Инферняня

— Ы — ы-ы, — раздался обиженный рев Мосика.

Что случилось?!

Бутылка из его ручек исчезла и была в ручках малыша — полубога. Я мигом забрала ее. Вот оно, исполнение желаний! Ничего себе! А если он звезду с неба пожелает, или… чтобы его нос превратился в помидор — и как его возвращать в таком виде? Нет, это невозможно. У малышей мало фантазии и еще меньше желаний: им бы только поспать, поесть и поиграть с какой‑нибудь бренчащей дребеденью.

Я вернула сок Мосику, он хлюпнул носом и снова впился в соску бутылки. А полубогу сказала:

— Нельзя отбирать у других детей бутылки.

Полубожок улыбнулся. Да он же наверное, просто проголодался. Бедный ребенок, это у него такой способ просить еду. Говорить он не может, а плакать, наверное, богам не положено. Вот и приходится воровать!

Я посадила Петера на кресло и побежала в прихожую. Как же я ему дам эту бутыль, он ее и в руках не удержит! Да и я, наверное, не подниму! Я вцепилась в толстые глиняные ручки, обнаружившиеся по бокам бутыли, поднапрягшись, дернула ее вверх… и улетела в угол к двери вместе с бутылью в руках, которая ничегошеньки не весила!

Поднявшись и крепко обнимая одной рукой невесомый кувшин, другой я потерла ушибленное место. Какое место? Да какая разница. На которое приземлилась.

Узкое горло кувшина венчала глиняная пробка. Я выдернула ее, заглянула внутрь — но, конечно, ничего не увидела. Понюхала — аромат был приятный, молоко с медом.

Малыш — полубог сидел спокойно, привалившись к мягкой спинке кресла и Мосика больше не обижал, вместо этого он крутил головой и рассматривал обстановку в комнате. Как‑то жадно рассматривал. Не успела я с бутылью подойти к нему, как у него в ручках оказалось что‑то маленькое и блестящее, потом мелькнула еще одна такая же штучка и вот в ладошках его уже… целая горка разноцветных лампочек от моей новогодней гирлянды! — и они из ладошек начинают сыпаться на кресло и на пол.

Не подумайте, что сегодня 24 декабря, или хотя бы 20! Щас октябрь. И я не из тех фанатиков празднования Рождества, которые в июле покупают украшения для елки (ну разве что набреду на распродажу, тут уж всякий не упустит шанс), в августе пишут рождественские открытки, а в сентябре выставляют на зеленый газон деревянного оленя. Просто битый час ты развешиваешь десятиметровую гирлянду по всему залу, цепляя ее за настенные часы и гардины, и не будешь же снимать ее на следующий день после Нового года? В январе все как‑то некогда, в феврале ты про нее забываешь, а в мае думаешь — да сколько там осталось‑то до Рождества, глупо собирать ее, чтобы совсем скоро снова, как альпинист, ползать по стенам и вбивать крючки.

Я опустила бутыль на пол, пробку сунула в карман, кинулась к Петеру и аккуратно стала выбирать из его ладошек стеклянные лампочки — куда же их? Вытащила из‑под стола коробку с туфлями, и стала сбрасывать туда лампочки. Не мог он заграбастать ее целиком, с проводами! Оглянулась — ну конечно, не мог! Гирлянда висела на месте, только лампочки были аккуратно прорежены через одну. Одно желание исполняется, одно — нет. А он, видать. захотел получить вон те цветные блестящие штуковины. Я собрала все фонарики и закрыла крышку.

— Это не игрушки, — погрозила я пальцем полубожку.

Он огорченно надул губки. Я пнула коробку обратно под стол.

Мосик полз по дивану на четвереньках, кувыркнулся с краю, и, как ни в чем не бывало, продолжил ползти дальше — по полу. Вот чем мне нравятся эти милые дети — монстрики. Обычный ребенок на его месте бы разорался, а этому хоть бы хны. (Да не роняла я детей с диванов! И не оставляла без присмотра! Вы что думаете, я няня или кто? Ну, может, в самом начале моей блестящей карьеры… В общем, не знала я тогда, что годовалый ребенок может быть таким шустрым и пока я бегу открывать дверь его мамаше, начать заниматься прыжками вниз. Хотите знать, не уволила ли она меня? А вы как думаете?? Заходит она к няне, я ее отпрыск орет как резаный. Я бы тоже больше его мне не оставила).

