке?

   -- Да, Маруся! У твоего отца было много врагов, много завистников... Когда был жив покойный император-отрок, тогда твой отец был в большой чести и славе, враги не смели пикнуть пред ним, униженно кланялись ему, за счастье считали единый ласковый взор его. Со смертью Петра Второго померкла звезда счастья твоего отца, лев стал бессилен. Тут встрепенулись враги и стали лягать его... На бессильного обрушились вся их злоба и вражда!

   -- Бедный отец, как мне его жаль, как жаль!

   -- Добрая, славная Маруся! Ты жалеешь своего отца, который не жалел тебя?

   -- Да! А все же, князь, вы не сказали, кто мой отец?

   -- Он... стоит перед тобою, -- чуть слышно промолвил Алексей Григорьевич.

   -- Как? Что вы сказали? -- меняясь в лице, воскликнула Маруся. -- Вы, вы -- мой отец? Дорогой батюшка! -- захлебываясь слезами, воскликнула она и бросилась обнимать отца.

   -- Дочка, милая, сердечная... Так ты простила меня?

   Князь сам плакал слезами радости и целовал лицо, голову дочери; он хотел поцеловать ей руки, но Маруся быстро отняла их, проговорив:

   -- О каком прощении, князь-батюшка, изволишь говорить? Никакой вины твоей предо мною нет, да и быть не может. Послушай, князь-батюшка, что я тебе скажу. С того дня, как солдаты увезли моего Левушку, я не жила на свете, я мучилась, ни днем ни ночью не находя покоя. А теперь, назвав меня своею дочерью, ты подарил меня большим счастьем, хоть и на время, а все же я забыла и страшное горе, и гнетущую тоску. Ведь я отца нашла!

   Тут сердечная беседа между отцом и дочерью прервалась: в горницу вошел секунд-майор, а за ним его дворовый нес большой поднос, уставленный закусками и вином.

   -- Прошу, князь-государь, во здравие испей винца и закуси, чем Бог послал, -- кланяясь, проговорил Петр Петрович.

   -- Напрасно беспокоишь себя, господин майор.

   -- Дядюшка -- большой хлопотун и хлебосол, любит угостить! -- с улыбкою проговорила Маруся.

   -- Что это, племянушка, за чудо? Кажется, ты повеселела? Или дорогой гость тебя чем-либо потешил?

   -- И то, потешил, дядюшка, да как еще потешил.

   -- Что, неужели от мужа весточку принес? Проси, Маруся, князя, кланяйся ему! Он добрый, заступится за Левку.

   -- О том мы и говорили с Марьей Алексеевной.

   -- Спасибо, князь-государь, за внимание! Будь добр, помоги ей, чем можешь! Да вон, кстати, и у меня до твоей милости просьба. Разбойники меня обидели, житья от них не стало. Невдалеке от моей усадьбы есть лес густой, в нем и свили они себе гнездо, разором разоряют, тащат все, да еще грозятся выжечь.

   -- Что ж ты воеводе и властям не жаловался?

   -- Жаловался, да тебе, князь-государь, конечно, известно, что к воеводе или к приказным с "сухой жалобой" не ходят, а мне им дать нечего, потому что все деньжонки, что есть у меня, берегу, на выручку племяша пригодятся. В Москву, слышь, собираюсь ехать, за племяша просить поеду.

   -- Напрасен труд, господин майор: и большие деньги не помогут. Выручить твоего племянника теперь едва ли можно -- выждать время надо. А помочь тебе я помогу и от разбойников тебя освобожу. Дворня у меня большая и оружия всякого вволю; хоть не одна сотня будь злодеев, укротить я сумею. Завтра же я назначу облаву на разбойников, ты сам нас поведешь в лес. -- Князь Алексей ласково простился с майором и, обращаясь к Марусе, с волнением проговорил: -- И с вами, Марья Алексеевна, надеюсь я снова свидеться, мне надо о многом с вами говорить.