Зощенко

… Все понемножку. Сколько сделал для него Корней Чуковский, написал лучшие о нем воспоминания… А — при жизни? А в самом конце ее? Сказал: «На вечер Горького Зощенко не пускать — уж больно одичал».

И это — знаменитый Чуковский, «друг детей»! Что уж об остальных говорить?!

Вот как описывает Гранин очередной юбилейный вечер Зощенко, который он вел (Гранин Д. Мимолетное явление // Вспоминая Михаила Зощенко. Сборник):

«На сцене стоял большой портрет М.М. Зощенко, под портретом — корзины цветов. Я открывал торжественное заседание, посвященное его юбилею, и речь у меня не получалась, мешало воспоминание. И мне хотелось отыскать там, слева, у стены, себя молодого. Или хотя бы моих соседей. Впрочем, кое-кто из сидящих в зале должны были вспомнить, я высмотрел некоторых, они громко хлопали, смеялись, милые горячие почитатели выдающегося советского сатирика. Один из них сидел в третьем ряду, солидный, в перерыве подошел ко мне:

— Прекрасный вечер. Я бы тоже хотел выступить и поделиться.

— О чем?

— Ну, как же, ведь уже немного осталось нас, тех, кто близко знал Михаила Михайловича.

— А вы помните, как тут его прорабатывали? Он наморщил лоб, потом обрадованно закивал:

— Как же, еще бы.

— Тогда вы его не поддержали, не аплодировали ему.

Он изумленно посмотрел на меня, улыбнулся снисходительно:

— Что вы, тогда это нельзя было.

— А теперь можно?

— Можно и нужно, — назидательно сказал он, — справедливость восторжествовала, и мы должны…

— Вы об этом хотите сказать?

— Нет, зачем, я лучше расскажу, как мы дружили, я ведь ему шкаф одолжил.

— На следующем юбилее, — сказал я. — У нас уже все полно.

— Что значит полно? — оскорбленно подхватил он и весь изготовился к бою.

— Видите ли, — тихо сообщил я, — список выступающих согласован.

Это он понял, тут он возражать не посмел, и мы разошлись.

На вечере выступали Валентин Катаев, Сергей Антонов, Леонид Рахманов, рассказывали о давних молодых проделках “Серапионовых братьев”, о вещах веселых, трогательных. Ведь был тот же зал ленинградского Дома писателя. Наверху, под потолком, резвились гипсовые амуры, такие же пухлые, кудрявые, нестареющие. Как и тогда, зал был битком набит, толпились в дверях, стояли вдоль стен.

Никого из тех, что проводили то собрание, не было уже в живых. Почему так бывает, думал я, что, когда приходит время, устыдиться уже некому и спросить не с кого…

Из выступлений получалось, что те известные события доконали М.М. Зощенко и в последние годы он был сломлен, раздавлен. Я пытался показать, что это было не совсем так. Попробовал процитировать его выступление… И тут я обнаружил, что текст, который, казалось, навсегда врезался в память, исчез, неразличимо расплылся, осталось впечатление».

Люди, любившие Михаила Зощенко, жившие рядом с ним, грустили: как «заломали» его, во что превратили, даже не похоронили, как подобало! Но Зощенко не пропал! Уже очень скоро, в конце пятидесятых, мы, люди молодые, вчерашние школьники, получили Зощенко веселого, молодого, мы хохотали, читая его, и знать ничего не знали о его грустном конце! Собственно, с этого я и начал книгу — с восторга нового поколения, узнавшего Зощенко. Как раз слабел прежний строй, и едкая, слегка абсурдистская ирония Зощенко пришлась нам по сердцу.

Я закончил писать эту книгу в одном из любимых зощенковских мест — в Крыму. Тут он гулял. Флиртовал с женщинами. Писал.

