Страница 3 из 13
— Ты ничего не заметил во время спектакля?
— Честно скажу, даже не догадался, что они на самом деле… Думал, играют. Понимаешь, они выпили лимонад с ядом. Я этого момента не видел…
— Ты же смотрел! — обалдел Микулин.
— Выслушай сначала. Я не видел, как они пили, потому что дремал. Моя Янка видела, она в машине, может рассказать подробно. Позвать?
— Зови, — махнул рукой Микулин, которому жутко не хотелось заниматься этим делом, да ничего не попишешь, придется. Ему тридцать восемь, время к пенсии несется, а за долгую службу подобные ситуации надоели. Да и сердце пошаливает без положительных эмоций. Где ж им взяться, положительным эмоциям, при такой работе?
Через пару минут Яна шла по центральному проходу, разделявшему зал на две половины, с неописуемо важным видом. Ступив на авансцену, резко затормозила перед трупами, ахнула и прикрыла рот ладошкой. Да и как тут не ахнуть?! Только что видела актеров живьем, а теперь они…
У обоих были открыты глаза, на лицах толстый слой грима, особенно у женщины, румяна, тени. Она лежала на спине, раскинув в стороны руки и опустошенно уставившись вверх. Актер покоился на боку, устремив взгляд исподлобья за кулисы. Из-за грима актеры выглядели манекенами, а не людьми, небрежно брошенными куклами. Гнетущая атмосфера, какое-то непонятное напряжение, витавшее в воздухе, да оперативники, исследующие площадку и тела двух актеров, ясно говорили: здесь, на сцене, произошло нечто страшное. Но что?
— Яна, расскажи-ка тот момент, когда они пили яд, — попросил Микулин.
— Они по-настоящему выпили яд?! — едва выговорила Яна, еще не оправившись от шока.
— Этого пока никто не знает, — промолвил Микулин, лениво прохаживаясь по авансцене. — Но оба умерли во время спектакля. Меня интересует все, что они делали до этого. Рассказывай.
— Он, — указала она глазами на актера, игравшего Фердинанда, — кинул в бокал лимонада яд…
— Как кинул? Куском? Влил? Высыпал? — забросал вопросами девушку Степа.
— Ты же сам видел… — недоуменно протянула Яна.
— Я забыл, — нашелся он.
— Он высыпал белый порошок. Бокал стоял на столе… такой большой бокал, из прозрачного стекла. Так вот Фердинанд подошел к нему и высыпал. Это было хорошо видно, мы ведь в пятом ряду сидели. Потом выпил половину. Вот так, — повернулась Яна и поднесла ко рту воображаемый бокал. — Боком к нам стоял и пил. Затем заставил выпить Луизу. Она пила медленно, красиво пила. Мне так плакать хотелось, когда она пила. А после стала умирать…
— Эй, кто-нибудь! — крикнул Микулин за кулисы. Мигом примчалась кудрявая блондинка с бюстом. Явно подслушивала, потому что так быстро примчаться можно было, только стоя вблизи сцены. — Нам нужен бокал, из которого пили артисты. Где он?
— В реквизиторском цехе у Олимпиады Яковлевны, — выпалила кудряшка.
— Проводите нас к ней. А ты, Яна, иди. Ребята, — обратился он к милиционерам, — составляйте протокол, фотографируйте, а Петрович пойдет с нами. Бокальчик надо… Ай, да там теперь пальчиков море.
Петрович — криминалист со знаком качества. Это пожилой, подвижный, умный и красноречивый человек с плешью на голове в окружении седых волос, почему-то всегда торчащих в разные стороны. Многие утверждают, что ему по силам раскрыть преступление без следователей и оперативников. Конечно, подобное утверждение не что иное, как комплимент, тем не менее знания у него колоссальные и в разных областях, но касающихся его деятельности. Он оторвался от трупов, последовал за кулисы.
— А можно с вами? — попросилась Яна.
— Нельзя, — отрезал Степа. — Жди меня в машине.
Вспыхнув, Яна ушла, как и пришла, прошествовав по залу. Кудряшка с бюстом повела Степу, Микулина и Петровича узкими и темными переходами, доверительно докладывая:
— Олимпиада Яковлевна заведует реквизиторским цехом, сегодня не ее спектакль, но вела она…
— Что значит — вела? — осведомился Степа.
— Ну, готовила все, что актерам требуется по сценарию, что они пьют или едят. У нас два реквизитора, за каждым закреплен спектакль, который они обслуживают. Так все работают: парикмахеры, одевальщицы, помрежи… то есть помощники режиссера. Прикиньте, не успеешь глазом моргнуть, а Олимпиада уже все убрала. Как метеор. У нас из-за нее постоянно накладки! Все время забирает то, что еще нужно на сцене, и уносит в цех. Домой торопится! В семьдесят лет и торчала бы дома… Мы пришли.
В небольшой комнате, заваленной всяческим хламом, или реквизитом, Олимпиада Яковлевна сидела на стуле, вытянувшись в струну. Увидев вошедших людей, дернулась, словно перед ней предстали монстры. Она действительно очень быстрая, с таким же быстрым лицом и быстрыми глазами, бегающими туда-сюда со скоростью белки в колесе.
— Так, — сказал Микулин, садясь на стул и обращаясь к Олимпиаде Яковлевне. — Ничего больше не трогали? (Она мотнула головой, мол, нет.) Вы подаете реквизит и еду актерам. В чем вы подали лимонад?
— Вот, — подскочила она и, протянув руку к столу, взяла стеклянный кувшин с лимонной жидкостью. — В этом и подала. Там еще есть напиток… Я разбавляю «Инвайт».
Микулин безнадежно закивал и посмотрел на Степу. Взгляд его означал: ты таких идиоток видел? Только что сказал не трогать, а она…
— Поставьте, — проговорил Микулин. Олимпиада Яковлевна чуть ли не бросила кувшин на стол, как бросила бы ядовитую змею. — Бери, Петрович, кувшин и бокал, снимай отпечатки, потом оформим изъятие. Так. А скажите мне, что сыпал в бокал артист, играющий… э…
— Фердинанда, — подсказал Степа.
— Сахарную пудру, — живо ответила Олимпиада Яковлевна. — Всего половину чайной ложечки. Даже меньше…
— Сахар, — повторил Микулин. — Очень хорошо. Где брал сахар ваш артист?
— Мы всегда приносим сахарную пудру ему в гримерку. У нас актерам надо все в руки давать, памяти никакой, забывают, выходят на сцену без реквизита. А потом помощники режиссера на меня докладные пишут директору.
— В чем приносите сахар?
— Бутафоры сделали коробочку, такую, маленькую… — она нервно изобразила большим и указательным пальцами величину коробочки. — По типу табакерки. В этой коробочке приносила.
— А где держал он коробочку?
— Во внутреннем кармане камзола. Я ему даю в руки, а он при мне кладет в карман. Потом актер на спектакле сыпал пудру в бокал, после прятал туда же.
— Еще вопрос, — это уже Степа взял на себя инициативу. — Где находились бокал и кувшин перед тем, как их вынесли на сцену?
— За кулисами, там стоят специальные столы. Я готовлю весь реквизит перед спектаклем, а когда происходит смена картин, выношу на сцену. Или артисты сами со стола берут, а я слежу, чтоб не забыли взять. Им все время напоминать…
— Значит, кувшин и бокал стояли за кулисами долгое время без присмотра? — уточнил Степа.
— Не долгое, — возразила Олимпиада Яковлевна. — Кувшин и бокал на подносе я приношу в конце первого акта, перед антрактом, чтобы не загромождать стол. Актеры неаккуратные люди, заденут посуду, разобьют. У нас из шести бокалов осталось два…
— Тогда я примерно могу сказать, сколько времени бокал и кувшин находились за кулисами до того, как их вынесли на сцену, — приблизительно час пятьдесят, — сообщил Микулину Степа.
— Знаете, молодой человек, — с чувством горькой обиды произнесла она, — я на театре сорок лет. На моей памяти ни один актер не умер на сцене, потому что ел или пил там. Что же мне, охранять прикажете реквизит? Простите, но реквизит находится с обеих сторон сцены, а я на две части разорваться не могу.
Старушка шмыгнула носом, а минуту спустя и вовсе расплакалась. Она чувствовала себя виноватой, как будто сама подсыпала яд. И в гадючьих глазах Катьки Кандыковой светилось: ты, старая клюшка, отравительница.
— Олимпиада Яковлевна, — обратился к реквизитору Степа, — почему вы вели спектакль? Ведь сегодня не ваша очередь.
Она бросила красноречивый взгляд в сторону помрежа, который должен был сразить наповал Катьку Кандыкову: успела доложить, мерзавка! Та одарила ее в ответ ехидной миной, сменившейся видимым торжеством, а затем все внимание переключила на главных действующих лиц — ментов.