Доминирующая раса

Я слышала, что родители больше любят младших детей, больше любят тех, кому приходится туже, кто не так успешен.

Ха.

Не люблю думать об этом. Но когда мне плохо, всё время вспоминаю. Последний раз я об этом думала, умирая во фронтирской пустыне, — думала, что моя мать наверняка избавилась от моих фотографий.

На сколько хватит в модуле кислорода?

При такой температуре это не особенно актуальный вопрос. Потому что погибнуть от переохлаждения мне светит куда раньше, чем задохнуться.

Кому суждено замёрзнуть, того не зажарят.

Температура быстро падала. Под одеждой биопластик пытался сохранить нормальную, но на мне был только контур, не полный костюм. Где-то кожу почти обжигало, где-то кусал мороз. И это ещё при дополнительной регулировке. Защитный костюм не был специально рассчитан на обогрев. Батареи уже садились.

По крайней мере, потерять от отморожения пальцы мне не грозит. Пластику можно распорядиться насчёт того, что именно греть… ну я молодец. У меня что-то в голове перепуталось насчёт абсолютного нуля — минус двести семьдесят три он или всё-таки триста семьдесят три? Или вообще не семьдесят? — замёрзну я, в общем, вместе со всеми пальцами и с биопластиком. После такого даже несчастное вещество не реанимируют…

Бедный мой Малыш. Даже года не прожил на белом свете.

Его-то холод пока не пугал. Мой дракончик, и бодрствуя, мог выдержать втрое более жестокий, а в спячке — того хлеще…

Я не хочу.

Просто не передать, как же я не хочу. Клятый Морган, клятая конспирация, если б я знала, что всё рассчитано, что есть второй фронт!

Долг отправилась выполнять.

Дура набитая.

Дура ты, Янина, поэтому сдохнешь. И не нарожаешь дураков. Ни одного. Радуйся.

Ненавижу. Всех ненавижу.

Холодно…

Малыш, уйди. Уйди, не трогай меня! …и без тебя холодно. И гравитация отключилась, чтоб её. Барахтаешься, а толку никакого… наверное… может, и есть толк. Или нет. Если… даже спать хочется… не спи, Яна, замёрзнешь… а ты после меня ещё полчаса проживёшь, Малыш, знаешь об этом? Ну, ничего… зато наши победят. Всех сожрут. Пустят врага на пуговицы…

Жуть как холодно. Неужели пластик сдох?

Сейчас у меня глаза отмёрзнут.

На Терре-без-номера — море. Тёплое. Интересно, оно зимой — замерзает? На Терре… море… море на Тер-ре… ре-те-ре…

Вот только соплей не хватало. Они же замерзают. Лёд в носу. Красота. И не посмеёшься, губы не шевелятся. И горло болит. Вот и не приду я к местеру Ценковичу поговорить. Местеру Ценковичу природа подкинет другие интересные случаи…

Хочу к Лансу на «Испел». Там стены в дереве, там бархат, там камин искусственный в искусственной библиотеке… тепло, хорошо, аптечка дорогущая… на кухне — чай… кофе горячий.

Всех ненавижу.

…на Землю-2. В море, горячее, солёное, с рыбами, а рыбы — с лапами, чтобы джунгли, и птеродактили тупые, как куры, чтобы Шайя в море с детьми плавала, чтобы Крис — смешной, с Нару… и Дитрих, красивый, с браслетами, ободранный весь, с аурой своей телепатской на километр, с сигаретами… никого больше не надо… насовсем… хочу.

…на Фронтир. Там пустыня. В пустыне — жарко. Помереть можно, как жарко, хочу на Фронтир…

Домой хочу.

…к маме.

2

— Идиотка, — раздражённо и горько сказал Дитрих. — Какая же ты идиотка…

Я молчала. В голове стоял такой шум, что хотелось закрыть глаза и лежать пластом. Когда совсем не шевелишься, кажется, что вот ещё несколько минут, и головокружение пройдёт. Может целый день так казаться. У меня так уже было. Не один раз.

И я действительно опустила веки.

— Янина, — быстро зашептал мастер. — Яна! Ну…что ты? Ну, посмотри на меня, пожалуйста!

Его голос был совсем рядом. Кажется, он опустился на корточки рядом с постелью. Потом подался ко мне, и я кожей почувствовала его тепло. Его дыхание.

— Яна!

