В ледяных просторах

По правде сказать, подобное побоище отвратительно и жестоко; ему никак нельзя присвоить название охоты. Не нужно быть особенно чувствительным, чтоб сразу же потерять всякое желание убивать безобразных, но совсем беззащитных и мирных животных. Охота — опасность, выносливость, настойчивость, охота — добыча, даже просто спорт — имеют свое оправдание. Но такая охота — обыкновенная бойня и, как всякая бойня, противна нормальному, вконец не извращенному человеку.

Мы знали, что обыкновеная свинцовая пуля не пробивает голову моржа, — так толст его череп. Выяснилось, что и ник-келевые разрывные пули не всегда пробивают. Иногда через минуту после выстрела оглушенные животные оживали и с ужасным воем, истекая кровью, пытались неверными движениями перелезть трупы убитых. Некоторым удавалось столкнуть трупы в воду — эти упали в море. Обильно окрашивая кровавым следом свой путь, несчастные метались в полубеспамятстве. Скоро побоище закончилось. Мы высадились на льдину, где лежали убитые; еще несколько выстрелов, чтоб прекратить мучения раненых.

Невдалеке лежало другое стадо. Седов полагал, что следует убить еще нескольких животных; мы можем без потери времени погрузить на «Фоку» до 25 моржей. Неизвестно, найдем ли мы столь же удобный случай добыть жир для топок и сделать годовой запас пищи для наших собак.

Эти моржи лежали на низком береговом льду, незаметно переходившем в ледник. С кинематографом в руках я осторожно подошел к стаду на расстояние четырех метров и стал устанавливать аппарат. Все стадо сладко дремало. Только один старый самец, приоткрыв ненадолго глаз, посмотрел, как я вставляю кассеты, и недовольно захрюкал. Впрочем он тотчас же закрыл глаза и, блаженно почесав за ухом ластом, почавкал, повернулся удобнее и, густо собрав жирные складки у шеи, уснул. Он даже не полюбопытствовал внимательнее рассмотреть живое существо, едва ли виденное раньше. А я-то опасался, что- моржи испугаются, и кинематографическая съемка на близком расстоянии не состоится.

Долго стоял я, готовый начать съемку при первом же движении животных. Проходили десятки минут, моржи не двигались. Вся груда живого мяса и жира наперебой пыхтела, сопела на разные лады, но ни один не шелохнулся. За спиной у меня собралась вся команда баркаса:

— Григорий, смотри-ка: у него бородавки-то больше, чем у соборного попа, и волосы такие же рыжие.

— А вон тот — отец; клыки-то больше аршина, пудов чать триста будет.

— Ну, сказал — триста. И ста не вытянет.

— Ну и житье им, братцы! Наелся и спи, не боятся никого. Медведь-то у всех на глазах обошел стадо, когда начальник поехал на корабль. Кто такому дьяволу страшен!

Я предложил нашим молодцам побросать в моржей снежками, — но и закиданные снежками, моржи даже глаз не открыли. Эти господа умеют сладко спать! Очевидно, нельзя ожидать проявления жизни этих животных ранее перемены погоды. Мне не хотелось будить стадо выстрелами, я послал Лебедева потревожить их палкой. Лебедев принялся, как цепом, колотить ручкой багра направо и налево, — тоже почти без результата. Наконец, когда, перевернув багор, он сколько было мочи стал колоть моржей его остреем, стадо слегка зашевелилось. Получивший первый укол приподнялся и крепко всадил в спину соседа клыки. На концах осталась кровь. Тот приподнялся на ластах, разбудил движением другого и, уставясь на меня заплывшими глазками, долго смотрел. Не сообразив ничего своими маленькими мозгами, он еще раз беспомощно оглянулся и свалился спать. Все движения длились не больше минуты: на том съемка и закончилась. Из этого стада мы убили трех больших самцов, остальных прогнали в море.

