Честь семьи Прицци

— Конечно, Чарли, садись.

Он был несказанно горд тем, что мог назвать Чарли Портено по имени. Да, несказанно горд. Господи, утром патрульный и представить себе такого не мог! Подвозить самого Портено!!!

Чарли усмехнулся. Ему было понятно смятение молодого полицейского. Новичок, не иначе. Достаточно самолюбивый, чтобы строить большие планы на будущее, но не рисующий себе мир в розовых красках.

Чарли обошел машину и забрался на сиденье рядом с водителем. Тот тронул «плимут» и, уверенно лавируя в потоке отъезжающих автомобилей, поехал в сторону даун-тауна, мимо нью-йоркской публичной библиотеки, магазинов «Лорд и Тейлор» и «Лейн Брайан», что на углу Вест 39-стрит, мимо Эмпайр Стейт Билдинг до Вашинг-тон-сквер, свернул в восточную часть города, пересек Бродвей, по Ист 10-стрит доехал до Авеню Б, через десять минут оказался у Вильямбургского моста, миновав Ист-Ривер и направился в Бруклин…

… Шикарный особняк дона Коррадо Прицци, стоящий на Бруклинских высотах, впечатлял своей изысканностью, утонченностью и, что немаловажно, количеством комнат. В нем, действительно, было на что посмотреть. Своими размерами он вполне мог бы посоперничать с небольшим океанским лайнером, а ванна без труда вместила бы человек пятьдесят гостей, правда, половине из них пришлось бы постоять, зато вторая половина чувствовала бы себя весьма вольготно. Огромный зимний сад примыкал к не менее огромной гостиной, в которой сейчас и собрались гости.

Кое-кто расхаживал по лестницам и галереям второго этажа, созерцая великолепную коллекцию картин, собранную лично доном. Здесь были только подлинники — Коррадо Прицци не признавал фальшивок — и только очень известные имена. Ван Гог, Пикассо, Латрек, Дэга, Модильяни, Гоген и многие другие, чьи фамилии можно не упоминать. Достаточно и этих, чтобы составить представление о вкусах дона.

В толпе шустро сновали официантки — двадцатилетние пареньки в нарядных черных ливреях, расшитых золотом. Фрачное озеро колыхалось, то и дело вспыхивая бликами серебряных подносов, на которых разносили напитки и угощения.

Сигарный дым поднимался над головами тонкими голубовато-серыми струйками, создавая впечатление множества курящихся в огромной долине вулканов. Дым уползал к потолку и собирался в неровное бугристое покрывало, постепенно рассеиваясь, втягиваясь в темные пещеры вентиляционных отдушин.

Приглушенное мягкое освещение, сочетающее в себе натуральный — нескольких сотен свечей, и электрический — трех десятков роскошных хрустальных бра и полусотни стоящих на столиках ламп под розовосалатовыми абажурами — свет, придавало вечеру некую атмосферу таинственности и зыбкой нереальности. Легкую и тонкую, как вуаль.

У дальней от входных дверей стены возвышалась эстрада, украшенная цветами, на которой стояли пятеро музыкантов, наигрывающих негромкую романтическую итальянскую мелодию. Она заполняла гостиную, ненавязчиво вплетаясь в монотонный гул людских голосов. Еще было слишком рано для горячего танца.

Отгораживая эстраду от зала, стоял длинный стол, предназначенный для молодых, родителей и ближайших родственников. Он ломился от яств, огромного количества бутылок с пестрыми этикетками, среди которых наименее известной была «Вдова Клико», и бессчетными корзинами и вазами, полными живых цветов. Цветочная торговля Нью-Йорка была представлена в полном объеме, начиная с пионов и хризантем и заканчивая изысканными, элегантными тюльпанами и нежными розами.

Хозяин и виновник торжества — отец молодой невесты — обходил приглашенных, здороваясь с ними, перекидываясь с каждым, хотя бы парой фраз. Никто не должен чувствовать себя обделенным вниманием. То тут, то там вспыхивал смех, разбавляя тягучую, как хороший ликер, вязкую завесу слов, взлетая над ней, музыкой и табачным смогом, будто фейерверк.

Белые колонны, подпирающие высокие потолки, обвивали яркие гирлянды. Длинные, словно змеи, искрящиеся всеми цветами радуги. Воздушные шары, подвешенные к перилам балконов, галерей, к тем же колоннам, едва заметно подрагивали, раскачивались, создавая ощущение, что это не они, а весь дом извивается, колышется в вечерней прохладе бруклинского вечера.