В дверь позвонили — нет, вернее, не позвонили, а просто сели на звонок, или встали, а потом стали топтать его ковбойскими сапогами с железными подбойками. Селия! Ничего, секунду подождет. У меня тут малыш с неограниченными способностями.

Чтобы занять его, вручаю ему лохматую игрушечную собачку. Но в ту же секунду собачка оказывается на столе, а в руках у малыша оказывается бутыль с божественной едой. Он держит бутыль уверенно и ловко, хотя она такая большая, что его за ней не видно. Ладно, не уронит. Я бегу открывать.

— А если бы ты жила в таком большом доме, как мой, ты что, завтра бы добралась до двери?! — вопит Селия, влетая в зал. — Ну, где моя лапочка? А это еще кто? — уставилась она на бутыль, за которой раздавалось громкое внятное чавканье и довольное похрюкивание. Нет, пора обучать маленького Петера манерам!

— Ребенок, — пожала я плечами.

— Да? — свела она брови. — Из каких он?

— Из… я не могу раскрывать тайны своих клиентов, — важно сказала я, как адвокат из кино.

— А я имею право знать, с кем водится мой сын!

— Ни с кем он не водится! Он вон, под шторой ползает!

Селия и не взглянула на сыночка, зато обошла кресло, чтобы посмотреть, кто там.

В это время Петер икнул и отставил бутыль. Я забрала ее. А он вдруг стал расти и прямо на наших с Селией глазах превратился в годовалого.

— Детская амброзия, — с придыханием сказала Селия.

Детская что?

Селия алчно глядела на глиняную бутылку.

— Алисия, милая, — нежно сказала она, — не продашь ли ты нам немного этого питания? Совсем чуть — чуть…

— Зачем оно вам? — вытаращила я на нее глаза, пораженная скорее ее необычным тоном, а не вопросом.

— Не мне, дорогая, а Мосику, — ласково и снисходительно объяснила она, как будто мне было года два.

— Разве вампиры могут есть то же самое, что и полу… — сказала я и прикусила язык. Тайна клиента, я же обязалась в тот день, когда подписала контракт на исполнение обязанностей инферняни, молчать о «природе происхождения малышей». То есть если кто сам догадался, я ни при чем.

— Но мы же едим пищу людей, — удивилась Селия.

— Ну и что, зато вы не едите то, что могут есть, к примеру иноп… — и я во второй раз прикусила язык. Да не буквально! Замолкла, короче. Закрыла варежку.

— Амброзию может есть любой, — сказала Селия.

— Но это же… детская анбро…

— Амброзия, — поправила Селия.

— Да, — сказала я. Как будто имеет значение, детская эта абракадабра или нет.

— Вот именно! — сказала Селия и посмотрела на меня с сомнением. — Взрослая‑то мне и ни к чему. Я и так вечно молода, — она встряхнула копной рыжих кудрей. Красиво, ничего не скажешь. А я не отращиваю длинные волосы, потому что возни с ними, спать неудобно — заматываются куда‑то, а на улице стоит подуть малейшему ветерку, лезут в лицо. Короче, я крайне практичная и современная девушка!

А Селия сказала:

— Мне бы хотелось, чтобы Мосик быстрее вырос.

А — а, так вот оно что! Это выращивающая амброштука. Но нафига мне выращивать Мосика? У меня же работы не будет.

— Селия, но он же такой милый маленький карапуз. Пусть побудет таким подольше! То есть, сколько положено, — а сколько положено‑то? Я как‑то до сих пор не успела поинтересоваться.

— Ты бы хотела нянькаться с ним двести лет? — взвыла Селия.

Двести? Ну, это она образно. Ведь люди столько и не живут.

— Хотя люди столько не живут, — добавила Селия сквозь зубы.

Что, и правда двести?? А когда ему стукнет двести, он моментально станет взрослым?

Селия, видимо, прочитав недоумение на моем лице, недовольно пояснила:

— Годам к ста он будет выглядеть как ваш трехгодовалый, а к двумстам как первоклашка.

— А… умственно? — нет, ну правда, он что, еще сто лет будет только гугукать, бубукать и таращить глаза?

— Умственно он и сейчас умнее тебя, — отрезала Селия.

Вот нахалка! Хотя, его айкью я не проверяла. Вдруг и правда? Я оглянулась, штора у телевизора вздымалась холмом, и оттуда доносилось тихое гундежное подвывание. Интересно, что он там делает. Я пошла было к шторе, но Селия схватила меня за руку: