Страница 9 из 14
-- Вот новый гонец, княже, -- заговорил он, выталкивая вперед рослого молодого воина, с приятным русским лицом, покрытым густым слоем загара и пота. -- От князя Олега Рязанского. Послал князь Олег грамотку... вдогонку за посланцем ханским...
-- Чего еще? -- беспокойно спросил князь Владимир Андреевич, вскакивая с места. -- Неужто о Тимуре что?
-- О нем самом, княже. Вот грамотка князя Олега, изволь прочесть... Победил Тимур Тохтамыша, на Русскую землю идет... В Рязань татарин прискакал с побоища... говорит, все пропало -- Тохтамыш в бегах, а Тимур за ним по пятам! Вот князь Олег и упреждает нас...
-- Ах, Господи! Опять беда! -- воскликнул Владимир Андреевич и, прочитав грамотку Олега, обратился к трем другим дьякам, вошедшим в палату вместе с Добрынским: -- Третьяк! Лобан! Пошлите вершников за князем великим... сами скачите! Немедля зовите его во дворец. Нельзя мешкать ни часу... Зовите на совет бояр ближних... А ты, Косяк, живым духом в Симонов слетай и проси владыку-митрополита. Мудр и рассудителен святитель, вникнет умом своим светлым в дело сие. Да ты каптану захвати, чтобы без замешки было.
-- Слушаем, княже, -- почтительно отозвались дьяки и сразу исчезли из палаты, бросившись исполнять приказание.
А бедный князь Ашарга, услышав потрясающую новость о поражении своего хана, изменился в лице, задрожал и уже не помнил, как очутился в дворцовых переходах, как сошел с крыльца, как перешел через широкий двор, и очнулся только в земской избе, куда его привели два воина, по приказанию великокняжеского дьяка, и бесцеремонно втолкнули в дверь.
-- Пропала Орда!.. Пропал хан! -- со слезами на глазах бормотал татарин, нелицемерно любивший свой народ и своего хана, и не сразу его спутники, ждавшие его в земской избе, поняли, о чем толкует ханский гонец и о чем он сокрушается, будучи еще недавно таким задорливым и смелым перед русскими.
Но недоумение их скоро разрешилось. Ашарга объяснил, в чем дело, -- и непритворное горе и отчаяние овладело сердцами диких сынов степей и равнин, понимавших, какая страшная опасность угрожает их родным улусам, женам и детям при нашествии полчищ единоплеменного, но враждебного им Тимура, или Тамерлана.
V
Никогда великий князь московский не бражничал с такою бесшабашностью, как вечером этого дня в Сытове, накануне праздника Господня, угощаемый удалым Сытой. Мед и брага не действовали на Василия Дмитриевича, раздраженного укорами Федора-торжичанина, понесшего уже кару за свою смелость, и гостеприимный боярич вытащил из темных погребов не одну "посудину" с заморским вином, благо отец его, новгородский наместник Евстафий Сыта, имел возможность получать подобные "пития" непосредственно из рук немцев. В Новгороде в то время процветала торговля с купцами иноземных городов Любека, Риги, Дерпта, Ревеля и других, было немало голландцев, торговавших предметами роскоши, -- и наместнику великокняжескому нетрудно было доставать заморские редкости, не виданные даже в самой Москве.
-- Эх, други мои, -- оживленно говорил Василий Дмитриевич, развеселяясь под действием крепких вин, -- и пью я напиток хмельной, и в голове сильно шумит, и на сердце веселей становится, а все напиться не могу! Еще и еще надо!.. А ты, брат Сыта, насулил мне всего, когда в Сытово звал, а приехали в Сытово -- ничего, кроме зелий хмельных, нет! Не годится так делать, друже!..
-- Кажись, от чистого сердца угощаю. Ничего не жалею я, чтоб угодить твоей милости, княже. А ежели не хватает чего, то не прогневайся: значит, нет того во всем Сытове нашем...
-- Подлинно ли нет, брат Сыта?
-- Нету, государь. Если б было, не жалел бы я...
-- Э, полно, друже! Не жалеешь ты, а запамятовал, верю я. А вспомни-ка, о чем ты говорил, когда звал сюда.
Боярич хлопнул себя рукою по лбу и воскликнул:
-- Ах, батюшки! У меня и из головы вон. А вы, други сердечные, и не надоумите, -- обратился он к Всеволожу и Белемуту, составлявшим совместно с хозяином интимную компанию великому князю. -- Опалу на нас наложит государь...
-- А следует! -- смеялся Василий Дмитриевич, хлопая по плечу Сыту. -- В другой раз неповадно будет!..
-- Повинную голову меч не сечет, -- промолвил Белемут, присоединяясь к хохоту великого князя. -- А ты, Михайло Евстафыч, познал вину свою. Ну, и простит тебя княже великий...
-- А нас и подавно! -- перебил Всеволож, ездивший в Кремль по поручению Василия Дмитриевича. -- Княжье милосердие, что Божие терпение -- долго надеяться на него можно. А вот как батюшка мой, боярин именитый Дмитрий Александрович Всеволож, на меня поглядит -- не ведаю. Коли узнает он, что под праздник я бражничал, беда спине моей! Походят по ней руки батюшкины, а не то и плетка ременная...
-- Не бойся, Сергей, бражничай, коли сам великий князь московский бражничает! -- лихо передернул плечами Василий Дмитриевич и пополнил объемистые "достоканы" дорогим немецким вином. -- Праздник сам по себе и мы сами по себе! Бери и пей, Сергей, и ты, Белемут, пей. Пейте, братцы! -- крикнул Василий Дмитриевич Всеволожу и Белемуту и опрокинул в рот свой достокан. -- Не все же тосковать-горевать. На все пора своя есть. А нынче тихо кругом: ни татарва, ни литва не шевелятся. Тохтамышу теперь не до нас: с Тимуром Чагатайским связался, а Витовту совестно на зятя своего оружие поднимать: все-таки свойственник как-никак!.. Нынче-то и погулять мне, а там когда еще удастся...
-- Только бы Тимур Чагатайский на Русь не пошел, -- осторожно заметил Белемут, выпивая свой достокан и вытирая губы. -- А прочее все благо...
-- Не каркай, как тот юродивый! -- нахмурил брови Василий Дмитриевич, стукнув кулаком по столу. -- Тимур с Тохтамышем грызется, ну, и пусть их! Чтоб им друг друга загрызть! А наше дело сторона...
-- Да я не к тому, княже... Я не каркаю. Боже меня сохрани...
-- Ну, ладно, ладно. Нечего лясы точить. Пойдем лучше в сад.
В саду уже собирались девушки, согнанные слугами Сыты. В Сытове жили зажиточно, даже богато в сравнении с другими селениями, потому что Евстафий Сыта не обижал крестьян, и девушки были в ярких праздничных нарядах, с разноцветными лентами в косах, слегка развеваемыми ветром. Боярич строго-настрого приказал, чтобы все приоделись "как в Пасху Христову", и ослушаться его приказа никто не решился.
-- А! -- широко улыбнулся Василий Дмитриевич, выходя на крыльцо с бояричами и увидев в саду девушек, сбившихся в нестройную кучу. -- Ну, спустимся к ним. Попросим песенку спеть да пляску сплясать. Авось не откажут, коли я попрошу. А ты, Михайла, -- хлопнул он по плечу Сыту, суетливо подбежавшего к нему при появлении на крыльце, -- похлопочи, чтоб хмельное зелье не убывало. И стол, и скамьи чтоб были в саду! Чтоб могли мы на красавиц взирать и пиво-брагу пить... то бишь вино заморское! Пиво-брагу пить завсегда успеем, есть этого добра на Руси, а вино заморское нечасто приходится видеть. А у Евстафия Сыты вин заморских не перепить!..
-- Верно изволил молвить, княже, -- ухмыльнулся Сыта. -- Батюшка мой целыми обозами вина заморские из Новгорода привозил... Похлопочу уж я, государь, не сумлевайся.
Сыта остался в доме отдавать приказания слугам, чтобы в сад были вынесены стол и скамьи и до десятка объемистых посудин с немецким вином, до которого был такой охотник Василий Дмитриевич.
Солнце уже склонилось к западу и бросало свои прощальные лучи на землю, обливая золотом верхушки деревьев и крыши боярского дома и крестьянских изб, составлявших село Сытово. В воздухе разливалась прохлада; дневной зной спал, и легонький ветерок реял по саду, освежая разгоревшееся лицо великого князя. В голове последнего и мысли не было о том, что завтра праздник Христов, а следовательно, не бражничать, а молиться надо, как это предписывала церковь. Встреча с Федором-торжичанином тоже была забыта. Хмель чем дальше, тем больше и больше разбирал Василия Дмитриевича. Сыта шепнул ближайшей девушке, по-видимому всегдашней запевале в хороводных играх: "Затягивай, Дуня! Выручай! А не то разгневается княже. А грех я на себя принимаю", -- и Дуня затянула, и старинная славянская песня звонко разнеслась в воздухе, заставив притихнуть и великого князя, и бояричей...