Скоро, скоро должно начаться веселье. Настоящее, бурное, с танцами и зажигающими песнями. Когда смех заглушает даже несущуюся с эстрады тарантеллу. Но пока еще есть время переговорить о своих делах, решить неотложные проблемы, завязать нужные знакомства и, конечно, выразить почтение Эдуардо Прицци, сияющему, как солнце в безоблачный жаркий день.

Чарли Портено погрузился в это человеческое озеро, легко растворившись в нем, смешавшись с парой сотен смокингов-близнецов. Нет, все-таки он не любил приемы. Особенно такие многолюдные. Подхватив с подноса мальчишки-официанта бокал шампанского — «Дом Периньон» урожая 1911 года, — он лениво пошел по залу, озираясь. Чарли надеялся, что чудесная незнакомка будет здесь, и, вполне возможно, ему удастся поговорить с ней. В крайнем случае, попросит Эдуардо представить их друг другу. Если, разумеется, она где-то здесь. Чарли издали заметил стоящих вместе Доминика Прицци и своего отца, Энджело, но не стал подходить, предпочтя обойти их стороной. Тому было две причины. Во-первых, его моментально втянули бы в разговор о делах, а во-вторых, если незнакомка все же приглашена на прием, то в любой момент может уйти, а ему очень хотелось увидеться с ней.

Итак, Чарли торопливо свернул, скрывшись от взгляда Энджело за гомонящей стеной гостей. И надо сказать, сделал он это совершенно напрасно. Для него было бы лучше подойти и послушать разговор отца с Домиником, и тогда, возможно, все обернулось бы по-другому. Ибо Прицци и Портено-старший разговаривали о деле, которое в ближайшем будущем изменит судьбу Чарли. Но он-то не знал этого. Да и все мы сильны задним умом…

… Энджело Портено вообще никогда не открывал своих карт полностью — и учил тому же сына — будь то банальный «покер» или авантюра, приносящая в итоге миллионы долларов.

— У тебя всегда должен быть за душой козырь, которым можно воспользоваться, когда дела пойдут совсем хреново. Старайся знать побольше, но говорить поменьше, — напутствовал он Чарли. — Помни об этом и по возможности следуй моему правилу. Всегда будешь в выигрыше.

Несмотря на возраст — а ему уже давно перевалило за шестьдесят — Энджело не утратил ясного ума и не впал в старческий маразм, что в его годы случается довольно часто. Наоборот, дон считал Портено-старшего одним из самых умных и хитрых людей Нью-Йорка и частенько повторял, что если бы тот занялся финансовыми операциями на Уолл-стрит или играл на бирже, то давно отошел бы от дел и купался бы в роскоши. Скорее всего, так оно и было бы. Но Энджело слишком любил семью, дона и работу. И очень многим он был обязан как семье, так и Коррадо Прицци лично. Ведь именно благодаря старому другу, Энджело смог уехать из Сицилии и обосноваться в Нью-Йорке. Легально, не нарушая закона об эмиграции. Именно Коррадо взял его к себе coporegimo, а затем и consigliori, и благодаря этому он теперь богат, и ему доступно многое из того, что никогда не смогут себе позволить обычные пейзане на его родине. Скажем, уважение и моральное удовлетворение от проделанной им работы. Удовольствие от осознания факта, что разработанная тобой тончайшая хитроумная комбинация удалась и деньги потекли в казну семьи зеленым шелестящим потоком.

Кроме этого, его связывала клятва, нарушение которой наказывалось смертью. Но всегда, в любую минуту жизни, Энджело помнил золотое правило: _ «Знай, не болтай и никогда не открывай последней карты без необходимости!»_ Он всегда умел точно просчитать ситуацию и решить, где стоит настоять на своем, а где лучше согласиться с предложением партнера, чтобы повернуть дело с максимальной выгодой для семьи. Или для себя.

Вот и сейчас, стоя напротив Доминика Прицци, неторопливо потягивая «Людовик XIII», Портено-старший мало говорил, зато внимательно слушал и откладывал в копилке собственной памяти все сказанное Домиником, ибо сказанные слова могут в какой-то момент приобрести вес и стоить куда больше, чем в ту секунду, когда их произнесли чьи-то губы.