Вот и я — закончил текст. Поднял голову. Огляделся. С горы, где стоял домик, был отличный вид на море, на горбатую гору Аюдаг, на две отколовшиеся в море маленькие скалы… Забыл, пока писал, как они называются… Аделяры! Совсем тут запарился, головы не поднимал, все работал. Пора и размяться, куда-нибудь сходить… Юг все-таки! В ту же Ялту сгонять, где было знаменитое крымское землетрясение, которое удивительно встретил, практически его не заметив, сапожник Снопков. Конечно, ту «каменную халупку», в которой он жил, я не найду… Тем более что в процессе землетрясения, как рассказал Зощенко, она развалилась. Но, может быть, каким-то образом наши пути пересекутся с легендарным сапожником? Да нет! Как они могут… пере-секс-тись — если все то было почти сто лет назад?! К тому же — герой вымышленный!.. Но я все же решил пойти. Ну — выпил, конечно. Тем более что работа была закончена. Так что чего особенного ждать? Потом встал на свои ослабевшие ножки и куда-то пошел. Вскарабкался по скале на шоссе. Думал — до Ялты любой возьмет. Но там, наверху, никто как-то не захотел меня брать: автомобили проносились, обдавая жаром. Постояв, дальше шел. В облаках — горы, далеко внизу — море. Масштаб! Пешком на такие расстояния никто, кроме меня, почему-то не шел… Но куда ж деться? Обливаясь едким потом, долго шел… Поднимал иногда руку… Фырр! Что-то проносилось мимо, только пары бензина оставляя. С высокой горы вдали уже видел домики Ялты… Нет, не дойду! Присел на камешек, посидел… Ну и чего, спрашивается, я тут сижу? Встал, снова пошел… Хоть бы одно поселение! Высоко, что ли, в горы забрел? Прошел, может, километра четыре, снова сел на какое-то бревнышко. И тут, к счастью, человек с горы спустился. С козой. Глядел на меня как-то дико. Спрашивает: чего тут сижу? Никто, видно, давно сюда не забредал, тем более — пешком. «Да вот, — пояснил я, — в Ялту иду!» «Да до Ялты, поди, километров еще двадцать! — удивился он. — Ну-ну!» А я опять шел, покачиваясь… И вдруг меня осенило — так я же как сапожник Снопков после землетрясения — иду, упарился, ничего не понимаю! Только он из Ялты шел, а я, наоборот, в Ялту. А так — копия. Я захохотал. Так, отрывисто хохоча, и шел. Если б «скорая» из психушки проезжала — могли бы забрать! Еще через километр примерно что-то нарисовалось. Скопление машин. Язык высунув, дошел. Целая группа уазиков, с номерами. Куда едут? Прочел на одном надпись: «Кладбище». Поеду. Все-таки хоть какая-то определенность! Тем более — работа окончена. Могу отдохнуть? Хотя бы на кладбище? «Вы на кладбище едете?» — Стал дергать дверную ручку… Не открывается! Дернул сильней. И тут, наконец, он меня заметил. Голову повернул. «Подергай, подергай, поломай! Я тебе голову твою так подергаю — быстро на кладбище окажешься у меня!» — В окошке нарисовалась могучая личность… Да, — понял я, — Зощенко жив. А я-то боялся!

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА М.М. ЗОЩЕНКО

1894, 28 июля (9 августа по н. с.) — в Петербурге, на Разночинной улице, 4, родился Михаил Зощенко. Отец — Михаил Иванович Зощенко, младший художник Мозаического отделения при Императорской Академии художеств. Мать — Елена Осиповна (Иосифовна) Зощенко, урожденная Сурина.

1903 — поступает в Санкт-Петербургскую 8-ю гимназию.

1907–1910 — первые попытки писать прозаические произведения.

1911 — знакомство с Н. Русановой-Замысловской. Первая любовь, оставившая след на всю жизнь.

1913, сентябрь — начало занятий на юридическом факультете Санкт-Петербургского университета.

1914, 24 апреля — по постановлению Правления Санкт-Петербургского университета отчислен «за невзнос платы за весеннее полугодие».

Май — по дороге на Кавказ впервые попадает в Москву. Пишет рассказ «Двугривенный» (самый ранний из сохранившихся).

Май — август — живет на станции Минутка. Служит контролером на железнодорожной ветке Кисловодск — Минеральные Воды.

19 июля (1 августа по н. с.) — Германия объявляет войну России. Начало 1-й мировой войны.

Август — М. Зощенко возвращается в Санкт-Петербург.

29 сентября — зачислен в Павловское военное училище юнкером рядового состава на правах вольноопределяющегося 1-го разряда.

1915, 12 марта — прибыл в 16-й Мингрельский гренадерский Его Императорского Высочества Великого Князя Дмитрия Константиновича полк Кавказской дивизии и назначен на должность младшего офицера пулеметной команды.