— Что ты здесь делаешь? — спросила я, не открывая глаз. Надеялась, что от нескольких произнесённых слов мне не сделается хуже. Ха…

— Я? — Дитрих вздохнул. Его рука обожгла моё запястье. Он-то точно здоров, почему его тело кажется мне таким жарким? У меня, должно быть, температура сейчас градусов тридцать пять…

— Я… привёз «умные капсулы», Яна. Живые мины.

Только об этом переживать мне не хватало сейчас… Сердце чуть ёкнуло; в груди завязалась слабая злость на Дитриха, но тут же умолкла.

Я спать хочу. Ничего больше не хочу.

— Янхен…

О, только не это! Меня так называл отец. Обычно в те минуты, когда отказывал мне в карманных деньгах или костерил за школьные неуспехи.

Мне всё-таки пришлось открыть глаза и разлепить губы.

— Дитрих. Я не хочу сейчас говорить.

Лицо у него было дикое и чуть помятое, точно со сна или из драки. Волосы растрёпаны, слиплись, воротник рубашки почти чёрный… нет, не могу думать. Потом.

— Хорошо, — кивнул он, — спи…

Погладил меня по щеке. Я уже падала в сон, как в яму, когда почувствовала, что меня целуют в лоб, оправляя одеяло. От склонившегося надо мной Дитриха проливалась волна жара, как от близкого солнца.

Должно быть, поэтому мне снился Фронтир. Планета, которая никогда не существовала в действительности: только в официальном реестре. Мы были там с Аджи и целых три месяца попросту убивали время, потому что задание всё никак не приходило. Устав предполагает период акклиматизации, но не такой долгий. Фронтирские колонисты не раз видели нукт вблизи, во время зачисток и карательных операций, и потому относились к ним с искренней симпатией. И умели с ними общаться. Настолько, насколько может не-экстрим-оператор общаться с боевым псевдоящером. Когда я, сойдя с трапа, впервые увидела и оценила реакции фронтирцев, то немало удивилась. Обычно люди либо шарахаются от нас, либо лезут потрогать «зверя». Думают, он что-то вроде служебной собаки. Колонисты же вежливо заговаривали издалека, причём не со мной, а с Аджи. Ему очень нравилось.

Поскольку Фронтир был колонией специфической, то каждый новоприбывший проходил собеседование. Это во время собеседования моё имя прочитали как «Джанарна»; меня это позабавило, и я не стала поправлять. Но уполномоченный, выйдя из кабинета вместе со мной, первым делом представил меня какому-то тощему старичку с диковатыми молодыми глазами, и представил, естественно, Джанарной. А через два дня чуть ли не весь город знал, что экстрим-оператора зовут именно так.

Разговорчивого старичка здесь именовали Санди.

Александер М. Дарикки, оставшийся в песке Фронтира навсегда.

Как-то мы с Аджи пошли гулять к лесополосе. Вечером, когда стало прохладно, и можно было пройтись без фреонного костюма. Которого у меня, вообще-то, и не было. Пришлось брать напрокат. Местные быстрорастущие виды растений высадили, частью для защиты от ветра из пустыни и песков, частью для того, чтобы хоть что-то радовало глаз. У этого подобия парка гуляла «культурная публика» из колонистов. При свете фонарей и звёзд. Там мы встретили Санди; долго спорили, и, в конце концов, он встал передо мной на колени, умоляя позировать для новой картины…

Проснулась я, захваченная одной мыслью: я должна была согласиться тогда. Один кивок, — и всё обернулось бы совсем иначе. Всё. И не было бы местера Хейнрри, и Экмена, и Арис, и безумного рывка сквозь смерть, и ничего бы не сделалось с Аджи, и ничего не стало бы с самим живописцем, а у меня не было бы Терры-без-номера, питомника, «Делино», Малыша, Анжелы, Игоря, Дитриха…

Всё-таки я правильно сделала, что отказалась.

Параноидальный бред. Очень весело. Видимо, как альтернатива истерике, в которую мне впасть слишком трудно: из трёх необходимых ингредиентов присутствует только один. Шок. Но в равновесии всё равно не удержаться.

Я некоторое время не могла решить, действительно ли я лежу в индивидуальном боксе, в медотсеке «Виджайи», или это у меня предсмертные галлюцинации. Потому что рядом со мной сидел мастер Вольф, а что бы ему, вообще говоря, тут делать?