На небольшой обмелевшей льдине у самого берега лежали две самки с детьми, небольшими сморщенными и безволосыми уродцами. Спали самки, спали и дети, уткнувшись мордами в материнские сосцы. Самки оказались пугливее, — не подпустили меня и на двадцать шагов, когда я хотел подойти с аппаратом поближе. Один детеныш не успел нырнуть в море за матерью, остался на льдине одиноким. Он жалобно замычал, смешно и бестолково двигая непослушными конечностями. Мать тотчас же закинула ласты на льдину, выбралась и свирепо хрюкая на меня, — я успел подойти к самому берегу, — принялась трогательно-ласково и настойчиво подталкивать к воде своего нерасторопного детеныша, не забывая и меня лишний раз устрашить мычанием и хрюканьем. У края льдины она подхватила «малютку» ластом и вместе с ним скользнула в родную стихию. Вынырнув с младенцем под мышкой, она кинула еще один сердитый взгляд и скрылась в глубине моря.

Одно стадо расположилось высоко над морем. К месту лежки вела широкая и грязная дорога, проторенная по пологому подъему ледника, который опускался к морю незаметным скатом снега. Молодцы спали достаточно крепко, — вся дюжина носов дружно сопела. На нас сонные богатыри даже не посмотрели. Не было нужды убивать их, снимать же вторично компанию жирных колбас, чавкающих и пыхтящих во сне, тоже казалось излишним. На ленте, запечатлевшей движения моржей в воде и на суше, поодиночке и стадами, оставалось немного свободного места. Я решил использовать его для съемки моржей, ползающих по суше.

Матросы погнали все стадо к морю. Очень не хотелось за-соням оставлять покойное ложе, но нападение велось энергично, — все стадо покорилось. С трудом приподнимаясь на ластах, моржи поползли. Громадный старый и лысый самец, корявый от рубцов, шишек, морщин и клочков рыжей шерсти, — один не подчинился. Свирепо рассекая воздух полметровыми клыками, он двинулся на преследующих.

— Вот, этот настоящий папаша, защищает семейство. Молодец, старик!

«Папаша» в самом деле как будто прикрывал отступление. В стаде, среди взрослых самцов, были и самки без клыков и молодые моржи с едва показавшимися. Вожак, угрожая бивнями и сотрясая воздух ревом, дал стаду отползти и попятился сам. К моей досаде кинематографическая пленка подошла к концу как раз к моменту, когда стадо подползло к краю ледника. Стоило посмотреть, как туши в тонну и больше весом стали плюхаться об воду! Очутившись в родной стихии, моржи дали волю негодованию. Поджидая вожака, они бурлили тихое море и ревели хором, как заводские гудки поутру.

С «папашей» же случилось несчастие. Прикрывая отступление, он пятился задом. На пути попалась узкая трещина, которую стадо переползло без затруднений, но старик, очевидно, по привычному ощущению, принял ее за край льда и, спустив туда задние ласты, соскользнул. Он скоро понял ошибку и, глубоко вонзив в лед могучие бивни, пытался освободиться. Но — поздно. Тяжелая туша уже ушла в трещину и заклинилась там. Старый морж в отчаянии ревел и бил клыками в края, осколки льда фонтанами сыпались вокруг. Спасенья не было. Каждое движение только глубже втискивало тело в гладкую расселину льда. Один из нас пристрелил несчастного.

С большими трудами погрузив одного из моржей на баркас, мы, под вечер вернулись на судно.

Глава тринадцатая

На следующий день, — только собрались погрузить убитых моржей — поднялся сильный ветер; пришлось положить оба якоря и вытравить побольше цепи. Береговой ветер сразу сменился штормом с южной стороны; на горизонте черкнули белой полоской льды, всегда страшные для корабля, стоящего у открытого берега. Корабль Лей-Смита «Эйра» был раздавлен при подобных обстоятельствах почти в том же месте, где стоял «Фока». Льдину с убитыми моржами береговым штормом унесло в море; из всей добычи осталось десять штук — и этот десяток пришлось убирать, торопливо сваливая в трюм: льды приближались.

Вечером 4 сентября мы подняли последнюю тушу и тотчас же снялись с якоря. Внезапно стих ветер, успокоилась узкая полоска моря, мы плыли по гладкозеркальной воде. Как-то сразу мы заметили, что тишина сгустилась, что нет больше чаек, улетели на юг последние кайры, даже моржи куда-то исчезли. Когда «Фока» поровнялся с памятником погибшим в экспедиции Абруццкого, Седов приказал всех вызвать наверх.