Страница 11 из 12
Похмелье
К концу октября все было кончено. Ополчение «Минго Крик» рассыпалось, большинство вожаков, включая Брэдфорда, понимая, что кому-кому, а им после спичей о Робеспьере и гильотине пощады не будет, бежали на запад, к фронтиру, а из нескольких сотен арестованных под суд в Филадельфию увезли 10 человек, объявив в розыск еще двадцать четыре «подозреваемых в измене». При рассмотрении дела, однако, обвинения в связях с Англией не подтвердились, так что 8 подсудимых отделались разными сроками за «участие в беспорядках» и «подстрекательство к неповиновению». К повешению приговорили только двоих — Филиппа Уигла (избиение фининспектора и сожжение его дома) и Джона Митчелла (нападение на почтовую карету). Однако оба были помилованы президентом Вашингтоном, один — «за заслуги в годы войны», второй — «поскольку был послушным орудием в руках негодяя Брэдфорда». Несколько сотен приговоров к разным срокам и разным суммам штрафа были вынесены и судами Пенсильвании.
Вместе с тем, как ни злился Гамильтон, итогом событий стали некоторые выводы, которых «Рыжий» никак не ожидал. Несмотря на успех центра, стало ясно, что народ к смирению не готов и чересчур перегибать палку не стоит, — даже налог на виски на «дальнем Западе», хотя и усмиренном, по-прежнему собирали с большим трудом, не более чем на 20 % от того, что предполагали. Начались подвижки к компромиссу между центром и регионами. Многие «федералисты», шедшие до сих пор за Гамильтоном, отошли от него, как от опасного радикала, согласившись не ущемлять права штатов, но и многие «антифедералисты», напуганные «полем Брэддок», пришли к выводу, что бороться с правительством лучше мирными средствами. По общему согласию, было установлено, что имел место всего лишь Whisky Rebellion, то есть бунт из-за водки, и ничего более, а также, что «право народа на восстание» не абсолютно, даже если для восстания есть причины, — и с этого момента началось формирование Республиканско-демократической партии, политического оппонента «федералистов». Позже, придя к власти, ее кандидат Томас Джефферсон отменил и пресловутый, никакой пользы бюджету не приносящий налог.
На посошок
А еще до того, всего через месяц после завершения «похода на Запад», известная актриса и драматург Сьюзен Роусон в содружестве с композитором Александром Рейналем написала пьесу «Добровольцы» — о героическом восстании пионеров «дальнего Запада», как писал рецензент, «ветеранов, храбро защищавших американскую мечту». На премьере, состоявшейся 25 января 1795 года в Филадельфии, разумеется, присутствовал весь бомонд во главе с Джорджем Вашингтоном и миссис Мартой, первой леди. По свидетельству Икебода Кемпбелла, мемуариста, «и генерал, и его супруга, а с ними и вся публика, не пропуская ни одной реплики, приветствовали особо удачные сцены рукоплесканиями. Но более всего восхищались при появлениях главного негодяя — хитреца в огненно-рыжем парике, и вовсе не обращая внимания на явное неудовольствие сидящего в одной с ними ложе мистера Гамильтона».
Глава 5
Немец-перец-колбаса
Деньги нужны всегда
В 1797 году, аккурат когда Вашингтон ушел на покой, сдав штурвал Джону Адамсу, резко осложнились отношения с Францией. Той самой, благодаря которой независимость бывших колоний стала былью. Вернее, не совсем той самой, поскольку помощь шла все-таки под флагом с лилиями, но зато республиканской, идейно и социально куда более близкой. Причина охлаждения была проста: США (глупо их осуждать), став государством, действовали в своих государственных интересах, которые настоятельно требовали приведения в порядок отношений с бывшей метрополией. Что и было осуществлено в рамках т. н. «договора Джея», предусматривавшего, в частности, прекращение поставок французам. Естественно, Париж обиделся. Дипломатические связи были разорваны, на морских путях начались осложнения, и вопрос о вероятности войны понемногу вышел на первый план.
Правда, во Францию поехали специальные представители решать вопрос полюбовно, но идея слегка повоевать, да еще и в союзе с англичанами, Конгрессу пришлась по душе, и «владельцы независимости», не дожидаясь финала переговоров, решили начать подготовку. Были выделены деньги на укрепление ВМФ, воссоздан упраздненный после войны корпус морской пехоты, приняты меры по формированию нормальной армии. Началась и перестройка портовых укреплений. В общем, за дело взялись всерьез, а поскольку от уехавших в Европу товарищей не было ни слуху ни духу, поползли слухи, что Директория приняла решение о вторжении в США, и срочно понадобились деньги. Большие. Так что, весной 1798 года Конгресс вотировал введение чрезвычайного налога, ни много ни мало 2 000 000 долларов. Сумма по тем временам — огромная (чтобы было понятно, 200–250 долларов считались тогда неплохим годовым доходом), и вот тут возникли сложности.
Проблемы, собственно, не было, и тем не менее проблема была. И заключалась она, во-первых, в том, что без согласия местных ассамблей центр собирать «чрезвычайный» налог права не имел, а ассамблеи на такую новацию согласия не давали. Ибо, по действовавшим правилам, «чрезвычайные» налоги были «домашними». То есть прямыми. А следовательно, должны были взиматься не с доходов, а с имущества, то есть «домов, исходя из количества комнат, экипажей, рабов и других признаков состояния». Иными словами, чем богаче гражданин, тем больше ему следовало платить в общак, который полагалось собрать по разверстке в каждом конкретном штате. Но на юге все было ясно и понятно: плантаторы платят побольше (по количеству рабов), фермеры сильно поменьше, а «белая плесень» вообще от уплаты освобождалась. На севере же, где народ был в основном небогатый, а основные «признаки состояния» сосредоточились в руках абсолютного меньшинства, получалось так, что именно этому абсолютному меньшинству придется серьезно раскошелиться.
Кто заплатит за удачу?
А не хотелось. В связи с чем «владельцы независимости» (благо в ассамблеях заседали именно они, а своя рука владыка), договорившись с правительством, начали «равнять возможности». Как грибы после дождя появились новые «признаки состояния», порой причудливее некуда, типа «количества и размера застекленных окон» (отчего позже налог так и назвали «оконным») или «количества простыней и вышитых подушек». Иными словами, «делиться по-честному» предлагалось уже даже не откровенной бедноте, с которой взять было нечего, а тому слою, который нынче принято называть «средним классом». То есть тем самым кое-как сводящим концы с концами массам, которые мало того, что вытянули на себе все тяготы войны за независимость, но и более того, желая порядка и стабильности, помогли «владельцам независимости» прижать к ногтю и парней Шейса, и пограничных «самогонщиков». А это было чревато.
Дело в том, что хозяева жизни все-таки сознавали, что творят. Повоевать на море и за морем, — тем паче в союзе с Британией, в победе которой сомнений не было, — они совершенно не возражали, но французский десант в Америку казался вполне реальным, а явление носителей «Свободы, Равенства, Братства» могло спровоцировать беспорядки. При том, что во Франции у власти давно уже стояли не Робеспьеры, экспортная риторика Парижа насчет «Мир хижинам, война дворцам!» никуда не делась, — напротив, использовалась вовсю. А насчет отношения к себе «низов» у «владельцев независимости» — да еще и с введением новых поборов, — никаких иллюзий не было. Конечно, и Шейса, и «самогонщиков» из Пенсильвании удалось умиротворить, но ведь только с помощью тех, кого сейчас предполагалось ограбить. В связи с чем мало кто сомневался: ежели что, солдат под красно-бело-синим знаменем по-братски встретят не только «шейсы», но и тысячи, если не десятки тысяч ушедших во внутреннее подполье, но всегда готовых зарычать.